"Андрей Быстров. Владелец кинотеатра " - читать интересную книгу автора

Он ошибся - это стало ясно ему не сразу, но довольно скоро. Как всегда,
он играл с профессиональной отточенностью, но как-то чересчур сухо, подобно
запрограммированному автомату. Чуда музыки не рождалось, это было не то
исполнение, какое могло исторгнуть из очарованного зала тихое "ах". Борис не
мог понять причины, он не понимал, почему такое с ним происходит. Он
занервничал и допустил несколько интонационных промахов в своей игре.
Промахи эти были не настолько очевидными, чтобы их заметил неискушенный
слушатель, но в "Эллингтон" редко заходили неискушенные. И вот уже в одном
углу зала кто-то шептался, в другом наливали вино... Борис провалил соло,
это стало несомненным как для него, так и для аудитории. И поправить тут
ничего было нельзя.
Тем не менее он взял себя в руки и не скомкал финал. К завершению
номера ему почти удалось вновь завладеть вниманием зала... Почти. В этом
"почти" и заключалась проблема... Но оно явилось лишь следствием, отражением
чего-то, находившегося вне пианиста. Чего? Он не мог ответить на этот
вопрос.
Когда он наконец дотянул злосчастную балладу до конца, в жидких
аплодисментах ему послышалось сострадание. Обыкновенно он играл соло два или
три произведения подряд, но сейчас об этом и речи не могло идти. Он встал
из-за рояля, бледный в луче прожектора, сдержанно поклонился. И поклон этот,
как ему показалось, вышел у него несколько надменным, эдакое прощание
непонятого мастера с жестоким залом. Эта невольная (или даже только
кажущаяся) надменность совсем уж смутила Бориса. Самым лучшим для него было
бы повернуться и уйти со сцены, но он почему-то продолжал стоять, глядя в
зал. Никакого смысла в этом не было, ведь из-за слепящего прожекторного
света он видел только темноту...
И все же он не уходил. Он чувствовал что-то, и это мешало ему уйти.
Нечто совершенно неопределенное... Какой-то взгляд из глубины? Да, может
быть.
То, что сделал Борис потом, он не смог бы объяснить и самому себе.
Вместо того чтобы присоединиться к музыкантам в их комнате, он сделал шаг
вперед, перешагнул низенькую рампу и очутился в зале, как раз в тот момент,
когда там зажегся свет. Впрочем, "зажегся свет" - это сильно сказано, однако
интимное освещение столиков "Эллингтона" постепенно восстанавливалось.
Борис огляделся по сторонам... И не увидел ничего, что могло заставить
его спуститься в зал. Хорошо одетые мужчины и женщины, пришедшие послушать
джаз, постоянная публика "Эллингтона"... Никто особенно не разглядывал
Бориса. То, что после выступления он направился в зал, а не за сцену,
возможно, и смотрелось необычно, но не настолько, чтобы уделять этому факту
пристальное внимание.
Но все-таки... Все-таки взгляд был.
Примерно в центре зала, не далеко и не близко от эстрады, в одиночестве
за столиком сидел человек, с ног до головы одетый в черное. Такая же черная,
старомодная шляпа с высокой тульей лежала на стуле возле него. Борис
подумал, что этому человеку, должно быть, лет около сорока или немного
больше. Внешность не слишком примечательная: короткие темные волосы, высокий
лоб с залысинами, бесцветно-серые глаза, прямой нос, заостренный подбородок.
Лицо как лицо, мимо такого человека пройдешь на улице и не заметишь. Разве
вот одежда, словно он в трауре. И галстук, и рубашка - все черное. Конечно,
для некоторых это просто стиль, однако тут ощущение траура, а не стиля. Но