"Карьер (обложка книги) " - читать интересную книгу автора

видел ее за изгородью во дворе, это была не старая еще, крупнотелая, с
басистым голосом тетка, одетая по утрам в заношенный ватник, с уверенными
манерами домашней правительницы. Сегодня, однако, голоса ее не было слышно
- наверно, заспалась хозяйка этого добротно выкрашенного дома. Слегка
прислушиваясь, Агеев открыл глаза - низкий верх одноместной палатки уже
явственно проступал из сумерек, обнаруживая знакомые мелочи: тесемочную
шнуровку входа, размытые, непонятного происхождения рыжие пятна на
парусине; в самом конце матово светилась небольшая, с гривенник, дырка,
недавно прожженная выскочившей из костра искрой.
Пожалуй, надо было вставать, браться за дело. Но до того, как начать
выбираться из мешка, Агеев попытался вспомнить, какое сегодня число, и не
сразу, с усилием сообразил, что сегодня третье или, возможно, четвертое
августа. Счет дням недели он вел исправно, привычно ощущая суточный ход
времени, а вот числа... В этом деле обычно пособляли газеты, но последние
дни, занятый работой в карьере, за газетами он не ходил, транзисторного
приемника у него не было, и вот сбился со счета. "Маразм, маразм", -
посокрушался он мысленно. Да, память была уже не та, что в молодые годы,
память иногда подводила совершенно неожиданно, и нередко требовалось
усилие, чтобы вспомнить то, что, казалось, невозможно забыть. Особенно
имена, названия, даты. Недавно он обнаружил, что не может вспомнить имени
командира взвода, с которым выходил из окружения в сорок первом. Имя его
выветрилось из памяти, помнил только фамилию - Молокович. И то хорошо.
Тем временем рассвело, в палатке стало светлее, он различил в ногах
смятую за ночь болоньевую куртку, брошенное у боковой стенки пропыленное
спортивное трико, литровый индийский термос на белом ремешке, который он
обычно ставил подле себя на ночь, запыленные кеды у входа. Все остальное
имущество было возле кострища и палатки. Когда-то, начав здесь свои
раскопки, он все стаскивал на ночь в эту тесную палатку, в которой самому
было тесно повернуться. Со временем же, однако, убедился, что оставленные
у палатки вещи никому тут не нужны, никто ничего не трогает, и перестал
прибирать. К нему тут редко кто подходил, разве случайный прохожий с поля
да Шурка с Артуром - два робких с виду пацана, вроде настороженных чем-то.
Обычно они присаживались на землю возле кладбищенской ограды и издали
молча наблюдали за его нехитрыми утренними или вечерними хлопотами у
костра, возле чайника. Костер, конечно, привлекал мальчишек, но вот неделю
назад Агеев купил в поселковом хозмаге сухого горючего в таблетках, очень
удобного для его небольших хозяйственных надобностей: зажарить яичницу,
разогреть гуляш или вскипятить воду на чай. Остатки горячей воды он обычно
сливал в термос и в другой раз обходился совсем без огня. Иногда по
вечерам в выходные и праздничные дни к карьеру приходил Семен, высокий
худой мужчина с единственной рукой-клешней, которой он все время давал
работу: то сворачивал цигарку, то ковырял палкой в песке, а то просто,
размахивая ею в воздухе, помогал в разговоре. Обычно он был "под мухой",
по крайней мере, всегда так казалось, и почти ни о чем не спрашивал,
говорил и говорил о своем, что его беспокоило или о чем вспоминалось.
Беспокоили его непорядки в мире, а вспоминалась война, на которой он, судя
по всему, хлебнул лиха. Сперва Агеев слушал его с недоверием, что-то в нем
противилось сбивчивым Семеновым излияниям, но постепенно он проникся
убеждением, что все так и есть, как говорит Семен. Во всяком случае, так
было. Семен не врал и даже не привирал - кажется, он не обладал нужным для