"Дмитрий Быков. Вместо жизни (очерки, заметки, эссе) " - читать интересную книгу автора

позапрошлого века. Есть Лаевский - интеллигент из дворян, живой продукт
вырождения; и есть фон Корен, биолог, даже биологист, которого Чехов
ненавидит от души. Этот хуже Лопахина, потому что совести у него еще меньше,
а рефлексии нет вовсе. Но он из тех, кто идет на смену. Главная интенция
мировой истории, по Чехову,- вырождение, упрощение, отказ от прекрасных
излишеств; Лаевский весь - сплошное такое излишество, не особенно даже
прекрасное, но временами бесконечно трогательное. Не просто лишний человек,
а почти уже плесень,- но с порывами, с припадками самооплевания и
милосердия... Фон Корен - альтернатива. Этот никогда ни в чем не сомневается
и вполне готов Лаевского истребить. Слава Богу, дьякон вмешался (дьякон
бедный, образованный, молодой, застенчивый, каким почти всегда изображал
Чехов сельского священника).
Образованный и застенчивый - это сквозной, любимый, родной чеховский
персонаж. Любовь-ненависть застенчивого начитанного простолюдина и
вырождающегося, умирающего дворянина - это такая же постоянная чеховская
коллизия, как беседа учителя-эзотерика с учеником-неофитом в случае
Пелевина. Прославленная "Палата номер шесть", в сущности, о том же: как
жестокость мира сначала свела с ума благородного по происхождению и
внешности Ивана Громова, а потом достала и деликатного доктора Андрея
Ефимовича Рагина, с его красными руками и внешностью самой брутальной. Но
главный-то парадокс "Палаты" заключается в том, что благородный Громов в
условиях палаты номер шесть еще способен выжить - Чехов отлично знал за
аристократами, пусть и обедневшими, эту силу и живучесть. А вот Андрей
Ефимыч после первого же потрясения помирает от апоплексического удара. И
такова учесть любого, кто от одного берега отстал, а к другому не пристанет
никогда. Чехов в этом смысле иллюзий не имел: главный его сюжет - это
история простого, в сущности, человека, который чтением разнообразных книжек
и прочими упражнениями вдруг довел свое мировосприятие до необычайной, почти
медиумической чуткости. Но живет-то он в прежнем, грубом, невыносимом мире -
путь в верхний этаж ему закрыт. Что остается? Да помирать же, ничего больше!
Почему умирает Осип Дымов в "Попрыгунье"? Можно, конечно, сказать, что
назидательная эта концовка привешена к тексту несколько искусственно -
отсасывал у ребенка дифтеритные пленки и заразился. Между тем на герое этом
с самого начала лежит печать обреченности: попал человек в не свою, насквозь
фальшивую среду, ну что ты будешь делать. Эта среда устраивает из жизни
какой-то бесконечный карнавал, вот и едет Дымов с дачи в Петербург за
розовым платьицем жены. "А икру, сыр и белорыбицу" съедает толстый актер.
Ведь только слепой не увидит у Чехова любви, а вместе с тем и злобы, и
мучительной зависти к этой праздной, артистической, аристократической
прослойке, ко всем этим полунищим, но всегда веселым хорошеньким девушкам,
способным из платка соорудить платье, из корзины - шляпку... Богема; но эта
богема умеет не только веселиться - она при случае может и погибнуть. Она
высокомерно презирает труд - и умеет без него обходиться, выживает как-то.
Нельзя в ответ не презирать этих людей с их "модностью", "стильностью",
беспредельным эгоцентризмом,- но и нельзя не восхищаться тем, какие они
красивые и легкие и как много они страдают от всякой ерунды! Именно от лица
этой богемы написан "Дом с мезонином", в котором добрая, слабая и праздная
Мисюсь настолько лучше суровой и правильной Лидии. Лучше уж Лаевский, чем
Корен, лучше уж Мисюсь, чем Лидия, лучше Раневская, чем Лопахин! А автор
где? А автор помер, потому что от одних уже ушел, а к другим так и не