"Николай Буянов. Опрокинутый купол (fb2)" - читать интересную книгу автора (Буянов Николай)Глава 4 ДЕБРИ НЕОСОЗНАННОГОЭто наверняка был не сон. В снах всегда и все происходит так, как никогда не случится в реальности. Это душа, покинув уставшее за день тело, пускается в странствия по загадочным уголкам разных миров. Попадет в злой мир – и видятся страшные чудовища, засевшие в лесных чащобах, водяные, покрытые зелеными водорослями, они хохочут и цепляют за ноги, норовя утянуть в трясину. Пещерные карлики-варары подкрадываются в темноте, сжимая длинные боевые ножи… Испугаешься, перевернешься на другой бок под теплым меховым одеялом – и душа заглянет в добрую страну, где благоухают цветы и травы, а ты, босая, с непокрытой головой, стоишь на дороге, с тревожно-радостным чувством ожидая ТОГО, КОГО ЖДЕШЬ ВСЕГДА. И Он всегда возвращается (сказка – так уж сказка!). Вот он останавливает своего могучего коня, вынимает ногу из стремени и сходит на землю… Она много раз видела это. Ей даже казалось, что она ощущает запахи, что исходят от него, – запахи чужих ветров и нагретой на солнце брони из толстой кожи и медных пластин. Он осторожно брал ее маленькие ладони в свои, широкие и огрубевшие от тяжелой мужской работы, прижимал ее, трепещущую от счастья, к груди… «Заждалась, родная?» – Заждалась. Она бы и рада сказать больше, да горло сжимает спазм. Но был и другой мир, который она теперь принимала за странное видение. Там была неширокая река, огоньки на берегу и кораблик, флегматично плюхавший по воде гребными колесами. В первую секунду она испугалась, но потом вспомнила про Олега: он стоял рядом, облокотившись о поручень, красивый, стройный, в легкой светлой водолазке и черных джинсах. – Что с тобой? – ласково спросил он. – А? – У тебя глаза тревожные. – Нет, – улыбнулась она. – Мне хорошо. Но ей и в самом деле было тревожно. И захотелось домой. – Вы испугались? – Почему вы решили… – Но вы ведь захотели вернуться. – Бессознательно. – Голубушка, да мы и имеем дело с бессознательным! Вытаскиваем, так сказать, на свет божий. Я понял вас так. Олег (пусть будет Олег – для условности) сделал вам предложение. Вы готовы были согласиться, но тут произошло нечто, о чем вы не можете вспомнить и что вас остановило. Вы хотите разобраться. Иначе говоря, я должен попытаться восстановить вашу память. Гм… Скажите, вас никогда не подвергали гипнозу? – Нет. – Так давайте попробуем. Например, дня через два… Вас устроит? – И что я буду делать? Представлять себя маленькой девочкой? – У вас пещерное представление о гипнозе. – Вообще нет никакого представления. Была когда-то на концерте с подругой. Ее вызвали на сцену и заставили играть в песочнице. Ужасно унизительно. – Не беспокойтесь. Я как-никак целитель, а не эстрадный артист. И вот сегодня женщина пришла во второй раз. Недавняя сцена повторилась: Марк открыл дверь, впустил, принял пальто – меховой воротничок искрился капельками воды. Волосы ее на этот раз были собраны в длинный хвост и перехвачены бархатной ленточкой, и платье было другое – нарядное и строгое, опускавшееся почти до лодыжек. Марк, облаченный в костюм из черной замши и серые итальянские туфли, мельком взглянул в зеркало, поправил воротник белоснежной рубашки (галстуков никогда не носил: петля с направленным вниз концом, «плохая энергетика»), полюбовался на два отражения… «А мы были бы красивой парой, друг другу под стать. В обоих сквозит порода – весьма редкое нынче явление». Все было подготовлено. Он провел ее в гостиную, зажег свечи, подвинул кресло, освободив проход между столом и кадушкой с пальмой, стоявшей возле окна. Увидев, что пациентка села на стул, как в прошлый раз, покачал головой: – Нет, голубушка, прошу сюда, в кресло. Нам сегодня предстоит работа. Она подчинилась. Низкое сиденье обволокло, она положила руки на подлокотники, откинулась на спинку и расслабилась под взором Марка… – Отлично, отлично. Вам удобно? Кот Феликс подошел и потерся о ноги, требуя ласки. Она слегка улыбнулась и смежила веки. – Просится на улицу, – сказал Бронцев. – Сейчас выпущу. Обратно он возвращается сам – научился открывать дверь на кухне. Щелкнул замок, Марк вернулся и сел напротив. – Постарайтесь не напрягаться и ни о чем не думать. Слушайте мой голос. Сейчас я начну считать… Тьма сгустилась, гостиная потеряла четкие очертания, линии и углы поблекли, где-то на границе гипнотического сна и яви она увидела промелькнувшую фигуру подростка, почти мальчика со светлыми волосами, похожими на солому, в домотканой рубахе, услышала топоток в районе прихожей, трюмо еле заметно качнулось и отразило нечто – вроде бы женская рука… Пациентка вздрогнула, но властный голос успокоил: – Все хорошо, голубушка. Слушайте меня. Сейчас вы в Осташкове. Лето… Вы идете по улице, рядом ваш друг – человек, которому вы доверяете. С ним вам хорошо и спокойно. Вы держите его за руку, ощущаете тепло его ладони… – Да, – шепотом отозвалась она. – Опишите, что вы видите перед собой. Губы ее увлажнились и изогнулись в улыбке, выражение лица стало мягче, и она произнесла что-то невнятное, нежное и грустное. Будто читала стихотворение. Или молитву… …День они провели в Осташкове. Сперва прибились к какой-то автобусной экскурсии, но вскоре надоело: старенький «Львов» на подъемах ревел, как больной бегемот, остальное время натужно сипел, точно астматик. Жалко было автобус. И голос у экскурсоводши казался каким-то безликим, рождавшим воспоминания о школьных годах и учительнице литературы. Впрочем, даже этому монстру в очках цвета расплавленного металла интереса к «изящной словесности» отбить не удалось – слава богу, мама тоже была литератором, каких поискать. Стихи не говорила, а будто пела – очень своеобразно, полушепотом, завораживающе: Я давно ищу в судьбе покоя, И, хоть прошлой жизни не кляну, Расскажи мне что-нибудь такое Про свою веселую страну… Прокатились по Ленинскому проспекту от пристани до вокзала, пересели на «маршрутку» до Троицкого плеса, и – словно окунулись в самую середину прошлого века. Места тут были тихие, прямо-таки патриархальные – ни гомона, ни автомобильных гудков, лишь мостовая из брусчатки, и по обе стороны – одно– и двухэтажные дома: первый этаж кирпичный, второй – деревянный, облицованный потемневшими от времени досками и украшенный затейливой резьбой вдоль причелин. Проехала бы мимо пролетка, запряженная рысаком в серых яблоках, с облаченным в армячок лихим бородатым кучером – они бы не удивились. Скоро деревянная улица закончилась. Дорога превратилась в грунтовую – не дорога, а просто широкая тропинка, уходящая в гору. Склон горы был усыпан ярко-желтыми пушистыми одуванчиками. Припекало солнце, но в меру, не до дурманящей духоты. Они взобрались на холм и вдруг увидели развалины древней крепости. Собственно, не вдруг – они заметили зубчатые очертания из белого камня издалека, и какой-то прохожий из местных объяснил, что крепость-то есть (и холм называется Крепостным), но кто ее воздвиг и когда – неизвестно. Некоторое время назад приезжали ученые мужи, обнесли «объект» колючей проволокой, долго копали, потом спорили над какими-то важными находками, но, не придя к консенсусу, вскоре снялись, будто стая грачей по осени, и убыли восвояси. Кажется, ответов на свои вопросы они так и не получили. Вблизи камень оказался не белым, а серовато-желтым, в прожилках и рыжих подпалинах какого-то лишайника. Стены были здорово разрушены, уцелели только две башни – совсем такие, какими их рисуют в детских книжках. Но все равно архитектура была непонятная, словно укрепления строили сразу несколько зодчих из разных концов света – сперва спорили, доказывая, что именно его проект – самый удачный, потом решили объединить их, чтобы угодить всем сразу. Еще на холме был высокий собор с заколоченным крест-накрест входом в виде римского портика, разрушенная часовенка со следами давнего пожара и низкий каменный дом. Тоже пустой. Олег подошел к церкви, подергал доски, закрывавшие дверь. Доски поддались неожиданно легко, хотя на первый взгляд казались прибитыми намертво. Дверь отворилась без скрипа, сама собой, словно приглашая внутрь. – Не ходи, – вырвалось у нее. Он посмотрел удивленно и чуть насмешливо. – Почему? – Я боюсь. – Здесь никого нет. Она оглянулась кругом и поняла, что именно ее испугало. Тут действительно никого не было. Даже воробьи не чирикали. Далеко внизу в утренней дымке лежал город, вытянувшись вдоль центрального проспекта. Дома уютно утопали в зелени. Слева, недалеко от берега серебристого озера, торчали трубы кожевенного завода (впрочем, на данный исторический момент бездействующего и ожидающего превращения в совместное австрийско-российское акционерное общество) и два башенных крана. Картина насквозь знакомая – и все равно она чувствовала, что от этого мира их отделяет невидимый барьер. Все застыло, из раскрытой двери повеяло затхлой сыростью и холодом. Олег уже скрылся внутри. Чертыхнулся, споткнувшись о какую-то ржавую железяку, и помахал рукой спутнице: пойдем, мол, не бойся. Она, поколебавшись, вошла следом. Внутри, конечно, было пусто. Другого и ожидать было трудно – вся история матушки-Руси, страны с непредсказуемым прошлым, вихрем пронеслась над этими стенами, терзая, калеча, нанося глубокие раны… По неединодушному мнению специалистов («липовых» – ехидное дополнение Олега) – середина двенадцатого столетия. А значит, храм должен помнить еще нашествие Батыя и Тохтамыша (последний, впрочем, сюда мог и не дойти, повернув оглобли от стен Москвы), и церковный раскол, и превращение в картофельный склад (это уже в наш просвещенный век), и даже возможные потуги к реставрации, окончившиеся пшиком (денег нет). Не было видно фресок, да и вообще не было никаких украшений, лишь неусыпные стражи – каменные крылатые львы – притаились в пятах арок. Из двух узких окон падали косые солнечные лучи. В их перекрестье, перед возвышением, на котором предполагался алтарь, спокойно стоял мальчик… Марк вздрогнул против воли, завороженный рассказом пациентки. – Мальчик? Откуда он взялся? – Ниоткуда. Он был очень странно одет. Будто сошел с картины… – Какой именно? Женщина сделала усилие, сосредоточившись. – Нестеров. «Явление отроку Варфоломею». Знаете, пастушок в домотканой рубахе. У меня дома на стене висит репродукция. – Возможно, просто деревенский мальчишка. – Нет, нет! Она сделала паузу, потом проговорила: – Он назвал меня госпожой. – …Они прорвались в западные ворота, госпожа! Голос пастушка звенел, как натянутая струна. Женщина вдруг очень отчетливо поняла: это все, это конец. Помощь вовремя не поспеет. Да и ждать ли ее вообще… Князь Михаил, брат покойного ее мужа Василия Константиновича, давненько поглядывал в сторону кипчакских степей, посылал хану дорогие подарки, сватался к младшей дочери доверенного лица Батыя хана Мелика (позже, в конце 1238 года, тайно бежал в Венгрию, где и умер с арбалетной стрелой под лопаткой). Ждать ли подмоги? Она бы погибла в мгновение ока, но сработал могучий инстинкт жизни, будто труба пропела над ухом. Еще ничего не осознав, она толкнула отрока к стене и сама присела, обхватив голову руками. Длинная зазубренная стрела свистнула, едва не задев волосы, и ударилась о камень, оставив маленькую лунку. Здоровенный монгол вырос на пороге, будто выйдя из ночного кошмара, – злобные раскосые глаза над широкими скулами, обвислые усы вокруг рта и спутанные волосы, выбивающиеся из-под шлема. Издав победный визг, он широко взмахнул кривой саблей (княгиня лишь вздохнула и зажмурилась. Даже имя Господне произнести времени не оставалось). Но удара не последовало. Нукер вдруг покачнулся, ярость во взоре исчезла, сменившись удивлением и болью. Чужой меч, вонзившись в спину, прошел сквозь тело насквозь, и кончик его вылез из груди, из разреза в кожаном панцире. Монгол постоял секунду (княгине почудилось, что он не умер и сейчас – кошмар продолжался – пойдет крушить, не чувствуя застрявшего в теле клинка), но глаза затуманились, и он упал с деревянным стуком, не согнув коленей. Олег уже дрался с остальными двумя, развернув третьего спиной к себе и используя в качестве щита. Странно, она ожидала увидеть на нем остроконечный шлем, сафьяновые сапоги и знакомую, двойной вязки кольчугу. Но одет он был непонятно: в облегающую рубаху из чего-то вроде очень тонкой шерсти и черные плотные штаны с узким кожаным ремнем… Нездешняя мода. И меч он держал в голой руке, не защищенной боевой рукавицей. Это было плохо. Хоть какой-то доспех бы сейчас… Однако защищался он здорово, раньше ей такого видеть не приходилось. Даже когда она с затаенным восторгом (давно забытым – с безвременной кончиной мужа) подглядывала в оконце терема, как он ради воинской тренировки рубится на тупых мечах с кем-нибудь из молодых кметей, а то и двумя или тремя враз, если чуял, что княгинюшка наблюдает. Да, в другое время она бы непременно восхитилась… – Уходи! – крикнул он, продолжая со страшной быстротой вращать меч. Дыхание прерывалось. – Дверь… За алтарем! За алтарем и в самом деле была дверь – низкая, полукруглая сверху, скрепленная толстыми медными брусками. (Когда-то, давным-давно, она думала, что за черными от времени дубовыми досками начинается подземный ход, вырытый многими поколениями монахов под дном реки. Но там была всего-навсего комната. Небольшая, всего три шага в любую сторону. Стены комнаты были очень гладкими, покрытыми странным пористым материалом и письменами на древнем, исчезнувшем ныне языке. По углам торчали светильники, которые волшебным образом могли зажигаться сами собой, едва человек (тот, кому это положено) входил сюда и вставал в центр – туда, где был начерчен ровный круг с рисунком посередине. Рисунок представлял собой маленькую угловатую спираль, перечеркнутую решительной белой стрелой… И рисунок, и сама комната были очень старыми. Старше собора, старше всего города и даже лесистых холмов, на которых он стоял. Старше безжизненных ледяных круч, безмолвно высившихся здесь когда-то, еще до начала времен, когда в этих местах (да и повсюду на Земле) и в помине не было человека. Она смутно помнила, как страшно испугалась, попав сюда впервые, всего-то десяти лет от роду. Так испугалась, что собралась было зареветь, но тихий ласковый голос, похожий на голос ее старой нянюшки, успокоил: бояться нечего. И плакать тоже нельзя, потому что ты – избранная, одна из очень немногих, кто способен на прямой переход сквозь ГРАНИ. Шар выбрал именно тебя, а Шар никогда не ошибается. Последние из оставшихся в живых уходили через дверь возле алтаря. Они были простыми людьми, родившимися в середине двенадцатого века, и им было страшно – она читала это по их лицам, освещенным голубоватым сиянием из комнаты и кроваво-красными всполохами снаружи, от охваченных пожаром деревянных домов. Однако оставаться было страшнее. Город был обречен. – Уходи! – снова крикнул Олег (клинок его все еще свистел, сея смерть среди врагов, но дыхание становилось все тяжелее и тяжелее, и стрела с черным оперением глубоко засела в левом плече… А в распахнутые ворота все лезли обезумевшие от крови нукеры хана Мелика). – Уходи же!!! – Да, милый, – прошептала она. А сама бочком-бочком, вдоль стены, добралась до мертвого монгола – того, что первым замахнулся на нее и первым пал. Стараясь не смотреть в мертвые зрачки, она с трудом разжала холодные пальцы и вынула из них длинный кривой меч. И встала, прикрыв спину Того, Кого ждала всегда. Она уйдет только вместе с ним. Или – не уйдет вообще. – Итак, он назвал вас госпожой. Вам это показалось странным. Что же произошло дальше? Неожиданно Марк обнаружил, что вспотел. Насколько пациентка была расслаблена (внешне, внутри же, где-то на большой глубине, происходила страшная борьба), настолько он сам превратился в некий соляной столб – лицевые мышцы будто задеревенели, лоб покрылся испариной… – Что произошло? – почти крикнул он. Лицо женщины вдруг побледнело – да что там, сделалось белым как мел, ее затрясло, свечи на столе задрожали, будто под окнами прошел трамвай, который в городе вообще не ходил, и разом погасли… Черные тени заметались по комнате. Марк вскочил, трясущейся рукой вытащил из кармана зажигалку, бестолково защелкал, поминая недобрым словом японские технологии (по гонконгским ценам). – Слушайте меня. Вы просыпаетесь. Вы здесь, у меня в кабинете. Вам ничто не угрожает. ВАМ НИЧТО НЕ УГРОЖАЕТ, ЧЕРТ ПОДЕРИ!!! Контакт терялся – пациентка ушла куда-то в свое измерение и возвращаться не собиралась. Или ее не пускали. Она судорожно провела рукой по шее, словно ей вдруг не стало хватать воздуха. Серебряная цепочка тончайшей работы разорвалась, но ни она, ни Марк этого не заметили: он все старался сжать ее голову в ладонях, чтобы унять крупную дрожь. – Слушайте. Я буду считать до десяти. На счет «десять» вы проснетесь… Ну же! В створке трюмо он уловил движение – прошелестел некто в сером и длинном, будто монах в древней хламиде. – Что с ней? – спросил Марк, не оборачиваясь. Фигура приблизилась. – Сколько она уже в таком состоянии? – Ну, минут пять от силы. – Нужно было сразу выводить ее из транса. – Да я пытался, мать ее! – Естественно. Отойди-ка и притихни. В полумраке мелькнула рука, прохладная ладонь ласково опустилась на лоб, пригладила разметавшиеся платиновые волосы. Марк послушно отошел, кляня себя (про себя) на чем свет стоит и глядя на футуристическую композицию: перед широким окном, у креста – две фигуры, одна бьющаяся в припадке (кто бы подумал? С виду – вполне нормальная баба), другая – коленопреклоненная, будто перед святой иконой, спиной к нему… И свечи опять горят, но не вызывают ассоциации ни с какими таинствами, лишь выплывают из небытия тошнотворные детские воспоминания (коммунальный коридор, дырявый таз на стене, черный громоздкий аппарат на общей тумбочке, приглушенные скандальные голоса: «…висит на телефоне с утра до вечера!» – «Имею право!» – «Нет, вы послушайте! А деньги, десять копеек на пробки, почему до сих пор…» – «В гробу я видал ваши пробки» – это когда общественный свет перегорел, а электрик из жэка заломил ту еще цену в жидкой валюте). Идеальный момент, подумал он, глядя на чужой затылок. Вот и тяжелый подсвечник, орудие пролетариата, – стоит только взмахнуть… – Все. Серая хламида прошелестела в обратном направлении и скрылась. Женщина в кресле медленно приходила в себя. Веки затрепетали, прозрачные глаза в легкой поволоке, будто в утренней дымке, приоткрылись и посмотрели вокруг с удивлением и, как показалось, с некоторой обидой. Марк подошел к встроенному в стену бару, отодвинув по пути пальмовую ветвь, извлек из зеркальных недр бутылку «Каберне» и водрузил на стол рядом с подсвечником («Нужно было сразу вывести ее из транса». – «Я пытался!» Но – ясное дело – оказался неспособным. А на что ты вообще способен? Вот на что – создавать необходимый антураж). Ободряюще улыбнулся, плеснул вина в высокий бокал, протянул пациентке. Своеобразная пародия то ли на исповедь, то ли на допрос. – Как самочувствие? – спросил он. Она пригубила вино. Голова приятно закружилась, и опять потянуло в сон. – А вы без пиджака. – Жарко. Такие сеансы требуют колоссального количества энергии. Что вы запомнили? – Ничего, – призналась она. – Надеюсь, я ничего такого не вытворяла? – Вы держались исключительно в рамках. С минуту они помолчали. Потом женщина осторожно спросила: – Вам удалось что-то выяснить? – И да и нет, – он помедлил. – Знаете, я заметил в вас одну особенность. Вы любите до всего дотрагиваться. Чувствовать материю кончиками пальцев. К примеру, вы, войдя сюда первый раз, погладили крышку пианино. – Действительно… Она такая приятная. – Натуральное красное дерево, – сказал Марк с гордостью. – Впрочем, это неважно. Важно, что я, по-моему, открыл в вас главное: вы – человек ощущений. Для вас они предпочтительнее, чем даже зрение или слух. И мы постараемся это использовать. – Для чего? – Как? Чтобы восстановить вашу память. Думаю, я нащупал то, что мешает вам жить. Первый шаг сделан, остается только поднажать. Она зябко повела плечами. – Страшно. – Удалять больной зуб тоже страшно. – Значит, вы снова будете меня гипнотизировать? Он задумчиво посмотрел на женщину. – Меня очень заинтересовал ваш случай. С одной. стороны, он вполне типичен, а с другой… Несколько лет назад я, пожалуй, сделал бы на вас кандидатскую, тогда я еще подвизался в бюджетной медицине. Ответьте на один вопрос. Вы пришли ко мне, потому что обнаружили, что ваши чувства к Олегу больше похожи… ну, скажем, на родственные? Она вспыхнула. – Но ведь мы… – Вы спали с ним, – прямо сказал Марк. – Там, в каюте теплохода. После этого вы вдруг поняли… – Нет, неправда! То есть не совсем правда. Тут другое. – Да? – заинтересованно спросил он. – Попробуйте сформулировать ваши ощущения. С чем у вас ассоциируются воспоминания о той поездке? На этот раз женщина думала довольно долго. И наконец ответила: – С тревогой. И шепотом добавила: – С предательством. Возможно – с убийством. Он проводил ее до дверей. Женщина выглядела немного осунувшейся и утомленной, однако это ее не портило, а лишь придавало образу некую утонченность (просится на язык слово «таинственность»), почти нереальность… – Когда мне прийти? – Через три дня. Вам нужно восстановиться. – Я вполне в силах… – Это вам кажется. А стоит приехать домой – и вы сразу поймете, как устали. Не боритесь с собой, ложитесь и отдыхайте. И хорошо бы отключить телефон. Он галантно поцеловал ей руку на прощание. Женщина исчезла, оставив в прихожей тонкий аромат духов и капельки воды на полу (упали с мехового воротника). – Получилось? – послышался требовательный голос. Он поморщился: снова в коридоре возникла фигура, закутанная в серый монашеский халат. – Нет, не получилось. Наверное, сгорели пробки на лестнице. Я в этом ни черта не смыслю. – Но ты сам что-нибудь видел? – Почти ничего. Какая-то бессмыслица. – Ты прекрасно знаешь, что бессмыслиц не бывает. Опиши то, что ты запомнил. Марк прошел в гостиную, сел в кресло, еще хранившее тепло недавней посетительницы, и упрямо поджал губы. – Черное небо, – проговорил он нехотя. – Звезды повсюду – и сверху, и под ногами, будто идешь по, бесконечному стеклянному полю. Но звезды явно не наши – ни одного знакомого созвездия. – Что еще? Марк напрягся. – Большой прозрачный шар. Голос собеседника чуть вздрогнул. – Шар? Расскажи подробнее. Это очень важно. «Не буду, – разозлился про себя Марк. Это уж слишком походило на допрос. Или, что еще унизительнее, на экзамен. – Не сейчас». – Не сейчас, – лениво отозвался он. – Мне надо сосредоточиться, а голова совершенно не варит, – и потянулся за бутылкой, оставленной на столе. – Тебе нельзя в таком состоянии. Он только отмахнулся. Алкоголь мгновенно разлился по телу обволакивающим теплом, голова отяжелела и свесилась на грудь. Он не опьянел (не та доза), но опьянение сыграл убедительно, зная, что собеседник этого совершенно не выносит, моралист хренов. Хламида осуждающе вздохнула. – Ладно, я ухожу. Больше всего ему сейчас хотелось остаться одному. Он положил руки на подлокотники, откинул голову на спинку кресла, бессознательно повторяя позу своей пациентки. Плеснул в бокал вина – щедро, от души, выпил залпом, как лекарство… «Хочу напиться, – сказал он себе. – Хочу напиться, напиться как свинья и уснуть мордой в салате (нет салата, вот жалость)». Но только взбудоражил себя, желанного забвения так и не наступило – присутствие здесь той женщины (белые длинные волосы, перехваченные черной ленточкой, аромат духов «Злато скифов» и медальон с загадочным древним рисунком) казалось настолько осязаемым, что Марк ощутил дрожь в теле. Почудилось даже, что дверь за спиной скрипнула. – Феликс, – лениво проговорил он. – Набегался? Иди жрать, миска на кухне. Воображение меж тем разыгралось не на шутку – полутемная гостиная растворилась в небытие, стоило лишь на секунду смежить веки. Когда он вновь открыл глаза, то под ногами, с боков, над головой – всюду его окружало небо в миллиардах незнакомых созвездий (он попытался было отыскать хотя бы одну из Медведиц или Полярную звезду. Тщетно). Прозрачное поле лежало перед ним – в какую сторону ни посмотри. Это навевало самую настоящую жуть. Ему отчаянно хотелось вырваться отсюда, вернуться в реальность… Но он продолжал висеть, распятый меж граней Кристалла, бестолково перебирая ногами, – сначала шагом, потом переключаясь на бег, затем, когда сердце начинало бешено колотиться где-то возле горла, – снова на шаг. Он лихорадочно оглядывался вокруг, надеясь отыскать хоть какой-то ориентир. Предмет, за который мог бы зацепиться взор. Стоило его отыскать – и видение бы пропало, нашлась бы дорога обратно, в привычный мир… Почему-то Марк в просветах затягивавшей, словно трясина, паники уверял себя, что натолкнется на древний камень, обросший бурым мхом, с надписью на старославянском и со стрелками-указателями: пойдешь направо – коня потеряешь (нестрашно: где он, конь-то?), налево – сам откинешься (ничего, еще поглядим), прямо… Но камня не было. Вместо него посреди звездного пространства висел Шар. Метра полтора в диаметре, загадочно пульсирующий и переливающийся холодными огнями, напоминающими северное сияние. Марк почувствовал, что у него ослабли коленки. Он медленно подошел и осторожно дотронулся до гладкой поверхности. До него доносилась невнятная многоголосая речь – словно кто-то флегматично крутил ручку настройки приемника. Далеко, на пределе слышимости, требовательно произнесли: – Дядюшка Еремей, прикажи, чтобы мне выковали меч! – Мал ты еще, княжич, – ответил неведомый мужчина. – Порежешься ненароком. – Батюшка хотел, чтобы я вырос воином. Какой же из меня воин без оружия? Голосок был детский – неокрепший, но звонкий. Марк испуганно отпрянул. За шиворот посыпалось что-то холодное и колючее. Пушистая еловая лапа, освободившись от снежной шапочки, радостно выпрямилась, словно красуясь перед сестрами-соседками. Морозный воздух вздрогнул от тяжелого конского топота. Марк не видел всадника – не было времени оглядываться. Всадник нес смерть, этого знания было достаточно. И он лихорадочно пытался уползти подальше, утопая в вязком снегу и упрямо двигаясь вперед (или назад? Или вовсе по кругу?), уже точно зная, что обречен. Его нагоняли крупной размашистой рысью. Когда до беглеца осталось десятка два шагов, всадник, не глядя, вытащил из темно-красного колчана стрелу, вложил ее в тугой лук из рога тура и широким движением, до правого плеча, натянул тетиву… |
||
|