"Дино Буццати. Рассказы" - читать интересную книгу автора

На смену им явились две синьоры лет пятидесяти с ребенком.
"Престинари, - громко прочитала одна из них. - Уж не родственник ли он
тех Престинари, что живут под нами?.. Не вертись, Джандоменико, не трогай
ничего руками!" Это одуревший от усталости и скуки ребенок пытался
отковырнуть ногтем каплю засохшей краски на картине "Время жатвы".
Художник встрепенулся: в зал вошел адвокат Маттео До-лабелла, старый
добрый друг, завсегдатай ресторанчика художников, где в свое время так
блистал Престинари, а с ним какой-то незнакомый господин.
"О, Престинари! - воскликнул с довольным видом Долабелла. - Слава богу,
ему дали отдельный зал. Бедный Ардуччо, какая для него была бы радость, если
бы он мог оказаться сегодня здесь! Наконец-то целый зал отведен одному ему -
ему, человеку, который при жизни этого так и не добился!.. Сколько было
страданий! Ты знал его?"
"Лично - нет, - ответил незнакомый господин, - хотя однажды, кажется, я
его видел... Симпатичный был человек, правда?"
"Симпатичный? Не то слово. Очаровательный causeur {балагур (франц.).},
один из самых тонких и остроумных собеседников, каких я знал... Его
язвительные шутки, его парадоксы... Никогда мне не забыть вечеров,
проведенных в его компании... Лучшую часть своего таланта, можно сказать, он
растрачивал в кругу друзей; да, поболтать он любил... Конечно, в его
картинах, как видишь, тоже кое-что есть, вернее, было; такая живопись
сегодня считается старьем... Бог мой, взгляни на эту зелень, а этот
фиолетовый тон... от них же челюсти сводит... Зеленые и сиреневые тона были
его слабостью: бедному Ардуччо вечно казалось, что их мало на полотне... Ну,
а в результате... Сам видишь". Покачав головой, он вздохнул и стал листать
каталог.
Подойдя поближе, невидимый Престинари вытянул шею, чтобы посмотреть,
что там написано. Его творчеству посвящалось полстранички текста за подписью
другого его приятеля - Клаудио Лонио. От каждой второпях прочитанной фразы
сжималось сердце: "...выдающаяся индивидуальность... годы пламенной юности в
Париже конца Belle Epoque... что принесло ему широкое признание...
незабываемый вклад в движение, отличавшееся новыми идеями и смелыми
экспериментами, которые... определенное, и притом далеко не последнее место
в...".
Тут Долабелла закрыл каталог и направился в следующий зал со словами:
"Что за душа человек был!"
Престинари долго - смотрители уже ушли, становилось темно, в опустевших
залах все казалось таким удивительно ненужным - созерцал картины,
составлявшие его посмертную славу, прекрасно понимая, что больше никогда,
действительно никогда не будет ни одной его выставки. Это провал! Как правы
были его друзья там, наверху, в Елисейских полях: не надо было ему сюда
возвращаться. Никогда еще он не чувствовал себя таким несчастным. С каким
высокомерием, с какой уверенностью в себе, как стойко переносил он тот факт,
что публика его не понимает; как отражал самые ехидные выпады критиков! Но
тогда у него впереди было будущее, бесконечная череда лет, и в перспективе -
картины одна лучше другой, шедевры, которым суждено потрясти мир. А теперь?
Все кончено, ему не дано больше добавить к сделанному ни одного мазка, и
каждый неблагоприятный отзыв он переживал мучительно, как окончательный
приговор.