"Ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко. Сказки славян." - читать интересную книгу автора (Эпосы, мифы, легенды и сказания Автор...)

СУД ЧЕРТЕЙ Мазурская сказка

Так уж повелось: где что неладно, ссора ли какая вышла или другая незадача, тотчас поминают чёрта. А ведь черти не самое плохое, что есть на свете. Чёрта по крайней мере сразу распознаешь — рога у него, два копыта да длинный хвост с кисточкой. А дурного человека не всегда поначалу вызнаешь. Он к тебе с улыбкой подойдёт, ясными глазами на тебя посмотрит, приговаривать-ворковать начнёт… Голубь, ну право, голубь, да и только!

Вот, к примеру, как тот опекун, что у вдовы… Э, нет, видно, придётся всё по порядку рассказывать.

Давняя это история, но в Люблине её и сейчас хорошо помнят.

Так вот, жили два брата. Старший — всему отцовскому богатству наследник, у него и дома в Люблине, и лавки, да ещё землица была в имении. А младшему не много после отца досталось, но и бедняком не считался. Жил с молодой женой и малыми детьми в достатке. Только недолго он прожил, простудился, похворал короткое время и умер.

Осталась его жена с детками беззащитной вдовой. Как дела вести, не знает, в счетах-бумагах разбираться не умеет. Тут старший брат мужа поспешил ей на помощь. Сладким голосом говорит, ласковой улыбкой умасливает: так и так, буду о тебе заботиться, все хлопоты на себя возьму, твой интерес блюсти стану. С радостью доверилась ему вдова, сделала его опекуном над собой, над детьми, надо всем имуществом.

Принялся опекун опекунствовать. Отправил три корабля за море с товарами. Один корабль на скалы напоролся, затонул. Вот чудеса: оказалось, это вдовы корабль. Все товары пропали, и за разбитый корабль платить надо. А два корабля вернулись с богатой прибылью — это опекунские корабли..

Прошёл град полосой. Где прошёл — сады побило, поля, огороды. А с остальной земли хороший урожай собрали. Стал по осени опекун доходы да убытки подсчитывать. Нехитро считал: убытки — на вдову, доходы — себе.

Оглянуться вдова не успела, как истаял её достаток, словно масло на горячей сковородке. Мало того, в долгу она у своего опекуна, а на долг ещё что ни день проценты растут. До того дошло, что стал мужнин брат её из дому выгонять с малыми детьми.

Весь Люблин про его чёрные дела знал. Говорили много, а помочь ничем не могли.

Бросилась вдова в суд справедливости искать, защиты просить.

Пока её жалоба от одного судейского крючка к другому переходила, у вдовы и хлеба не стало. Не помогли бы добрые люди, вся семья пропала бы с голоду.

Вот наконец пришёл день суда. Предстали пред судьями и вдова, и опекун.

Сказывают, суд, словно на весах, правду взвешивает. На свою чашу весов положила бедная женщина правоту, вдовью обиду да слёзы детей.

Вдова плачет, опекун посмеивается да усы крутит. У него все хлопоты позади — кому поклон, кому льстивое словцо, кому чарка, кому деньги. На опекунскую чашу легли и мёд, и вино, и сало, и золотые дукаты. Ясно, чья чаша перевесила.

Присудил суд всё имущество опекуну.

Стали после суда горожане по домам расходиться. Кто вдову с детьми жалеет, кто опекуна поносит. Один всеми уважаемый старик к опекуну подошёл и прямо в лицо сказал:

— Неужели в тебе совсем совести не осталось? Хоть и выиграл ты дело, да сам знаешь, что выиграл неправедно.

— Как это неправедно! — возмутился опекун. — Как ты такие слова про судей говорить осмеливаешься?! Да если бы сами черти эту тяжбу решали, в точности так же постановили бы.

— Ох, не поминай чертей, — сказал старик. — Черти чутко спят. Как бы поблизости не оказались.

Вот только стемнело, поднялась метель. Стелет позёмку по переулкам, ветром с ног сбивает, глаза хлопьями слепит. Добрые люди по домам попрятались, собаки в собачьи будки забились. Закрутился вдруг снежный столб посреди города, да так, крутясь, и понёсся по главной улице. А из столба раздаётся неведомо что — и вой, и крики, и уханье, и гиканье, и свист, и писк. Подлетел к суду столб и рассыпался.

Глядят люди в щёлочки между ставнями, отродясь такого не видели: вся нечисть на площади перед судом собралась. Возок на полозьях в конские скелеты запряжён. Вокруг мелкие черти на плётках гарцуют, сами себя плётками подгоняют да в кости вместо дудок дудят, другие факелами размахивают. Дым, чад стоит. А из возка вылезают три толстых важных чёрта, за ними ещё два тощих в длинных париках выпрыгнули. Как только в таком возке уместились! Покричали, посуетились и повалили все в суд.

На ту пору в судейском присутствии двое писцов оказалось. Перебеливали при свечах решение по вдовьему делу. Увидели они в окошко, какая перед судом чертовщина творится, перетрусили до полусмерти, заметались, хотели спрятаться. Да не тут-то было. Всё, что ни есть в суде, перепугалось. Свечи разом оплыли, стали гаснуть. Половицы затрещали, на дыбы вздымаются, словно обезумевшие кони. Хотели писцы укрыться в чулане, где старые бумаги хранились. Да дверь покорёжилась, а замочная скважина и вовсе пропала. Писцы потом клятвенно уверяли, что она убежала с перепугу. Конечно, может, оно и так, но только скорее всего у писцов попросту руки тряслись, вот и не попали они ключом куда надо. Что им было делать? Забились они под судейский стол, там дрожа и просидели всю ночь.

А черти ввалились в присутствие и чин чином повели свой суд. Толстые сели на судейские кресла, два тощих — на места защитников. Остальные расселись как попало по скамьям в зале.

Начали ходатаи тяжбу. Один за вдову речи говорит, другой сторону опекуна держит.

В настоящем суде сперва вдова свою жалобу выплакивала', потом опекуну слово дали. А у чертей всё наоборот. Тот, что за опекуна стоял, первым выступил.

Принялся он говорить похвальное слово опекуну. Каждую его хитрость, каждую проделку расписывал. Выходило так, что самим чертям у него поучиться не худо бы. Всякий ли чёрт изловчится чёрное за белое выдать, белое — за чёрное?!

Черти смеются, криками ходатая подбадривают, мохнатыми копытами топочут. Судьи их утихомиривают, звонят в колокольчик.

Долго речь держал опекунский ходатай, а закончил так:

— Правильно неправедный суд приговор вынес. И вы, дьявольски вельможные паны судьи, должны тот приговор утвердить.

Черти ему в знак одобрения в ладони плещут.

Потом вышел вперёд второй тощий чёрт, за вдову ходатай. Стал по косточкам разбирать все вдовьи обиды да горести её малых деток. Притихли черти, даже смола в факелах перестала шипеть и пузыриться. Так умильно, так жалостно он разливался, что судьи украдкой не одну слезу лапой утёрли. А в зале сперва один чёрт заскулил тоненько, потом ещё два подвывать начали, потом все хором заныли.

Под конец вдовий ходатай и сам всхлипывать начал, слова больше выговорить не может. Махнул лапой и сел. Тут вскочил опекунский защитник и от своей речи начисто отказался.

Не спорили судьи, не совещались: и без того ясно, чем дело кончить.

— Подать сюда, на чём приговор писать! — велел главный.

Засуетились черти-писцы. Расстелили по столу чёрную бычью шкуру, такую большую, что она весь судейский стол накрыла, а он не мал был. И на той шкуре написали черти своё постановление горящей смолой. Так, мол, и так, мы, черти, признали ваш суд неправильным. Сами дело по справедливости рассмотрели и порешили: все вдовьи долги да убытки опекуну присудить, а всё опекунское имущество отдать вдове с детьми. И как мы присудили, так оно и будет.

В конце приговора на шкуру налили побольше смолы, и главный судья оттиснул на ней свою когтистую лапу вместо печати.

Тут как раз часы на той башне, что стоит у дороги на Краков, начали отзванивать полночь. Подхватились черти, кинулись прочь. Опять снежный столб закрутился, пронёсся по улицам Люблина и пропал в тёмном лесу.

Утром пришли судейские чиновники в присутствие. Смотрят — на столе чёрная шкура, на ней огромные буквы пылают, не погасли за ночь, ещё сильнее разгорелись. Бросились судейские стаскивать шкуру — она к столу накрепко приросла. Ничего сделать не могут, только руки обожгли да смолой перепачкались.

И горожане в суд прибежали. Удивляются, смеются над судьями, во весь голос их позорят. Писцы из-под стола вылезли, между людьми крутятся, рассказывают обо всём, что видели-слышали ночью.

А судейские всё суетятся, всё ещё думают дело замять. Хотели стол вместе со шкурой вынести, да никто его и с места стронуть не смог, словно прикован к полу. Попробовали казённым сукном стол накрыть, а буквы в один миг прожгли сукно, поверх него ясным пламенем горят. Ничего судьям не оставалось, как быстренько сесть в судейские кресла, салшм свой вчерашний приговор при всём народе отменить и решить дело по-новому, точь-в-точь как у чертей записано. В тот же миг погасли огненные буквы, скорёжилась шкура и пеплом рассыпалась.

Вот какая история приключилась в старинном городе Люблине. Писцы описали её всю по правде рыжими чернилами на гербовой бумаге. Так она в судейском чулане и по сю пору хранится.