"Александр Бушков. Последняя Пасха" - читать интересную книгу автора

цитировал... Ты дело давай.
Кот Ученый: словно и не слыша, продолжал, хорошо поставленным голосом,
с лекторской интонацией:
- Вот только никто, ни одна живая душа не подошла к этому делу с
позиций сыскаря. Собственно, и причин не было, так что не стоит
насмехаться... Так вот, дело в следующем, Вася... Вся эта история - вся! -
зиждется на показаниях одного-единственного свидетеля: товарища Вальде Яниса
Нигуловича, комиссара героического полка и по совместительству начальника
особого отдела. Каковой товарищ, будучи единственным трезвым в экипаже
броневика, сумел все же вынырнуть и добраться до берега. Самую чуточку
неприглядно выглядит тот факт, что он не пытался вытащить остальных...
впрочем, как гласят архивы и анналы, пытался все же, несколько раз нырял
добросовестно, но был в шоке, башкой обо что-то ударился при падении машины
в реку, сил не было совершенно, боялся вот-вот пойти ко дну, а времени
прошло столько, что остальные наверняка уже захлебнулись на дне... Так он
потом объяснял, и, судя по всему, его объяснения признали убедительными,
никогда ни в чем не упрекали... вплоть до тридцать седьмого, но это уже
отдельна песня. Так вот, до сих пор считалось - я и сам так думал - что
Вальде указал неправильное место аварии из-за того самого шока - спутал
место, бывает, пейзажи там однообразные... Но теперь, когда мы имеем вот
это...
Он открыл одну из папок и продемонстрировал Смолину содержимое. Тот
кивнул в знак того, что понял, о чем идет речь.
Это были бумаги из Кащеевых закромов, разве что переложенные в новые
папки. Строго говоря, непонятно было, зачем Кащею они понадобились:
небезынтересная подборка, стоившая некоторых денег - но никак не раритет, не
уникальное собрание. Всего-то навсего архив трех поколений эмигрантов
Гладышевых, коренных шантарцев, ничем особенным не примечательных. Тогда в
девятнадцатом, они всем табором застряли во взятом красными Шантарске: глава
семьи, серьезный купец с супругою, его старший сын, свежеиспеченный инженер
(опять-таки с юной супругой), младший сынишка-гимназист, еще какие-то
тетушки-бабушки-приживалки. В конце концов им каким-то чудом удалось все же
по железной дороге добраться до занятых белыми мест, а оттуда податься в
Харбин, где семейство и обосновалось на четверть века. В сорок шестом
Гладышевы-сыновья с женами и народившимися в эмиграции чадами вернулись в
СССР и пустили корни на сей раз во Владивостоке. Насколько Смолин помнил,
оба брата давненько тому умерли, а наследники поступили, как многие в их
положении: без особых угрызений совести запродали архив оптом какому-то
владивостокскому барыге, а тот, челноча по Сибири с антикварными целями,
завез его в Шантарск и задешево толкнул Кащею.
Ничего уникального там не было: полсотни фотографий, разнообразные
документы (китайские брачные контракты, которые и русские эмигранты обязаны
были оформлять по всем правилам, справки-свидетельства-аттестаты, письма и
поздравительные открытки, прочий хлам, копящийся у любого в укромных
уголках), мелкие дореволюционные безделушки (бронзовые фигурки, стеклянные
пресс-папье, наперстки-ножницы), несколько книг, отнюдь не уникальных,
парочка толстых тетрадей (купец-патриарх явно пытался от скуки написать
нечто вроде мемуаров)... Одним словом, кое-какие деньги выручить, конечно,
можно, распродавая эту заваль в розницу или пуская в мелкий обмен - но суммы
получатся смешными, кошкины слезки и не более того...