"Григол Абашидзе. Долгая ночь (Грузинская хроника XIII века) " - читать интересную книгу автора

книги были любовно разрисованы. Тут и красавицы, глядящиеся в зеркальца, и
раненые газели, и пронзенные стрелами сердца, и луки с натянутыми
тетивами, готовые пронзить либо газель, либо сердце влюбленного.
Теперь Ваче вспомнил все эти рисунки, кое-что придумал сам и
приступил к украшению книги. Маленькие любовные стихи он старался уместить
на одной странице. Заглавия и заглавные буквы он рисовал в виде птиц и
зверей, тут же на странице рисовал что-нибудь, отвечающее содержанию
стихотворения. Но получалось так, что на каждой странице обязательно
появлялся образ Цаго. То рядом с ланью, то с чонгури в руках, то с
фиалкой, то с розой, то с гроздью винограда, то преклонившей колени и
пьющей из ручья. Ваче не старался - образ девушки как-то сам собой, помимо
сознания, складывался из линий, оживал в красках.
Юноша сидел над книгой Торели, не выходя из дома. Всю душу вкладывал
он в украшение любимой книги. Цаго не торопила его, не ходила к нему
справляться, как идет работа. Нетерпение ее было очень велико, но она
понимала: каждый ее приход к Ваче только помешает ему и оттянет дело.
Когда же Ваче позвал ее сам и показал книгу, в которой все почти было
кончено, не считая некоторых мелочей, и когда девушка перелистала книгу,
краска залила ее лицо, а в уголках губ заиграла загадочная, непонятная,
необъяснимая для Ваче улыбка.
- О Ваче, такой второй книги, верно, нет на земле. Такой книги не
будет и у царей. - И, забывшись, добавила: - Но будет ли такая книга и у
самого Торели! Скоро кончишь, Ваче?
- Что там осталось - на три дня!
- Какое счастье, я ведь еду в Тбилиси. Мамука пригласил нас с Павлиа
посмотреть коронацию.
Ваче от неожиданности схватился за спинку стула.
- Может быть, попаду ко дворцу, может быть, увижу Торели...
- Долго ли пробудешь в столице? - глухим, изменившимся голосом
спросил Ваче.
- Как судьба! Может, совсем останусь в Тбилиси. - Она говорила, не
замечая, как все больше и больше хмурится Ваче. - Через три дня мы уедем.
Хорошо бы закончить книгу. Ведь если я увезу ее с собой, может быть, ее
увидит Торели. - И она прижала руки к груди, словно боясь, что сердце
сейчас выпорхнет, как птица из клетки.
Рука художника между тем невольно отодвигала книгу все дальше и
дальше, словно это была уж не она, любимая книга, в которой он оставил
столько своей души, а нечто враждебное, чуждое, неприятное. Однако слово
нужно было держать, и Ваче скрепя сердце дорисовал книгу.
Весть об отъезде Цаго обрушилась, как обвал. Стало казаться, что с ее
отъездом рушится и вся жизнь, весь ее привычный ход, все спокойствие
мирной Ахалдабы.
Конечно, какая девушка не мечтает о жизни в Тбилиси, кто не хотел бы
попасть ко двору Багратидов, знаменитому на весь мир своей пышностью и
доблестным рыцарством. Почему бы не помечтать об этом и прекрасной Цаго.
Обидно другое: ничего ей не жаль в этой прошлой теперь для нее жизни.
Как легко она расстается с ним, с Ваче. Разве не из-за нее он отказался
уйти с великим художником Деметре Икалтоели? Разве это была не жертва? Или
она ничего не знает, не чувствует, не видит? Или она и не догадывается,
что есть сердце, которое горит, как яркая восковая свеча, перед ее