"69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой" - читать интересную книгу автора (Хоум Стюарт)

4

МОЁ ТЕЛО, МЕДЛЕННО ВЫПОЛЗАЮЩЕЕ из глубокой ямы сна, сдавлено весом Алана. Его грудь прижата к моей спине. Он шуровал членом между моих ног, пока я преодолевала сумеречную зону между сознанием и забытьем. Кончив, он с усилием выбрался из-под спутанных покрывал. Я чувствовала его малафье, капающее из меня. Алан оставил дверь открытой и я слышала, как он мочится. Шум пущенной из крана воды. Я поднялась, когда до меня донесся свист кипящего чайника. Я умылась, оделась и прошла на кухню. Алан швырнул на стол “Интеллектуалов” Пола Джонсона и налил мне чашку чая. Он выдал несколько загадочных комментариев о карьере Джонсона, местами напоминающей карьеру одного жалкого писаки по имени Дж. К.Сквайр.

Алану не понравились “Интеллектуалы”. Он прочитал отрывок из Маркса, который Джонсон характеризовал как бессмысленный, и предоставил свое толкование. Алан не любил писателей, которые обращались со своими читателями так, будто они полнейшие мудаки и кретины. Джонсон на самом низкопошибном уровне описывал произведения самых разных авторов, от Руссо до Сартра, а затем приступал к смакованию сексуальных неудач своих героев. Глава о Марксе была типичной. Джонсон заявлял, что автор “Капитала” был не в состоянии выдерживать уровень на протяжении всей книги, однако его “Интеллектуалы” были просто серией бедно написанных прозаических скетчей, которые можно спокойно читать по отдельности без какого-либо ущерба для восприятия. Отказываясь развивать свои аргументы, Джонсон снова и снова проявлял иррациональную предубежденность против критического мышления в серии убого схематизированных глав. Джонсон утверждал, что Маркс был в сущности талмудичен в своих писаниях, и что “единственно” выдавал критику работ других. Тот же самый аргумент мог быть выдвинут и против Джонсона, если бы он поднялся до уровня критического дискурса. А что касается сексуальной жизни Джонсона, еще можно поспорить, у кого она была лучше.

Алан поднялся и вышел из кухни. Вернувшись, он протянул мне книгу “Карл Маркс: жизнь и работа” Отто Рюле. Этот труд, объяснял Алан, пока жарил грибы, возможно и испорчен дешевой психологизацией, но его достоинство состоит в преодолении стерильной аргументации, обычно обнаруживающейся в прозе тех, кто хочет защитить Маркса. Рюле был влиятельным левым коммунистом, еще в двадцатые годы признававшим, что Маркс допустил огромное количество просчетов. Благодаря этому, а также таким текстам, как “Борьба против фашизма начинается с борьбы против большевизма”, Рюле стал красной тряпкой для реакционеров правого крыла типа Ленина и Троцкого. Даже не пытаясь защитить личные провалы Маркса, Рюле остроумно заявлял, что все эти характерные недостатки во многом дали возможность коммунистическому теоретику довести до конца свою важную работу от имени пролетариата.

Алан поставил напротив меня тарелку. На ней лежали два тоста, один с фасолью, другой с жареными грибами. Он сел за другой конец стола, и мы принялись с жадностью поглощать его стряпню. Покончив с едой, он спросил меня, предпочту ли я отправиться в Данди или к Беннахи. В тот момент я ещё не знала, что Беннахи это гора. Поскольку Алан настаивал, чтобы я сделала выбор, я решила подбросить монетку. Получилось так, что жребий посылал нас на юг к Данди, и Алан велел мне проверить монету, которую я схватила с подоконника. Я повертела ее в руках, на обоих сторонах была голова. Судьба бросала меня в направлении одного из наименее привлекательных городов Шотландии, переименованного местным муниципалитетом, отчаявшимся привлечь туристов, в “Город Открытий”.

Как только я собралась, мы выехали из Абердина в сторону Бриг о `Ди. Я поймала себя на том, что моя рука бессознательно потянулась к бардачку. Я открыла его и вытащила стопку книг: “Черепно-мозговые травмы” Конрада Уильямса, “Кокаиновые ночи” Дж. Г.Балларда, “Надушенная голова” Стива Бирда, “Пришествие” Марка Во (с “ограниченным тиражом на компакт-диске”; компакт был вынут из конверта) и “Если очень долго падать, можно выбраться наверх”, “классический роман шестидесятых” Ричарда Фарины. Мы мчались вниз по А90, слева промелькнул Портлефен. Я тогда еще не знала, что прямо справа от нас находился ряд впечатляющих каменных кругов, и по крайней мере один из них был виден с дороги. Я спросила Алана о книгах. Он сказал, что намеревался скинуть их в “Старый Абердинский Книжный”. Я могла заметить, что Алан пребывал в плохом настроении, он обычно сдерживался в выражении своих взглядов, но как раз в это утро его прорвало целым потоком ругательств. Я предположила (как выяснилось, неправильно), что он предпочел бы Беннахи Данди в качестве места назначения.

Фарина, как сообщил мне Алан, был полным бездарем, худший тип хипповых писаний, которые только можно себе представить. Леонард Коэн на транквилизаторах. Балларда он бы не стал рекомендовать в любом случае — речь шла о поздней работе, в которой была сделана масса уступок устаревшим литературным условностям, таким, как описание характеров. Алан добавил, что слышал спор о том, что, дескать, “Кокаиновые Ночи” это не просто попытка Балларда описать туристический лагерь, что автор задумал издевку над самим собой, пародируя как и свои собственные работы, так и более традиционных романистов. Он не купился на эту теорию. Плохая книга есть плохая книга, ей и останется. “Кокаиновые ночи” изобиловали усредненными клише, включая исходную последовательность событий, в которой было ненамного больше толка, чем в образе рассказчика-путешествующего писателя. По иронии судьбы, герой поспешно бросает это занятие и начинает заниматься менеджментом в клубе для отдыха. В таком пересказе это было весьма похоже на пародию, но Алан заверил меня, что слова просто падают мертвыми со страницы. И не стоит удивляться, что книга была включена в окончательный список номинантов на Премию Уитбред за лучший роман 1996 года.

Алан также проклинал “Черепно-мозговые травмы”. Он назвал роман реакционным. Конрад Уильямс — молодой писатель, специализирующийся на том, что энтузиасты определяют как спектральный фикшн. Имеется в виду прежде всего роман ужасов с претензиями на литературу. Его главные герои одиноки, и Уильямс исследует их прошлые и настоящие жизни в таких утомительных подробностях, что можно рассчитывать только на умственно отсталых людей, высоко ценящих “литературную глубину” и “искусство создания характеров”. Изначальный компромисс заключался в том, что объяснение происходящего Уильямс сохранял в тайне, чтобы читатель был вынужден выбирать между психологическим и сверхъестественным толкованием событий.

Больше энтузиазма Алан испытывал относительно “Пришествия” и “Надушенной головы”. Обе обходились без линейного сюжета, а эту особенность Алан всегда высоко ценил в современном романе. Экспериментальная проза была популярна в шестидесятые и семидесятые, а затем, в связи с затуханием революционной составляющей и продолжающейся конгломерацией издательской индустрии, редакторы становились все более консервативными, и большинство из тех, кто базировался на Британских Островах, стало относиться к нелинейной прозе с полнейшим презрением. Экспериментальные работы публиковались редко, а вещи такого типа, если и создавались, то выходили в независимых издательствах. “Пришествие” и “Надушенная голова” безусловно найдут в будущем своих читателей, потому что они переступают границы своего времени.

Кольцевая дорога закружила нас вокруг пригородов Данди, затем неожиданно мы припарковались на Юнион Стрит, серебряные воды Тай Эстюари были видны в нескольких сотнях ярдах к югу. У Алана были ключи от квартиры на западной стороне этой улицы. Мы взошли по лестнице и очутились внутри “Классических Данных” Пита Хоробина. Хоробин был художником, в ходе восьмидесятых документировавшим каждый аспект своей жизни; в какое время он встает, выходит на улицу, с кем он встречается. Он даже записывал, когда он срет. Записи этой деятельности хранились в квартире в записных книжках и на компьютерных распечатках. Каждый день за десять лет Хоробин отображал данные на листках бумаги, а затем прикладывал к ним фотографию или какую-нибудь другую памятную деталь прошедших часов. Хоробин заявлял, что таким образом он расчленяет креативный процесс на его составные части, но результаты в действительности обернулись тем же безумием, что и в случае с Кафкианской бюрократией.

Посещение этой квартиры дало мне примерное представление о том, что должны были чувствовать те, кто обнаружил “Марию Челесту”, на борту этого брошенного пустынного корабля. Хоробин сохранил все, чем он пользовался в течение восьмидесятых. Квартира была полна изношенных ботинок и одежды, не говоря уже об упаковках всей той еды, которую он потреблял. Дайте 50 лет и это барахло будет золотой жилой, музеи будут предлагать за него миллионы. Но пока оно не достигло статуса раритета и оставалось просто бесполезным мусором. Хоробин исчез, как утверждают, в направлении Северного Полюса. Хотя он был безработным на протяжении большей части десяти лет этого проекта, ему каким-то образом удалось купить эту квартиру. Мне так и не удалось выяснить, почему у Алана был доступ туда и кто платил по счетам за его пропавшего владельца.

Эстетическое безумие “Классических Данных” резко контрастировало с хаосом книг, переполнявшим квартиру Алана в Абердине. Вещи Хоробина были в полном порядке, все было каталогизировано и расставлено по своим местам. Хотя заполнение своего жилища мусором в любом случае выглядит бессмысленным, даже если там и хотели создать капсулу времени. Алан, разумеется, считал всю эту обстановку в целом гораздо более зловещей и низменной, чем аскетическое выражение вкуса. “Классические Данные” были способом Пита Хоробина навязывать свое сознание другим. Это были средства, с помощью которых он намеревался впрыскивать свою субъективность в восприимчивые юные мозги. Я не знаю, пытался ли Алан произвести на меня впечатление или сбить с толку. Напротив квартиры находилось здание с офисами и мне страстно захотелось заняться сексом в задней спальне, прекрасно понимая, что куча работяг в белых воротничках будут в состоянии увидеть, как я раздеваюсь.

Алан без всякой тени смущения стянул с себя штаны. Он вздрочил и сказал мне раздеться. Я изобразила нерешительность, немного посопротивлялась его настойчивым просьбам и в конце концов очутилась на кровати, борясь с ним. После всего хохота, пиханий и толканий он преуспел в том, чтобы положить свою руку на мой сосуд наслаждения. Мне нравилось наблюдать за его лицом, светившимся от удовлетворения, когда его нетерпеливые пальцы ощупывали выпуклый холмик и мягкие, округлые губы, определявшие внешний облик моего пола. Алан превозносил и целовал меня. Крепко прижимался к моему телу. Щипал мой клитор. Его пальцы терли мою щелку, он осторожно поднимал вверх мое платье и стаскивал с меня трусики Mamp;S, и, наконец, я оказалась в том виде, в котором он желал. Он расположил меня на кровати так, чтобы любой деск-жокей из офисной братии, пожелающий посмотреть из окна, смог получить полное обозрение моих прелестей.

Глаза Алана заблестели, когда он поцеловал мои половые губы, а затем сунул внутрь свой язык. Он склонился надо мной сбоку, позволив моей руке расслабленно поблуждать по его бедру. Его хуй начал твердеть, когда мои пальцы сомкнулись вокруг него. Алан казался невероятно довольным, приподнявшись, он ткнул болтом прямо мне в лицо. Я стала поглаживать себя, сосредоточив взгляд на его члене. Он попросил меня сделать ему минет. Я взяла его мужское достоинство в рот и обвела языком. Алан застонал и я принялась отсасывать. Когда я резко высвободилась и попросила его засунуть свой стояк мне в дырку, то заметила, что ряд офисных сотрудников бросили свою работу и смотрят на нас через окно спальни. Осознав, что у нас есть аудитория, я возбудилась и спустя несколько мгновений кончила. Я позволила Алану подергаться на мне еще несколько минут, затем швырнула моего непотребного партнера на спину и выебла его до полного изнеможения.

Приводя в порядок мою одежду, я выглянула из окна. Белые воротнички торопливо отскочили к своим компьютерам, старательно избегая моего взгляда. Алан расправлял простынь и покрывала, полный решимости оставить квартиру в том виде, в каком мы нашли ее, невзирая на тот факт, что ее владелец вряд ли туда вернется. Мне был устроен скоростной тур по городскому центру Данди. Улицы, перекрытые для транспорта, дали возможность ознакомиться с некоторыми чрезвычайно уродливыми торговыми рядами. Хиллтаун обладал большей цельностью, но невзирая на его расположение на возвышенности и привлекательную в целом ауру, этот район был явно несостоятелен в качестве психогеографической доминанты города. После Хиллтауна наша прогулка по Данди продолжилась броском к вершине Ло Хилла, на которой мы провели десять минут, обозревая окрестности. Возвращение к нашей машине мимо Невергейтского Центра заставило меня высоко оценить Абердин и его знаменитого архитектора Арчибальда Симпсона. Город, ставший мне домом, был способен сохранять достоинство в эпоху нарастающего потребительства и засилия вульгарного популярного искусства.

Некоторые темы заставляли Алана хранить молчание, наверное, он просто не считал нужным высказываться. Как только мы приехали в Замок Эдзел, я попыталась разобраться в этом, спросив о его любимых книгах, десятке или двадцатке лучших. Алан был оскорблен, ему не было интересно излагать свою точку зрения или составлять какие-то списки, это самым банальным образом отвечало бы запросам исследователей рынка и масс-медиа. Через проход в живой изгороди мы проникли в английский сад Эдзела, шедевра ренессанса, побеспокоив фазанов, помчавшихся в соседние поля. В развалинах замка можно было найти некоторые прекрасные символы, высеченные на стенах. Я записала, что мы видели Сатурн, Юпитер, Марс, Солнце, Венеру, Меркурий и Луну. Настроение Алана улучшилось, и я поняла, что нащупала нечто, когда спросила его о писателе К.Л. Каллане. Мой спутник считал, что опубликованные в издательствах работы Каллана пострадали от излишнего уважения к литературной эстетике, а вот труды писателя, публикуемые за свой счет, более эксцентричные и обруганнные критикой, Алан, разумеется, оценивал очень высоко. В частности, как я уже знала, Алан был без ума от документального произведения под названием “69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой”. Мне довелось услышать об этом тексте значительно больше в последующие дни. Но сейчас я не должна забегать вперед. К этому моменту я еще не прочитала книгу Каллана, которую Алан подарил мне несколькими днями ранее.

Проглядывая мои заметки, я нашла трудным свести все воедино, в точности так, как оно происходило. Если мне не изменяет память, мы поехали через Феттеркэйрн к ресторану “Клаттерн Бриг”. Джордж и Ина, владельцы этого заведения, предлагали внушительные порции по низким ценам, их вегетарианские кушанья обладали сюрреалистическим качеством пабовой жратвы. Мои “весенние рулеты” были поданы с кисло-сладким соусом на большом ложе из риса. К этой огромной деревянной тарелке также прилагалось немного салата и массивная порция чипсов.[6] Из “Клатеррин Бриг” мы поехали в Центр Грассика Гиббона в Арбутнотте. Когда мы обозревали перья, монеты и халаты, принадлежавшие давно умершему писателю-мудозвону Льюису Грассику Гиббону, наше безразличие граничило с презрением

Вместо того, чтобы отправиться из Арбутнотта прямо домой, мы заскочили на пляж в Инверберви. Нашей следующей остановкой было Храмовое кладбище в Мэрикалтер. Мы не собирались бесцельно шататься там по берегу Ди, поскольку Алан был крайне заинтересован в исследовании связи этого места с королевским домом. Его одержимость Мэрикалтером развилась после того, как он прочитал “Храм и Ложу” Майкла Бэйгента и Ричарда Лея. По крайней мере, мне он сказал именно так. Тем не менее, когда дело дошло до обсуждения книг, Алан стал делать весьма двусмысленные заявления, откровенно наслаждаясь этим. Неискушенный человек мог воспринять как похвалу то, что Алан говорил о Бэйгнете и Лее, я же, будучи уже достаточно хорошо знакомой с его modus operandi, понимала, что его высказывания о самых диковинных теориях, связанных с Вольными Каменщиками, были не столь уж таинственным и утонченным образчиком сатиры.

Кладбище было обнесено стенами и располагалось прямо за деревенским отелем. Когда мы приехали туда, в наше поле зрения не попало ни одно человеческое существо. Рука Алана обхватила мою талию, и он сжал меня в своих объятиях. Он поцеловал меня в щеку, потом в губы. Мое воображение вспыхнуло, игры Алана становились всё более разнузданными и откровенными, отодвигая все прочие обстоятельства на второй план. Его руки проникли под мою блузку и начали щупать возбужденные груди. По мере того, как Алан становился более страстным, во мне росли вялость и податливость. Он поднял мою юбку и обнажил для обозрения бедра и роскошный пучок волос, казавшийся уютным гнездышком в сладострастной точке их соединения. Он повалил меня на спину, содрал трусики и расставил мои ноги. Затем разделил мягкие влажные складки моей кожи своими пальцами. Он сунул средний палец в мой любовный проход, и я начала извиваться от удовольствия. Вскоре место пальца Алана занял его член. Он вогнал его внутрь, и всё моё тело пронзила дрожь наслаждения. Мы оба быстро кончили. За несколько секунд привели в порядок одежду и удалились.

Я припоминаю, что покинув кладбище, мы поехали в отель Мэрикалтер и выпили там кофе. Алан заплатил, и, насколько я помню, цена меня ужаснула. Оглядываясь назад, очень трудно расставить все по порядку, мои собственные воспоминания стали спутанными благодаря тому, что рассказывал мне Алан, и тем инцидентам, о которых я читала позже в его книгах и дневниках. Я уверена, что мы пошли на кладбище до того, как поехали в отель, но не уверена, очутились ли мы в Мэрикалтере раньше чем в Портлефене. В любом случае, в какой-то момент перед тем, как направиться назад к Гранитному Городу, мы посетили четыре каменных круга к западу от Портлефена. Крейгхэд Бэйдентой стал первой остановкой в нашем списке. Эта часто посещаемая туристами фермерская земля принадлежала людям, владеющим сворами охотничьих собак. Мы постучали в дверь, и поскольку все собаки были уведены с поля в псарню, очень дружелюбная женщина устроила нам экскурсию к камням. Круг навевал приятные ощущения, вздымающаяся насыпь делала это место особенно заманчивым для ебли на свежем воздухе — хотя шанс заняться там сексом весьма небольшой, принимая во внимание, что вокруг почти постоянно рыскают собаки. Поблагодарив нашу спутницу за то, что она поделилась с нами знаниями об этом месте, мы спустились вниз с холма и через промышленный район направились к Кэйрнвеллу. Это булавовидное кольцо камней было передвинуто на несколько сот ярдов, чтобы придать хоть какой-то шарм безликой промышленной территории. Алан таскал Дадли на своей спине к обоим этим кругам.

Заправив машину, мы отъехали назад к Оучкухортиз, что всего в полутора милях от Крэйгхэд Бэйдентоу. Как-то раз мы занимались любовью под ущербной луной на этом памятнике. Но насколько я могу вспомнить, наш первый визит к этому каменному кругу состоялся, когда еще было светло. Мы не озаботились спросить разрешения фермера, чтобы пройти на поле, так как Алан в общем и целом предпочитал нарушать чужое право владения. Круг состоял главным образом из красных камней, хотя имелись и два гранитных, с кварцевыми прожилками — один лежащий и один боковой Не более чем в трехстах ярдах находился Олд Боуртрибуш, и чтобы добраться до этого чудовищно изуродованного круга, надо было просто пересечь поле. Как раз на полпути между двумя этими древними монументами началась серия моих продолжительных бесед с Аланом о фильмах ужасов и порнографии. Ему нравились низкобюджетные кинофильмы семидесятых и восьмидесятых, не только потому, что он вырос на этом трэше, но и из за его болезненного интереса к тому, что аудитория этих картин — в основном мужская — идентифицировала себя с их героинями-жертвами.

Помню момент, когда я подошла к Олд Боуртрибушу с чревовещательской куклой Алана и — возможно, на меня подействовали прочитанные книги: я принялась навешивать на куклу травяные венки и попыталась найти корову, чтобы она их съела. Алан всегда возил куклу с собой в машине, и я полагаю, она была с нами в наш первый приезд к Оучкухортиз. Как бы то ни было, коровы не проявили особого интереса к поеданию куклы, несмотря на то, что она была одета в прекрасный костюм из травы. Алан загадочно сказал, что я закончу тем, что съем его сама. Возможно, именно тогда я впервые выразила свое намерение устроить трапезу из останков Алана, или по крайней мере начала вынашивать подобные планы. Здесь я забегаю вперед, но то, что Алан делал со мной своими разговорами о книгах и субъективностью, напоминало изнасилование и в большой степени убивало меня. Дело вовсе не в том, что я хотела убить Алана, просто его смерть была неизбежна по сценарию, в ней состоял общий смысл нарративной модели “изнасилование-месть” — насильник должен умереть.

К тому времени, как мы добрались до машины, Алан заговорил о романе под названием “Блюз Хэкмена” Кена Брюена. Хотя он считал, что книга была написана убедительно, его не интересовала возможность забраться внутрь сознания психопата-преступника, особенно когда рассказчик от первого лица ухитряется сделать себя центром внимания, хотя очевидно, насколько активно он сопротивляется буржуазным нормам. Какая-то собака завыла на луну, и тут Алан высказал свою настоящую претензию к книге Брюена. Рассказчик, у которого нулевой вкус по части выпивки, в какой-то момент заказывает “Гленфиддич”, думая, что благодаря этому будет выглядеть как знаток. Алан мог потреблять виски Айлей в любой день недели. Я думаю, что именно тогда в машине, когда Алан распинался по поводу Кена Брюена, я решила посвятить свои зрелые годы воинственной кампании по освобождению проституток.

Фермер со своим разрешением был послан далеко и надолго, и мы двинулись прямо к Гранитному Городу. Поездка была недолгой, около семи миль, и, управляя машиной, Алан рассказывал мне о прочитанной им книге одного парня по имени Питер Мэйсон, под названием “Дело Коричневой Собаки”. Это был правдивый исторический отчет об истории памятника подвергнутой вивисекции собаки, поставленного в Лондоне в 1906 году. Статуя была расценена реакционерами провокационной и ее установка привела к беспорядкам среди студентов-медиков в следующем году. На самом деле я не смогла постичь энтузиазм Алана по поводу этой книги, и не могу до сих пор, хотя этот раритет, опубликованный за свой счет, стоит напротив меня сейчас, когда я это всё записываю. С вершин Портлефена Гранитный Город протянулся под нами как серебряная нить на льняном полотне. Этот вид напомнил Алану о книге, которую он однажды читал, называлась она “Крупица истины: воспоминания шотландского журналиста” Джека Уэбстера. Алан посмеивался над этим старым писакой, который совершенно сбрендил от пафоса, описывая свое возвращение из Глазго в родной Абердиншир.

Тем вечером мы ели в “Тихоокеанских Ветрах”, рекламировавшихся как самый элегантный и вместительный ресторан в Абердине. Китайская и Тайская кухни, телефон 01224 572362, 25 Краун Террас, открыт семь дней в неделю, ланч с 12 до 2, ужин с 5.30 до 11 часов. Принимаются все основные кредитные карточки. Мы оба ели жареное мясо с орехом кешью, созерцая колдовскую луну. Даже больше чем едой, я наслаждалась доброжелательностью и обходительностью обслуги. Между первым блюдом и горячим Алан показал мне потрепанный экземпляр “Четырех квартетов” Т.С. Элиота. Я помню, как прочитала тогда в “Тихоокеанских ветрах” сделанную от руки дарственную надпись на пустых страницах в конце книги (я читала ее много раз с тех пор): “18 июля, 1961 г. Этим вечером мы сидим на полукруглой глыбе красного песчаника на Олдгейтской автобусной остановке, ожидая автобуса Зеленой Линии. Мы читаем, Любовь… исчезает…” Несколько лет тому назад я пролила на книгу кофе, и большая часть цитируемых поэтических строчек расплылись и стали нечитаемыми.

Насладившись исключительными яствами и умиротворяющей легкой музыкой, я все же в достаточной мере владела своими критическими возможностями и могла осознать, что в заявлении Алана о реакционности Т.С. Элиота не было ничего поразительно оригинального. Также нетрудно было увидеть, почему Алан чувствует себя изнасилованным буржуазной культурой, которая вдоволь поизмывалась над ним во время занятий в Лондонской средней школе. Он чувствовал, что нельзя подавлять воспоминания о жестком обращении с ним и хотел понять, что произошло, почему он был единственным мальчиком в своем классе, выносившим это вплоть до поступления в университет. Алан был изнасилован теми, кто навязывал ему самоопределение буржуазного субъекта, но над его мучителями надругались в равной степени.

Той ночью, а может ночью раньше или позже, я отказалась пускать Алана в свою комнату. Я пребывала в замешательстве. Я хотела скрыть свидетельства моего надругания над ним. Он не знал, что я покупаю его ненужные книги, сбрасываемые в “Старый Абердинский Книжный”. У меня вошло в привычку таскать книги в магазин вместо него. На самом деле, я просто относила его потрепанные спортивные сумки с книгами прямо в свою квартиру. Обходилась без посредника. Я была гермафродитом. Переняв буржуазную чувствительность, я не только стала главным субъектом, я ещё и перекодировалась в белого мужчину. В подростковом возрасте я фетишизировала змей, но Алан заставил меня фетишизировать книги. Мне нравился их запах, старый и затхлый, я любила гладить их ладонями, когда какала в туалете. Больше я не позволяла Алану появляться в своей квартире. Полки в его логове пустели. Он начал вырывать деревянные и металлические опоры, поддерживающие их. Я забирала стеллажи, когда только могла. Переустанавливала их в моей комнате. Книги сваливались в кучи на полу. Башни из книг были расставлены у стен. Много было запихнуто под кровать. Я хотела обладать Аланом, завладев всем, что он когда-либо прочитал.

В ту ночь я нежилась в постели с “Хрестоматией Фракфуртской школы”, под редакцией и с предисловиями Эндрю Арато и Айка Гебхардта. Я заснула, читая эссе Теодора В. Адорно, озаглавленное “О характере фетиша в музыке и регрессии в прослушивании”. Я забросила свои занятия в университете. Я предпочитала читать книги Алана. “Обязательное для читателя Франкфуртской школы” было компромиссом. Она принадлежала Алану, но могла помочь мне в моей курсовой работе. Зеленый корешок, поблекший и мерзко исчерканный. Я купила этот фолиант за 5.95 фунтов в “Старом Абердинском Книжном”. Цена была написана карандашом на форзаце. Оригинальная цена все еще оставалась на наклейке сзади. 6.60 фунта. БЭЗИЛ БЛЭКВЕЛЛ. Я была уверена, что Алан купил эту книгу уже не новой, и мне было интересно, сколько же он все-таки заплатил за нее.

Я спала тревожным сном. Мне снилось, что башни книг, расставленные вокруг, обрушиваются на мою кровать и раздавливают меня. Я умерла, и Дадли важно расхаживал по руинам моей комнаты, одетый в форму пожарного. Манекен внимательно исследовал месиво рухнувших книг, найдя, в конце концов, мое тело под многочисленными экземплярами “69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой”. Затем Дадли содомизировал меня. Выстрелив свой заряд в мою гниющую прямую кишку, он откусил большой кусок от моих ягодиц. Он пришел в крайнее возбуждение, шлепая по моей мертвой плоти и обзывая меня сотнями оскорбительных выражений. Шлюха. Блядь. Подстилка. Срань. Говноедка. Хуесоска. Жопализка. Дадли разложил мое тело на кровати, тщательно расставив ноги, потом вытащил соломинку из-за своего левого уха и вставил ее в меня. Манекен воткнул соломинку в мой мочевой пузырь и высосал мочу. Он напился мочи. Будучи неодушевленным сам, Дадли считал крайне забавным, что я была мертвой.