"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Все дозволено" - читать интересную книгу автора

Пять цветных солнц сдвинулись за границы иллюминатора, снова уступив
место тусклому серебряному диску планеты. Щелкнув тумблером, Библ убрал
пленку. Диск стал светлее и ярче. Уже отчетливо просматривалось
темно-серое пятно единственного материка, похожего на перевернутую Африку,
свободно плавающую в окружающем океане, как плот, по какому-то своему,
незамеченному и невычисленному маршруту.
С приближением пятно темнело, размытая тушь сгущалась, и перевернутая
Африка превращалась в черную крышку рояля. Ракета садилась, как рейсовый
самолет, позволяя видеть и очерченные белым границы естественного
космодрома, и вышку космической станции, тоненькой иглой воткнутую в
черный оплавленный камень.
- А флаг спущен, - заметил Алик.
Флаг спускают, когда возникает опасность, - сигнал-предупреждение
прибывающим космолетам. Может быть, радиация; может быть, эпидемия. И то и
другое исключалось. Все трое об этом знали, и загадочность предстоящего
смущала и настораживала. А когда ракета наконец приземлилась в
километровом радиусе от массивного корпуса станции, безмолвие черной
пустыни и совсем встревожило. Не поднялась ни одна пластмассовая шторка на
окнах, не выбежал навстречу ни один человек.
- Что они там, вымерли, что ли? - спросил по-русски Малыш, двухметровый
рыжеволосый гигант лет тридцати или чуточку больше.
Если определять на глазок, он походил на скандинава или ирландца, хотя
родился и вырос в Ленинграде, как и командир корабля. Шестнадцать прожитых
в космосе лет не согнули, а, казалось, распрямили его еще больше, расширив
заодно плечи и грудь. Хотя алгол к концу двадцать первого века и был
международным земным языком, дублирующим машинный, но Малыш, как и другие
участники экспедиции, всем языкам на свете предпочитал язык своего
детства. Первым воспротивился "алголизации" Библ, заставив Алика заучивать
наизусть целые страницы из Пушкина и Маяковского. "Алгол, алгол, - ворчал
он, - а Пушкин все-таки по-русски писал... "Люблю тебя, Петра творенье,
люблю твой строгий, стройный вид..." Продолжай!" И Алик с памятью
вычислительной машины продолжал до любой требуемой строки. Но вкусы его не
ограничивались рыцарской преданностью классике. Он с таким же увлечением
цитировал в математике - Мерля, открывшего закон многофазности
пространства, а в поэзии - Эйсмонта, гениально соединившего лирику и
алгол.
- Черная пустыня планеты, - с пафосом продекламировал он, отыскав в
памяти подходящие строчки, - под ногами звенит как металл...
Капитан поморщился: он не любил пафоса.
- Погоди, - остановил он Алика. - Сойди с котурн. Смотри и слушай.
Звенит? Ничего не звенит. И это не металл, а оплавленный кварц. - Он еще
раз внимательно огляделся вокруг и прибавил: - Видите пыль? И никаких
следов - ни вездехода, ни человека.
- А если у них вездеход на воздушной подушке?
- Где-то ведь он останавливается. Даже у дверей следов нет. Неужели они
уже не выходят наружу?
Все четверо молча пригляделись к куполообразному зданию станции. До
него оставалось не более десяти шагов. Все шторы на окнах были опущены,
тяжелые двери замкнуты наглухо. Нержавеющая сталь их отражала солнце, как
зеркало.