"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Всадники ниоткуда (Трилогия "Всадники ниоткуда", #1)" - читать интересную книгу автора

не темно: свет, проникавший в слюдяные оконца, конечно, не освещал
соседние предметы, но позволял различать их в окружающей тусклой
сумеречности. Однако постепенно или сразу - я так и не заметил, каким
образом и когда, - эта сумеречность не то чтобы сгустилась или потемнела,
а как-то полиловела, словно кто-то растворил в воздухе несколько зерен
марганцовки. Я хотел привстать, толкнуть, окликнуть Зернова и не мог:
что-то сжимало мне горло, что-то давило и прижимало меня к земле, как
тогда в кабине снегохода, когда возвращалось сознание. Но тогда мне
казалось, что кто-то словно просматривает меня насквозь, наполняет меня
целиком, сливаясь с каждой клеточкой тела. Сейчас, если пользоваться тем
же образным кодом, кто-то словно заглянул ко мне в мозг и отступил. Мутный
сумрак тоже отступил, окутав меня фиолетовым коконом: я мог смотреть, хоть
ничего и не видел; мог размышлять о том, что случилось, хотя и не понимал,
что именно; мог двигаться и дышать, но только в пределах кокона. Малейшее
вторжение в его фиолетовый сумрак действовало как удар электротока.
Как долго это продолжалось, не знаю, не смотрел на часы. Но кокон вдруг
раздвинулся, и я увидел стены палатки и спящих товарищей все в той же
тусклой, но уже не фиолетовой сумеречности. Что-то подтолкнуло меня,
заставив выбраться из мешка, схватить кинокамеру и выбежать наружу. Шел
снег, небо затянуло клубящейся пеной кучевых облаков, и только где-то в
зените мелькнуло знакомое розовое пятно. Мелькнуло и скрылось. Но, может
быть, мне все это только почудилось.
Когда я вернулся, Толька, зевая во весь рот, сидел на санках, а Зернов
медленно вылезал из своего мешка. Он мельком взглянул на меня, на
кинокамеру и, по обыкновению, ничего не сказал. А Дьячук прокричал сквозь
зевоту:
- Какой странный сон я только что видел, товарищи! Будто сплю и не
сплю. Спать хочется, а не засыпаю. Лежу в забытьи и ничего не вижу - ни
палатки, ни вас. И словно навалилось на меня что-то клейкое, густое и
плотное, как желе. Ни теплое, ни холодное - неощутимое. И наполнило меня
всего, а я словно растворился. Как в состоянии невесомости, то ли плыву,
то ли повис. И не вижу себя, не ощущаю. Я есть, и меня нет. Смешно,
правда?
- Любопытно, - сказал Зернов и отвернулся.
- А вы ничего не видели? - спросил я.
- А вы?
- Сейчас ничего, а в кабине, перед тем как очнулся, то же, что и
Дьячук. Невесомость, неощутимость, ни сон, ни явь.
- Загадочки, - процедил сквозь зубы Зернов. - Кого же вы привели,
Анохин?
Я обернулся. Откинув брезентовую дверь, в палатку, очевидно, вслед за
мной протиснулся здоровенный парень в шапке с высоким искусственным мехом
и нейлоновой куртке на таком же меху, стянутой "молнией". Он был высок,
широкоплеч и небрит и казался жестоко напуганным. Что могло напугать этого
атлета, даже трудно было представить.
- Кто-нибудь здесь говорит по-английски? - спросил он, как-то особенно
жуя и растягивая слова.
Ни у одного из моих учителей не было такого произношения. "Южанин, -
подумал я. - Алабама или Теннесси".
Лучше всех у нас говорил по-английски Зернов. Он и ответил: