"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Глаза века (Сборник "Мир приключений")" - читать интересную книгу автора

одну-единственную сверхглавную просьбу. Я обязан был всеми средствами
содействовать его сближению с Катей Ефимовой:
Катя работала в шляпной мастерской на пятом этаже нашего дома и каждый
день бегала по городу с круглой деревянной коробкой с ремнем на крышке,
разнося готовые шляпы заказчицам. Она была похожа на девушек с английских
открыток, торчавших на витринах чуть ли не каждого писчебумажного
магазина. С них глядели на вас почти прозрачные голубоглазые блондинки со
стеком или теннисной ракеткой в руках. Катю отличал от них только
морозовский ситчик в горошинку и шляпная коробка вместо стека или ракетки.
А все остальное совпадало - и тоненькая фигурка, и соломенные волосы, и
королевская стать, словно родилась она в Виндзоре, а не в Дорогомилове.
Для меня она была блоковской Незнакомкой, Прекрасной дамой, Дульцинеей
Тобосской, которой я на долгие годы посвятил и тайную свою преданность, и
тайное восхищение. Эти рыцарские чувства, однако, ничуть не мешали мне
активно ухаживать за гимназистками и даже влюбиться в одну, хотя я и
влюбился, может быть, потому, что она чем-то смутным, неуловимым
напоминала Катю.
Конечно, я идеализировал Катю, которая была просто тихой, скромной и
работящей девушкой, но мне она казалась - я только что прочел
"Петербургские трущобы" Крестовского - по крайней мере бывшей графиней,
вынужденной скрываться под личиной модистки. Как-то, возвращаясь из
гимназии, я увидел ее и пошел за ней следом до нашего дома, как вдруг
заметил, что она переглянулась с вышедшим ей навстречу Егором. Я даже
остановился в изумлении: неужто же заговорит она с вечно хмурым механиком?
Нет, не заговорила. Только задержалась на мгновение, быстро сунула ему
что-то в карман пиджака, извинилась и прошла мимо. Спустя минуту я даже
усомнился в том, что увидел. Что общего могло быть у далекой звездной
богини с этим чумазым ничтожеством?
Конечно, она в конце концов заметила мое отнюдь не ребяческое внимание
и начала улыбаться при встречах. Однажды она даже остановила меня. Это
было у памятника Пушкину на Тверском бульваре, где она присела отдохнуть
после очередного пробега по московским заказчицам. Я хотел было улизнуть,
но она почти силой усадила меня рядом и начала расспрашивать, как живу,
как учусь, что читаю. Неожиданно я подметил в ней то, что едва ли
характеризовало модистку: интеллигентность. Вероятно, она была белой
вороной среди шляпниц - грубых, развязных, хихикающих девушек, от которых
всегда пахло, как в дешевой парикмахерской. Отличала ее от них и манера
держаться с какой-то монашеской строгостью, почти суровостью,
отталкивающей, вероятно, даже самых навязчивых ухажеров. Я тоже
почувствовал эту строгость, напомнившую мне мою первую учительницу в
приготовительном классе. И невольно отвечал Кате, как на экзамене, быстро
и лаконично, по-мальчишески краснея и тут же проклиная себя за этот
предательский румянец.
- Ты много читаешь, - похвалила она меня, - это хорошо. Только мусору
много.
- Стивенсон не мусор, - обиделся я.
- Допустим, что не мусор. А Чириков мусор. И Потапенко мусор. И
Амфитеатров не чтение для человека, стоящего у открытой двери в жизнь.
Она говорила, как в книгах, и притом естественно, как будто именно так
и думала. И мне захотелось ответить ей в том же духе.