"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Глаза века (Сборник "Мир приключений")" - читать интересную книгу автора

Благово. - Ты же любишь по лестницам лазить, - прибавил он, намекая на мои
походы с подписными изданиями по указам Сашко, и тут же насмешливо
продекламировал, перефразируя Бальмонта: - Он на башню всходил, и дрожали
ступени. И дрожали ступени под ногой у него!
Я чуть не плюнул ему в рожу - связываться не захотелось. Мы терпеть не
могли друг друга и встречались только по необходимости. Сам он, я думаю,
никаких листовок не разносил и разносить не собирался - карманные деньги и
так текли к нему в изобилии из отцовского бумажника. Но быть связанным с
близкой правительству политической партией было в его глазах и почетно, и
модно.
Я бы сразу отказался от такого почета, но "верная десятка" перевесила.
Не знаю, как было в Клондайке, только добыча ее оказалась делом совсем не
легким. Мне достался кусок Тверской с четырех- и пятиэтажными домами. Ни
один из моих адресатов не жил ниже третьего этажа, ни в одном из домов не
было лифта. По многу раз приходилось мне считать ступеньки то вверх, то
вниз, то на черных, то на парадных лестницах, по многу раз стучать по
визитной карточке или медной дощечке какого-нибудь адвоката или зубного
врача, по многу раз объяснять сквозь щелку прихваченной на цепочку двери
цель своего прихода, пока чья-то рука не забирала протянутую мною
листовку. Бывало, что ее тут же выбрасывали обратно или дверь
захлопывалась, не давая мне возможности даже договорить. Но я все еще
держался, продолжая считать ступени. Вела меня мечта об охотничьем ружье,
выставленном в витрине оружейного магазина. Оно стоило как раз тридцать
рублей, и до полного обладания им не хватало только десятки. Двадцать
рублей я уже отшагал.


На третьей неделе произошла катастрофа.
В мой список включили наш дом. Я отнес листовки его хозяйке, генеральше
Найденовой, управляющему Гельману и нанимателю самой роскошной квартиры в
бельэтаже шулеру Карачевскому. Затем полез на верхние этажи, разгоняя
кричащих кошек. Вот тут-то и встретился мне спускавшийся вниз Егор. Он уже
не работал в котельной, носил красную повязку на рукаве, где-то митинговал
и потому перебрался из казенной каморки в подвале на пятый этаж, в снятую
у кого-то комнату. Спускался он так стремительно, что я не успел
посторониться, мы столкнулись у перил, и мои листовки рассыпались по
площадке.
Он тут же помог мне собрать их, не читая текста, а когда, прочел первые
строки, так и застыл с подобранной пачкой в руках.
Молчал и я, предчувствуя недоброе.
- Где взял? - спросил он наконец.
- В Козихинском, - буркнул я.
- Неужели вас этому в гимназии учат?
- Зачем в гимназии? В комитете. Они десятку в неделю платят.
- Продался, значит, - усмехнулся Егор, - за тридцать сребреников?
Я не понимал его. Почему продался? Почему тридцать сребреников?
- И отец у тебя человек приличный. И мать работает. Денег, что ли, не
хватает?
- Почему - не хватает? Это я себе.
- "Себе"! - передразнил он. - А ты знаешь, что деньги разные бывают -