"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Человек, который не мог творить чудеса" - читать интересную книгу автора

подтверждается письменным свидетельством психиатрического отделения
частной клиники профессора Уингема, Чейн-уок, 37, и не может быть оспорено
никем без соответствующих доказательств".
Стряпчий Джереми Хорнбек, оформляя завещание, не проявил никакого
любопытства к содержанию рукописи. Он только заметил:
- Может быть, последний пункт нуждается в уточнении?
- Не нуждается, - отрезал я. - Одно свидетельство психиатров вы
используете в случае возможного обвинения вас в сговоре с сумасшедшим,
другое опубликует профессор Уингем для опровержения публичной клеветы о
моей психической неполноценности.
Разговор об этом возник сразу же после моего возвращения в клинику, не
в психиатрическое отделение, куда я обращался за нужным мне
освидетельствованием, а в терапевтическое, где находился на излечении уже
второй месяц.
- Составили завещание? - спросил Уингем уже во время вечернего обхода.
- Торопитесь, дружище, торопитесь.
- Но у меня же лейкоз, профессор, - сказал я, - и притом неизвестная
вам форма.
- Это нас и обнадеживает, - подмигнул мне он с видом человека,
уверяющего вас, что на улице прекрасная погода, в то время как дождь
зачастил с утра. - Во всяком случае, - добавил он, - течение болезни не
оказывает обычного в таких случаях угнетающего влияния на психику.
Значит, уверен в моей психике. Что ж, позондируем.
- А что вы ответите, профессор, если я вам скажу, что лейкоз у меня
инфекционный, а инфекция занесена из космоса?
- Отвечу, что вы - шутник и со склонностью к мистификации.
Он поднялся с белоснежного табурета у моей койки и, не оглядываясь,
пошел к выходу из палаты. Никогда не поверит. Не поверил же Доуни, когда я
объяснил ему, что в действительности произошло в июне этого года. Не
поверил и с перепугу прислал ко мне своего лечащего врача.
- Я пришел, чтобы проверить вас, - сказал тот. - Профессор Доуни очень
обеспокоен состоянием вашей нервной системы.
Я сразу понял, что мне грозит.
- Не трудитесь, доктор, - извинился я. - Прошу прощения. Все, что я
говорил Доуни, было шуткой. Я просто разыграл старика.
- Но ведь был же электрический разряд!
- Не отрицаю. Только он прошел рядом, не задев меня. Даже кожа не
обожжена. - Я погладил затылок за ухом. - Через два часа после шока я уже
мог играть в гольф. И никаких последствий. Ни головокружений, ни боли.
- Но Доуни...
- Забил тревогу слишком поспешно. Придется извиняться перед стариком за
дурную шутку. А гонорар получите, сэр.
- За что?
- За старание. Вы же не виноваты в моих проказах.
После визита врача я уже никому не говорил о том, что случилось после
той памятной грозы у коттеджа Доуни на дороге в Саутгемптон. Только двум
упомянутым в завещании друзьям.
Близких друзей в Лондоне у меня вообще не было. Доуни был только
коллегой по кафедре, разделявшим бремя профессиональных трудов и забот,
Розалия Соммерфилд - только добросовестной и ненавязчивой квартирной