"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Фирма "Прощай, оружие!"" - читать интересную книгу автора

запаху? Значит, и тут волны определенной частоты и длины. Передача - прием.
Звук мы слышим, запах чуем, а гнев? А страх?"
Браун перебрал несколько листков и снова задержался на записанном:
"Перестал понимать - значит, набрел на что-то стоящее".
"Почему музыка биттлсов вызывает порой те же ощущения, что и картины
Поллока?"
"Кажется, Ван-Гог сказал, что цвет, светотень, перспектива, тон и
рисунок - короче, все имеет свои определенные законы, которые можно и должно
изучать, как химию или алгебру. Я думаю, что главный из этих законов -
воздействие на психику человека. На определенные скопления нейронов.
Вопросы: какое воздействие? Какова алгебра цвета и тона, химические реакции
рисунка и светотени? Можно ли найти на бумаге или на полотне эквиваленты
этих алгебраических формул? Можно ли добиться управления этими химическими
реакциями, а следовательно, и воздействием их на нервные центры мозга, можно
ли усилить, ослабить или стабилизовать это воздействие?"
Фонтен в это время перебирал книги на полке.
- Может быть, он был музыкант? - сказал он.
- Почему вы так думаете? - рассеянно спросил ученый.
- А взгляните на его книги.
Браун скользнул взглядом по корешкам. Книг было немного - не больше
десятка, они, развалившись, стояли на крохотной полке, наглядно
свидетельствуя о том, что их хозяин не был библиофилом. Но корешки с
названиями вызывали недоумение: "Цвет и музыка", "Спектральные сочетания
Ришара", "Звук, цвет и нейроны". "Материалы акустической лаборатории
Чикагского университета", "Булье. Мелодии цвета в орнаменте древнем и
современном".
- И ни одного музыкального инструмента в доме. Даже губной гармошки
нет, - заметил инспектор.
- Это не та музыка, о которой вы думаете.
Браун говорил загадками, но, должно быть, кое в чем все-таки
разобрался. Фонтен это чуял чисто профессиональным чутьем. Эрнест действовал
не беспорядочно, не разбросанно, а сосредоточенно и систематически. "Есть
версия", - подумал инспектор. Но мешать Брауну не стал: по собственному
опыту знал, как нервируют вопросы, когда версия только нащупывается.
А ученый в это время совершал круг по комнате мимо створок, закрывавших
ящики архива, спрятанные в стене. Они располагались в линию на уровне
человеческого роста, причем их было совсем немного, как и книг. Буквы
греческого алфавита помечали каждую створку, но шли не по порядку, а
произвольно, на выбор, подсказанный какой-то системой мышления и хранения.
За альфой следовала каппа, за каппой - кси, далее дельта и омикрон, а
завершали этот странный парад омега и бета. Браун не знал древнегреческого,
но, как и Фонтен, подумал, что этими буквами начинаются слова, обозначающие
по-гречески понятия, объединявшие собранные в ящиках материалы. Он выдвинул
один ящик, другой, оба были набиты папками в таких же кожаных переплетах,
как и бювар на столе. Эрнест наугад раскрыл одну папку и на титульном листе
прочел: "Радость признательности. Первые опыты". Второй листок начинался с
аннотации: "Март 1960 года. У Бертье. Ассистировала Милена Кошич. На
испытании - Франсуаза Жюстен. Возраст - сорок четыре года. Профессия -
консьержка в доме № 12 по улице Домбаль. Семейное положение - вдова. Гонорар
за участие в опыте - сорок франков".