"Лихорадка грез" - читать интересную книгу автора (Монинг Карен Мари)

Глава 4

Я жива. О боже, я жива. Никогда еще в своей жизни я не ощущала себя настолько живой. Я сижу, скрестив ноги, обнаженная, вокруг меня скомканные шелковые простыни. Жизнь – чувственный банкет, и я упиваюсь ею. Моя кожа блестит от пота и удовлетворения. Но мне нужно больше. Мой любовник слишком далеко. Он приносит мне пищу. Я не знаю, почему он настаивает. Мне нужно только его тело, его электризующие прикосновения, те примитивные, интимные вещи, что он со мной творит. Его руки на моем теле, его зубы и язык, и в особенности то, тяжелое, у него между ног. Иногда я целую это. Облизываю. Тогда уже он покрывается испариной, излучая голод и напряжение под моими губами. Я удерживаю его бедра и дразню его. Это заставляет меня чувствовать себя могущественной и живой.

– Ты самый прекрасный мужчина, которого я когда-либо видела, – говорю я ему. – Ты – совершенство.

Он издает приглушенный звук и бормочет что-то о том, что когда-нибудь я могу кардинально изменить свое мнение на этот счет. Я пропускаю его слова мимо ушей. Он говорит много загадочных вещей. Их я тоже игнорирую. Я восхищаюсь сверхъестественным изяществом его тела. Темный, сильный, он ступает неслышно, как огромный зверь, и видно, как при этом его мускулы перекатываются. Черные и темно-красные символы покрывают большую часть его кожи. Это так экзотично, так захватывающе. Он огромен. В первый раз я даже не сразу смогла принять его. Он наполняет меня, насыщает до предела. До тех пор пока он больше не во мне, и я снова опустошена.

Я встаю на четвереньки и соблазнительно выставляю свой зад. Я знаю, что он не может сопротивляться моей попке. Когда он смотрит на нее, выражение его лица становится таким забавным. Он превращается в дикаря, его губы плотно сжимаются, взгляд становится тяжелым. Иногда он резко отводит глаза.

Но он всегда смотрит на меня снова.

Сильный, быстрый, голодный, как я.

Я знаю, что его разрывают противоречивые желания. Я не понимаю этого. Есть желание. Между животными нет места осуждению. Нет правильного или неправильного. Есть страсть. Получение удовольствия – вот в чем суть жизни зверя.

– Еще, – говорю я. – Вернись в постель.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы изучить язык этих изысканных вещей, но когда я его освоила, процесс обучения ускорился, хотя некоторые детали все же ускользают от моего понимания. Он утверждает, что я знала все это давно, но забыла. Он говорит, что мне потребовались недели, чтобы восстановить это в памяти. Я не знаю, что такое «недели». Он говорит, что они – способ отмечать течение времени. Мне нет дела до подобных вещей. Он часто говорит ерунду. Я не обращаю на это внимания. Я закрываю его рот своим. Или своей грудью, или другими частями. Это срабатывает каждый раз.

Он бросает на меня взгляд, и на мгновение мне кажется, что я уже видела этот взгляд прежде. Но я знаю, это не возможно, потому что я бы никогда не смогла забыть такое божественное существо.

– Поешь, – настаивает он.

– Не хочу есть, – ворчу я в ответ. Меня утомляет, что он заставляет меня есть. Я подаюсь к нему. Я сильная. Мое тело знает, чего хочет. Но этот прекрасный зверь сильнее меня. Я ощущаю его власть, когда он усаживает меня сверху, когда он держит и наполняет меня, когда он находится сзади, устремляясь в самую глубь. Я хочу, чтобы он оказался там сейчас. Он не знает границ. Хотя я иногда дремала, я никогда не видела, чтобы он спал. И, несмотря на то, что я требую постоянно, он всегда в состоянии удовлетворить меня. Он неистощим.

– Я хочу еще. Ты. Иди сюда. Сейчас же.

Я снова выгибаюсь ему навстречу.

Он смотрит на меня. Он выругался.

– Нет, Мак, – говорит он.

Я не знаю, что означает «Мак».

Но я знаю, что означает «нет».

И мне это не нравится.

Я надуваю губки. Но затем быстро складываю их в улыбку. Я знаю секрет. Даже для зверя такой силы, его самообладание рядом со мной ослабевает. Я усвоила это за то время, что мы провели вместе. Я облизываю губы, смотрю на него, и он издает тот рычащий, сердитый утробный звук, который заставляет мою кровь кипеть, кипеть, кипеть, потому что каждый раз, когда он так делает, я знаю – он уже близок к тому, чтобы дать мне то, чего я жажду.

Он не может сопротивляться мне. Это беспокоит его. Он такой странный зверь.

Естьстрасть, говорю я ему, снова и снова. Я пытаюсь заставить его понять.

– Есть нечто больше в жизни, чем страсть, Мак, – грубо отвечает он, снова и снова.

Опять это «Мак». Так много слов, которых я не понимаю. Меня утомляет разговор. Я заставляю его замолчать.

Он дает мне то, чего я хочу. После чего заставляет меня поесть – скучно! Я выполняю его требование. Желудок полон, и я ощущаю сонливость. Я льну к нему, сплетая наши тела. Но когда я это делаю, страсть снова овладевает мной, и я не могу спать. Я забираюсь на него сверху, обхватив ногами, моя грудь покачивается перед его лицом. Я замечаю его остекленевший взгляд и улыбаюсь. Мягко перекатив под себя, он берет меня в плен тяжестью своего тела, отводит мои руки мне за голову, и пристально смотрит в глаза. Я развожу бедра. Он тверд и готов. Он всегда тверд и готов.

– Успокойся, Мак. Черт возьми, успокоишься ты или нет?

– Но ты невомне, – жалуюсь я.

– А я и не собираюсь.

– Почему нет? Ты хочешь меня.

– Ты должна отдохнуть.

– Отдохну потом.

Он закрывает глаза. Желваки ходят по скулам. Он открывает глаза. Они блестят как арктическая ночь.

– Я пытаюсь помочь тебе.

Я выгибаюсь ему навстречу.

– И я пытаюсь помочь тебе помочь мне, – объясняю я терпеливо. Мой зверь иногда такой глупый!

Он рычит и опускает лицо к моей шее. Но он не целует и не покусывает ее. Я высказываю свое недовольство.

Когда он поднимает голову снова, я вижу на его лице бесстрастное выражение, которое не обещает больше того, что я хочу. Мои руки все еще пойманы в ловушку в его ладонях.

Я ткнулась в него головой.

Он смеется, и на мгновение я думаю, что победила, но тогда он останавливается и говорит «Спи» странным голосом, который, кажется, отзывается эхом множества голосов. Это давит на мой череп. Я знаю, что это значит. Этот зверь обладает магией.

Я тоже обладаю магией, в потаенном местечке в моей голове. И я атакую его в ответ, жестко, потому что я хочу получить то, что у него есть, а он отказывается дать мне это. Меня возмущает его сопротивление, и я снова атакую его, я пытаюсь заставить его сделать то, что я хочу. Своей звериной магией я нащупываю его слабость, чтобы использовать против него, как он пытается использовать мои слабости. Затем что-то происходит, и внезапно я больше не ощущаю себя уютно зажатой между нежным шелком простыни под спиной и мужчиной сверху, но –

Я стою в пустыне. Я в теле своего любовника, вижу все его глазами. Я могущественна, я необъятна, я сильна. Мы вдыхаем удушливо-горячий вечерний воздух. Мы одни, совершенно одни. Обжигающий ветер проносится по пустыне, поднимая безжалостную песчаную бурю, ослепляя нас, так что мы ничего не видим дальше нескольких шагов, вонзая тысячи крошечных, иглоподобных песчинок в наше незащищенное лицо, в наши глаза. Но мы даже не двигаемся, чтобы защититься. Мы приветствуем боль. Мы становимся болью, не сопротивляясь. Мы вдыхаем крупинки песка. Они обжигают наши легкие.

Другиеокружаютнас; темнеменее, мывсеещеодни. Чтомысделали? Чеммыстали? Онидобралисьдонее? Оназнает? Онаосудитнас? Отвернетсяотнас?

Она – наш мир. Наша путеводная звезда, наше самое яркое солнце, и теперь мы темны как ночь. Мы всегда были темными, пугающими, выше и вне любого закона. И все же она любила нас. Будет ли она любить нас теперь? Мы, которые никогда не знали неуверенности или страха, теперь знаем и то, и другое, как это ни нелепо, в момент проявления нашей самой большой силы. Мы, которые убивали без сожаления, действовали без сомнений, завоевывали без колебаний, теперь все подвергаем сомнениям. Уничтоженные одним движением. Могущественные, чей шаг всегда был тверд, – мы оступились. Мы падаем на колени, запрокидываем назад голову, и, в то время как наши легкие заполняются песком, потрескавшимися и горящими губами испускаем неистовый крик возмущения, обращая его к небесам, к тем насмехающимся, гребаным небесам –

Кто-то трясет меня.

– Что ты делаешь? – взревел он. Я снова нахожусь в кровати, между шелком и мужчиной. Я все еще чувствую палящий зной пустыни, и кажется, что моя кожа вся в песке. Он пристально смотрит на меня, его лицо побелело от ярости. Более того, этот зверь, не знающий страха, напуган.

– Кто она? – спрашиваю я. Я больше не в его голове. Было трудно оставаться там. Он не хотел, чтобы я там находилась. Он очень силен и изгнал меня.

– Я не знаю, как ты сделала это, но ты больше никогда не сделаешь этого снова, – проревел он и снова встряхнул меня. – Ты поняла? – Он скалится. Это возбуждает меня.

– Ты предпочел ее всем другим. Почему? Она спаривается лучше?

Это бессмысленно.

Я – прекрасный зверь.

Он должен предпочитать меня другим.

Я здесь. Сейчас. А ее больше нет. Я не знаю, откуда мне это известно, но ее нет уже очень, очень долгое время. Намного дольше, чем его «недели».

– Прекрати копаться в моей голове и трахать мне мозги!

Трахать. Это слово я понимаю.

– Да, пожа-алуйста.

Спи, – приказывает он тем странным, вибрирующим голосом. – Сейчасже.

Я сопротивляюсь, но он продолжает повторять это снова и снова. Через некоторое время он поет мне. В конце концов, он берет чернила и рисует на моей коже. Он делал это прежде. Это щекотно… но успокаивающе.

Я засыпаю.

Мне снятся холодные места и крепости из черного льда. Мне снится белый замок. Мне снятся зеркала, которые одновременно являются створками в грезы и вратами в ад. Мне снятся невиданные животные. Мне снятся вещи, названий которых я не знаю. Я плачу во сне. Сильные руки обвивают меня. Я содрогаюсь от этих объятий. Мне кажется, что я умираю.

Что-то присутствует в моих снах, что жаждет моей смерти. Или, по крайней мере, прекращения жизни в том смысле, в каком я это понимаю.

Это злит меня. Я не прекращу свое существование. Я не умру, независимо от того, сколько боли это повлечет. Я дала клятву кому-то. Тому, кто является моей путеводной звездой, моим самым ярким солнцем. Тому, на кого я хочу быть похожа. Интересно, кто это.

Я продолжаю продираться сквозь холодные, темные сновидения.

Ко мне приближается человек в красной мантии. Он красив, обольстителен, и очень рассержен на меня. Он окликает меня, призывает. У него есть власть надо мной. Я хочу подойти к нему. Мне нужно подойти к нему. Я принадлежу ему. Он сделал меня той, кем я стала. Ярасскажутебеотой, окомтыгорюешь, обещает он. Ярасскажутебеоеепоследнихднях. Тыпроделаладолгийпуть, чтобыуслышатьэто. Да, да, и хотя я не знаю, о ком он говорит, но я отчаянно жажду услышать о ней. Были ли у нее счастливые дни, улыбалась ли она, была ли она храброй в конце? Быстро ли он настал? Скажи мне, что это было быстро. Скажи, что боли не было. НайдидляменяКнигу, он говорит, иярасскажутебевсе. Дамтебевсе.Вызовузверя.Выпущуегонаволю. Я не хочу эту книгу. Я боюсь ее. Явернутебету, окомтытоскуешь. Явернутебевоспоминанияонейидажебольше.

Я думаю, что охотно умерла бы, только б вернуть те воспоминания назад. Но вместо них была пустота. Теперь же на месте этой пустоты возникла еще большая пустота.

Ты должна жить, чтобы вернуть те воспоминания, прогремел другой голос издалека. Я чувствую, как что-то щекочет мою кожу, и слышу монотонное пение. Оно заглушает голос человека в красной мантии. Он – это ярость в малиновом, утопающая в крови. Наконец, он отступает, и я в безопасности от него. Пока.

Я – бумажный змей в торнадо, но у меня длинная нить. Она сильно натянута. Где-то кто-то держит ее за другой конец, и, хотя это не спасет меня от шторма, но и не позволит мне потеряться, пока я восстанавливаю свои силы.

Этого вполне достаточно.

Я выживу.

Он ставит музыку для меня. Мне она очень нравится.

Я обнаружила кое-что еще, что можно делать с моим телом, и это доставляет мне удовольствие. Он называет это танцем. Он растянулся на кровати, руки закинуты за голову, гора темных мускул и татуировок на фоне малиновых шелковых простыней, смотрит, как я танцую обнаженная по комнате. Его пристальный взгляд чувственен, горяч, и я знаю, что мой танец доставляет ему несказанное удовольствие.

Ритм неистов, глубок. И слова соответствующие. Он недавно объяснил мне, что момент удовольствия называется «оргазмом» или «кончать», а песня – это кавер на песню Брюса Спрингстина в исполнении какого-то Манфреда Манна. В ней снова и снова повторяется фраза «Япришелзатобой». Я хохочу, когда пою ему это. Я проигрываю ее снова и снова. Он наблюдает за мной. Я полностью растворяюсь в ритме. Голова запрокинута назад, шея выгнута. Когда я оглядываюсь на него, он поет:

Девочка, даймневремя, чтобызаместиследы.

Я смеюсь.

– Никогда, – отвечаю я. Если мой зверь вздумает покинуть меня, я выслежу его. Он мой. Я говорю ему об этом.

Его глаза сужаются. Он стремительно вскакивает с кровати и в следующее мгновение он уже на мне. Я веселю его. Я вижу это по его лицу, чувствую это в его теле. Он танцует со мной. Я снова поражаюсь тому, насколько он силен, могущественен и самоуверен. По шкале хищника от одного до десяти, моя соблазнительность равна десятке. Это означает, что я в целом также заслуживаю десятку. Я горда этим.

Наш секс яростный. Мы оба будем в синяках.

– Я хочу, чтобы так было всегда, – говорю я ему.

Его ноздри раздуваются, обсидиановые глаза смеются.

– Запомни эту мысль.

– Мне не нужно запоминать. Я никогда не буду чувствовать иначе.

– Ах, Мак, – вздыхает он, и его смех становится столь же темным и холодным, как то место, которое мне снилось, – однажды ты будешь задаваться вопросом, возможно ли ненавидеть меня больше.

Мой зверь обожает музыку. У него есть розовая штука, которую он называет глазной коробочкой[3], хотя, мне кажется, это вряд ли могло когда-либо быть коробочкой для глаз, и с помощью этой штуки он издает много звуков. Он проигрывает песни по несколько раз и внимательно наблюдает за мной, даже когда я не танцую.

Некоторые из песен вызывают во мне гнев, и потому они мне не нравятся. Я пытаюсь заставить его прекратить проигрывать их, но он держит глазную коробочку над моей головой, и я не могу достать ее. Мне нравятся интенсивные, сексуальные песни, как «Pussy Liquor» и «Foxy, Foxy». Ему нравится ставить энергичные, веселые песни, а меня просто тошнит от «What a Wonderful World» и «Tubthumping». Он наблюдает за мной, всегда наблюдает за мной, когда он их ставит. У этих песен глупые названия, и я ненавижу их.

Иногда он показывает мне картинки. Их я тоже ненавижу. Они чужие, чаще всего на них женщина, которую он называет Алиной. Я не знаю, зачем ему нужны ее картинки, если у него есть я! Когда я смотрю на нее, меня бросает в жар и в холод в одночасье. Ее вид причиняет мне боль.

Иногда он рассказывает мне истории. Его любимая – о книге, в действительности настоящем монстре, которая может уничтожить мир. Скучно!

Однажды он рассказал мне историю об Алине и сказал, что она умерла. Я закричала на него и расплакалась, и я не знаю почему. Сегодня он показал мне кое-что новое. Фотографии человека, которого он называет Джек Лейн. Я разорвала их и швырнула кусочки прямо в него. Теперь я простила его, потому что он во мне, и его большие руки на моей петунии – я не знаю, что это за слово и откуда оно взялось! – и он делает этот медленный, эротичный толчок и входит настолько мягко и глубоко, что заставляет меня трепетать до самых кончиков пальцев ног, и целует меня так крепко, что я не могу дышать, да и не хочу. Он в моей душе, а я в его, и мы находимся в кровати, но в то же время и в пустыне, и я не знаю, где начинается он и заканчиваюсь я, и, я думаю, если он так одержим всей этой раздражающей меня музыкой, картинками и историями, то это достаточно небольшая плата за такое наслаждение.

Он кончает напряженно, содрогаясь. Со мной происходит то же самое, я извиваюсь при каждом содрогании. Когда он кончает, то издает глубокий утробный звук, такой первобытный, животный и сексуальный, что, я думаю, если б он только посмотрел на меня и издал этот звук, я могла бы взорваться в оргазме.

Он обнимает меня. Он хорошо пахнет. Я задремала.

Он снова начинает рассказывать свои глупые истории.

– Меня это не заботит, – я поднимаю голову с его груди. – Прекрати болтать.

Я закрываю его рот своей ладонью, но он отталкивает ее.

– Тебя должно это заботить, Мак.

– Меня тошнит от этого слова! Я не знаю, что значит «Мак», мне не нравятся твои картинки. Я ненавижу твои истории!

– Мак – это твое имя. Ты – МакКайла Лейн. Коротко – Мак. Это то, кто ты есть. Ты – ши-видящая. Это то, чем ты являешься. Тебя вырастили Джек и Рейни Лейн. Они твои родители и любят тебя. Ты очень нужна им. Алина была твоей сестрой. Ее убили.

– Заткнись! Я не хочу слушать.

Я зажимаю уши руками.

Он убирает мои руки.

– Ты любишь розовый.

– Я презираю розовый! Я люблю красный и черный.

Цвета крови и смерти. Цвета татуировок на его красивом теле, которые покрывают его ноги, его живот, половину груди, и оплетают одну сторону его шеи.

Он перекатывает меня под себя и обхватывает мое лицо руками.

– Посмотри на меня. Кто я?

Есть кое-что, что я забыла. Я не хочу это помнить.

– Ты – мой любовник.

– Я не всегда был им, Мак. Было время, когда я даже тебе не нравился. Ты никогда не доверяла мне.

Почему он обманывает меня? Почему он стремится разрушить то, что у нас есть? Сейчас. Это идеально. Нет никакого холода, нет боли, нет смерти, нет предательства, нет ледяных мест, нет ужасающих монстров, которые могут украсть твою волю и превратить в то, что ты не сможешь потом даже узнать, и заставить тебя чувствовать стыд, непостижимый стыд. А здесь есть только наслаждение, бесконечное наслаждение.

– Я доверяю тебе, – говорю я. – Мы одинаковые.

Его улыбка остра, как лезвия ножей.

– Отнюдь. Я уже говорил тебе это раньше. Никогда не делай подобной ошибки. Нас объединяет страсть. Но мы не одинаковые. Никогда не будем.

– Ты волнуешься по пустякам. И слишком много болтаешь.

– Ты приготовила мне торт ко дню рождения. Розовый. Я впечатал его в потолок.

Я не знаю понятий «дни рождения» или «торты», поэтому промолчала.

– Тебе нравятся автомобили. Я позволяю тебе водить мой Вайпер.

Автомобили! Я помню их. Гладкие, сексуальные, быстрые и мощные, все то, что я так люблю. Во мне что-то зашевелилось.

– Почему ты впечатал этот «торт ко дню рождения» в потолок?

Я жду его ответа, и поражаюсь этому отчаянному ощущению дежавю – что я ждала множества ответов от моего зверя, а получила только несколько, если вообще получила.

Он смотрит на меня. Он кажется пораженным, что я задала такой вопрос. Я сама себя этим смутила. Я не задаю вопросы. Меня мало интересуют разговоры. Существует только сейчас. Я встретила своего любовника в тот день, когда он стал им. Какое мне дело до вещей, что называются тортами и днями рождения? И все же, мне кажется, что мне очень нужен его ответ, и я чувствую себя странно опустошенной, когда он не дает мне его.

– Я – Иерихон Бэрронс. Назови мое имя.

Я пытаюсь отвернуться, но его руки сжимают мою голову, словно тиски, и удерживают ее неподвижно, не давая возможности отвести взгляд.

Я закрываю глаза.

Он встряхивает меня.

– Назови мое имя.

– Нет.

– Черт побери, да будешь ты сотрудничать?

– Я не знаю, что такое «сотрудничать».

– Очевидно, – недовольно рычит он.

– Я думаю, что ты придумываешь слова.

– Я не придумываю слова.

– Да, придумываешь.

– Нет.

– Да.

Нет.

Я хохочу.

– Женщина, ты сводишь меня с ума, – негодующе бормочет он.

Мы часто делаем это. Ввязываемся в детские перепалки. Он упрям, мой зверь.

– Открой глаза и назови мое имя.

Я зажмуриваю их еще сильнее.

– У меня встанет, если я услышу, как ты произносишь мое имя.

Мои глаза тут же распахиваются.

– Иерихон Бэрронс, – сладко пою я.

Он испускает страдальческий вздох.

– Черт тебя побери, женщина, мне кажется, часть меня хочет, чтобы ты и дальше оставалась в таком состоянии.

Я глажу его по лицу.

– Я нравлюсь себе такой. И ты мне такой нравишься. Когда ты… как, ты говоришь, это называется? Сотрудничаешь.

– Скажи, чтобы я трахнул тебя.

Я улыбаюсь и выполняю его просьбу. Мы вернулись на территорию, которую я понимаю.

– Ты не назвала моего имени. Называй мое имя, когда будешь просить трахнуть тебя.

– Трахни меня, Иерихон Бэрронс.

– С этого момента, ты будешь называть меня Иерихоном Бэрронсом каждый раз, когда заговариваешь со мной.

Он – странный зверь. Но он дает мне то, чего я хочу. Думаю, это не убьет меня, если я поступлю так же по отношению к нему.

Итак, мы перешли на новый виток нашего сосуществования. Я называю его Иерихоном Бэрронсом, а он зовет меня Мак.

Мы больше не звери. У нас есть «имена».

Мне снится его «Алина», и я просыпаюсь в слезах. Но во мне ощущается что-то новое. Что-то холодное и взрывоопасное прячется под этими слезами.

Я не знаю, как охарактеризовать это, но это заставляет меня двигаться. Я мечусь по комнате как животное, которым и являюсь, разбивая и ломая все вокруг. Я кричу, пока мое горло не начинает саднить и хрипеть.

Внезапно мне на ум приходят новые слова.

Гнев.

Злость. Насилие.

Я олицетворяю всю ярость, которая когда-либо существовала. Я могла бы покарать землю своей скорбью и безумием.

Мне нужно что-то. Но я не знаю, что именно.

Он молча наблюдает за мной.

Я думаю, что это секс. Я иду к нему. Он сидит на краю кровати и тянет меня к себе, так что я становлюсь между его ногами.

Мои руки болят после того, как я разносила все в пух и прах. Он целует их.

– Месть, – произносит он мягко. – Они забрали слишком много. Ты можешь сдаться и умереть, или научиться, как вернуть это. Месть, Мак.

Я поднимаю голову. Я пробую произнести это слово.

– Месть.

Да. Именно этого я хочу.

Он ушел, когда я проснулась, и меня это расстроило, но вскоре он вернулся и принес много коробок, и некоторые из них хорошо пахли.

Я больше не сопротивляюсь, когда он предлагает мне пищу. Я предвижу это. Пища доставляет удовольствие. Иногда я кладу кусочки на его тело и слизываю их, и он наблюдает за мной темными глазами и вздрагивает, когда кончает.

Он уходит и возвращается с еще большим количеством коробок.

Я сижу на кровати, ем, и наблюдаю за ним.

Он открывает коробки и начинает что-то строить. Это так странно. Он ставит музыку на своей глазной коробочке, которая заставляет меня чувствовать себя некомфортно… юно, по-детски.

– Это елка, Мак. Каждый год ты и Алина украшали такую. Я не смог достать живую. Мы находимся в Темной Зоне. Ты помнишь Темные Зоны?

Я отрицательно качаю головой.

– Это ты их так назвала.

Я снова качаю головой.

– Как насчет двадцать пятого декабря? Ты знаешь, что это за день?

Я опять качаю головой.

– Это сегодня.

Он протягивает мне книгу. В ней – картинки толстого мужчины в красных одеждах, звезд и санок, елок с блестящими симпатичными штучками на ветвях.

Все это кажется мне весьма глупым.

Он протягивает мне первую из множества коробок. В них – блестящие, симпатичные штучки. Я понимаю, к чему он клонит, и закатываю глаза. Мой желудок набит, и я бы с больше охотой занялась сексом.

Он отказывается подчиниться. Между нами завязывается одна из уже привычных ссор. Он побеждает, потому что у него есть то, что я хочу, и он может отказать мне в этом.

Мы украшаем елку, в то время как играют счастливые, идиотские песни.

Когда мы заканчиваем, он делает что-то, что заставляет миллион крошечных ярких лампочек светиться красным и розовым, и зеленым, и синим, и у меня перехватывает дыхание, словно кто-то ударил меня в живот.

Я падаю на колени.

Я сижу, скрестив ноги, на полу и очень долго пристально смотрю на елку.

В памяти всплывают новые слова. Очень медленно, но я все же вспоминаю их.

Рождество.

Подарки.

Мама.

Папа.

Дом. Школа. Кирпичныйзавод. Сотовыйтелефон. Бассейн. Тринити. Дублин.

Одно слово тревожит меня больше, чем все остальные, вместе взятые.

Сестра.

Он заставляет меня надеть «одежду». Я ненавижу ее. Она тесная и раздражает мою кожу.

Я снимаю ее, бросаю на пол и топчу ногами. Он одевает меня снова, в радужные цвета, такие яркие, что у меня рябит в глазах.

Мне нравится черный. Это цвет тайн и тишины.

Мне нравится красный. Это цвет страсти и власти.

Ты носишь черный и красный, – сержусь я. – Ты носишь эти цвета даже на своей коже.

Я не знаю, почему он устанавливает правила, и высказываю ему свое недовольство.

– Я другой, Мак, И я устанавливаю правила, потому что я больше и сильнее.

Он смеется. Власть ощущается даже в этом простом звуке. Все в нем излучает власть. Это возбуждает меня. Это заставляет меня хотеть его постоянно. Даже когда он ведет себя глупо и надоедливо.

– Ты не так уж и отличаешься. Разве ты не хочешь, чтобы я была похожа на тебя?

Я стягиваю тесную розовую кофточку через голову. Моя грудь выскакивает, подпрыгивая. Он тяжело смотрит, а затем отводит взгляд.

Я жду, когда он посмотрит снова. Он всегда смотрит снова. На сей раз он этого не делает.

Это не мое дело – умиляться над розовыми тортиками, разве не так ты говорил? – я сержусь. – Ты должен быть счастлив, что я хочу носить черный!

Он встряхивает головой.

– Что ты только что сказала, Мак? Когда я тебе это говорил? Расскажи мне об этом!

Я не знаю. Я не понимаю, что я только что сказала. Я не помню этого момента. Я хмурюсь. Моя голова раскалывается. Я ненавижу эту одежду. Я сдираю с себя юбку, но остаюсь в туфлях на высоких каблуках. Обнаженная – я могу дышать. Мне нравятся каблуки. Они заставляют меня чувствовать себя высокой и сексуальной. Я иду к нему, покачивая бедрами. Мое тело знает, как ходить в такой обуви.

Он хватает меня за плечи и удерживает на расстоянии. Он не смотрит на мое тело, только мне в глаза.

– Розовые тортики, Мак. Расскажи мне о розовых тортиках.

– До крысиной петунии мне эти розовые тортики! – кричу я. Я хочу, чтобы он смотрел на мое тело. Я в замешательстве. Я боюсь. – Я даже не знаю, чтотакое крысиная петуния!

– Вашей матери не нравилось, когда вы с сестрой употребляли ругательные слова. «Петуния» – это слово, которое вы произносили вместо того, чтобы говорить «задница», Мак.

– Что это за слово – «сестра», я также не знаю! – лгу я. Я ненавижу это слово.

– О, да, ты знаешь. Она была твоим миром. Ее убили. И ей необходимо, чтобы ты боролась за нее. Ей необходимо, чтобы ты вернулась. Вернись и борись, Мак. Дьявол, борись! Если б только ты боролась так же, как трахаешься, ты бы вышла из этой комнаты в тот самый день, когда я принес тебя сюда!

– Я не хочу выходить из этой комнаты! Мне нравится эта комната!

Я покажу ему борьбу. Я бросаюсь на него, пуская в ход кулаки, зубы и ногти.

Я не добиваюсь желаемого результата. Он остается таким же неприступным, как гора.

Он препятствует тому, чтобы я поранила его или себя. Мы сталкиваемся и падаем на пол. Внезапно я больше не чувствую злости.

Я растягиваюсь на нем. У меня болит в груди. Я скидываю туфли.

Я опускаю голову к углублению, где его плечо переходит в шею. Мы лежим, не двигаясь. Его руки обвивают меня, сильные, уверенные, надежные.

– Я скучаю по ней, – говорю я. – Я не знаю, как жить без нее. Внутри меня пустота, которую ничто не может заполнить.

Но помимо этой пустоты, внутри меня есть что-то еще. Что-то настолько ужасное, что я отказываюсь это осознать. Я устала. Я не хочу больше чувствовать. Ни боли, ни потери, ни неудачи. Только черный и красный. Смерть, тишина, страсть, власть. Они наполняют меня спокойствием.

– Я понимаю.

Я отодвигаюсь и смотрю на него. Его взгляд помрачнел. Мне это знакомо. Он действительно понимает.

– Тогда, почему ты давишь на меня?

– Потому что, если ты не найдешь, чем заполнить пустоту, Мак, кто-нибудь другой сделает это. И если этот кто-то заполнит ее, ты будешь принадлежать ему. Навеки. Ты уже больше никогда не станешь самой собой.

– Ты странный мужчина. Ты сбиваешь меня с толку.

– Что я слышу? – он слегка улыбается. – Я уже мужчина? Я больше не зверь?

До сих пор я называла его исключительно так. Мой любовник, мой зверь.

Но я обнаружила другое новое слово: «мужчина». Я смотрю на него. Его лицо светлеет и изменяется, и в какой-то момент он становится таким шокирующее знакомым, как будто я знала его когда-то раньше, до здесь и сейчас. Я прикасаюсь к нему, медленно изучая его надменные красивые черты. Он утыкается лицом в мою ладонь и целует ее. Я вижу образы позади него. Книги, полки, витрины со всякими безделушками.

Я задыхаюсь.

Его руки крепко сжимают мою талию, причиняя мне боль.

– Что? Что ты видела?

– Тебя. Книги. Множество книг. Ты… я… знаю тебя. Ты… – я замолкаю. Вывеска на металлическом стержне поскрипывает, раскачиваясь на ветру. Янтарные подсвечники. Камин. Дождь. Вечный дождь. Звенит колокольчик. Мне нравится этот звук. Я трясу головой. Не было ни такого места, ни такого времени. Я трясу головой еще сильнее.

Он удивляет меня. Он не подталкивает меня словами, которые мне не нравится слышать. Он не кричит на меня, не называет меня Мак и не настаивает, чтобы я говорила больше.

В действительности, когда я открываю рот, чтобы заговорить снова, он целует меня, крепко.

Он заставляет меня замолчать своим языком, проникая глубоко.

Он целует меня до тех пор, пока я не могу говорить или даже дышать, пока мне не становится безразлично, вздохну ли я когда-нибудь снова. Пока я не забываю, что еще мгновение тому назад он был не зверем, а мужчиной. Пока образы, так растревожившие меня, не исчезают, сожженные в пепел жаром нашей страсти.

Он несет меня к кровати и бросает на нее. Я чувствую гнев во всем его теле, хоть и не знаю почему.

Обнаженная, я вытягиваюсь на гладком шелке, наслаждаясь чувственностью, уверенно осознавая то, что сейчас произойдет. То, что он собирается сделать. То, что он заставит меня испытать.

Он бросает на меня взгляд.

– Видишь, как ты смотришь на меня. Проклятье. Я понимаю, почему они это делают.

– Кто делает что?

– Эльфы. Превращают женщин в При-йя.

Мне не нравятся эти слова. Они пугают меня. Я сама страсть. Он – мой мир. Я говорю ему об этом.

Он смеется, и его глаза сияют, как ночное небо, усыпанное мириадами звезд.

– Что я, Мак?

Он накрывает меня своим гладким, могучим телом, переплетает наши пальцы и отводит мои руки мне за голову.

– Ты – мой мир.

– И что ты хочешь от меня? Произнеси мое имя.

– Я хочу ощутить тебя внутри себя, Иерихон. Сейчас.

Наш секс неистовый, словно мы наказываем друг друга. Я чувствую, что что-то меняется. Во мне. В нем. В этой комнате. Мне это не нравится. Я пытаюсь остановить это своим телом, вернуть обратно. Я не смотрю на комнату, в которой мы находимся. Я не позволяю своему разуму думать о том, что за этими стенами. Я здесь, и он тоже, большую часть времени, и этого достаточно.

Позже, когда я парю как воздушный шар в том счастливом, свободном месте, похожем на сумеречное небо в преддверье сна, я слышу, как он делает глубокий вдох, словно собирается заговорить.

Он выдыхает.

Сыплет проклятия.

Снова вдыхает, но опять ничего не говорит.

Он ворчит и бьет кулаком свою подушку. Его рвет на части, этого странного мужчину, как будто он и хочет говорить, и не хочет.

Наконец, он спрашивает так, будто для него это трудно:

– Что ты надела на свой выпускной вечер, Мак?

– Розовое платье, – бормочу я в ответ. – Тиффани купила точно такое же. Вкорне загубила мне выпускной. Но туфли у меня были от Бетси Джонсон. А у нее от Стюарта Вайцмана. Мои туфли были лучше, – я смеюсь.

Этот звук издан кем-то, кого я не узнаю, кем-то молодым и беззаботным. Это смех женщины, которая не знает боли, никогда не знала. Как бы мне хотелось знать эту женщину!

Он прикасается к моему лицу.

Что-то иное ощущается в его прикосновении. Такое чувство, что он прощается, и на мгновение меня охватывает паника. Но мое небо грез темнеет, и сонная луна маячит на горизонте.

– Не покидай меня, – сопротивляюсь я, запутавшись в простынях.

– Я и не собираюсь, Мак

Я знаю, что я уже тогда грезила, потому что грезы – пристанище абсурда, а то, что он сказал потом, – сверхабсурдно.

– Это ты покидаешь меня, Радужная Девочка.