"Ахмедхан Абу-Бакар. Ожерелье для моей Серминаз" - читать интересную книгу автора

В моем ауле, когда говорят о женитьбе, всегда вспоминают, что сказал
мой дядя, когда женился. При моей матери дядя, правда, подчеркивал, что это
произошло по ошибке. "Был холост - был султаном, обручился - стал ханом, а
как женился - погиб!"
Жену моего дяди я не видел, ее нет в ауле. Она бросила дядю, когда меня
еще и на свете не было, и уехала неизвестно куда. А нет большего позора для
горца, чем быть брошенным женой. Правда, Даян-Дулдурум вынес этот позор с
достоинством и всегда говорил, что сам выгнал ее. Но соседки-то знают, что
была она из рода Ливинда, необузданная, как у нас говорят, женщина, которая,
изучив Конституцию и разузнав о всех правах, дарованных горянке, стала в
доме моего дяди головой. И дядя делал все, что должна была делать хозяйка,
даже стирал ее шаровары, - не дай аллах власть в руки женщины!
Виданное ли дело, чтобы мужчина, носящий на голове папаху, среди белого
дня ходил к колодцу за водой с мучалом - простым водоносным кувшином, а не
винным? Вот почему и считали моего дядю погибшим. А он делал это, чтобы не
рассердить молодую жену, которая умела хлестать его языком, как плетью.
Цыбац - так ее звали, что значит "Новый месяц", - была Новым месяцем для
дяди только до женитьбы. А когда она исчезла из аула, мой дядя, говорят,
наконец-то вздохнул свободно и даже вышел на гудекан, который не посещал с
первого дня женитьбы, боясь, что почтенные люди станут над ним насмехаться.
А на гудекане дядя воскликнул: "Люди добрые, уважайте и оберегайте женщин,
носите их на руках, а на голову они и сами сядут!"
С тех пор дядя мой не женится. Люди недоумевают: то ли он ждет
возвращения своей жены - хотя мне известно, что при одном упоминании о ней
он скрипит зубами и сжимает кулаки, - то ли что-то другое у него на уме?
Скорее всего, последнее.


4

Мне двадцать лет. Почти каждый из вас, мои дорогие друзья, знает, что
такое двадцать лет. Но, удивительно, не встречал я еще человека, который бы
вспоминал свои двадцать лет без какого-то сожаления. "Эх, где мои двадцать
лет!" - говорят почтенные люди нашего аула, и даже мой дядя постоянно
восклицает то же самое, как будто можно было не заметить этого важного
рубежа в своей жизни и миновать его, как река минует по пути какой-то жалкий
валун.
Признаться, порой у меня даже возникает сомнение, не я ли один
действительно переживаю тот возраст? Или, может, все завидуют мне, не
испытав могущества двадцатилетнего возраста, которое испытываю я? Эта мысль
меня беспокоит, сердце наполняется смутным чувством удивления. Неужели,
думаю я, не было на земле человека, который достойно, да так, чтобы после не
горевать, провел эти дни? Неужели и мне, когда стукнет шестьдесят, суждено,
как моему дяде, сожалеть о своих двадцати годах? Как мне быть? Что мне
делать? Ведь один раз дается человеку этот возраст! Нет, ничего я не знаю,
кроме того, что мне двадцать, что я молод и бодр и сердце мое полно страстью
и мечтами, многим из которых, возможно, не суждено сбыться.
Родился я в 1944 году, но в нашем ауле настоящим днем рождения
считается не тот день, когда ребенок появился на свет, а тот, в который он
сядет рядом с мастером за верстак. В семь лет я сел рядом с дядей учиться