"Георгий Адамович. Table talk I, II" - читать интересную книгу автора

пустяками? Бунин воспевает дворянские гнезда, а я ушел в историю, оторвался
от действительности! А известно господину Талину...
Талин с места кричит:
- Почему это вы решили, что я о вас говорил? Я имел в виду Алданова.
Мережковский растерялся. На него жалко было смотреть. Но он стоял на
эстраде и должен был, значит, смущение свое скрыть. Несколько минутой что-то
мямлил, почти совсем бессвязно, пока овладел собой.

* * *

Мережковский был и остается для меня загадкой. Должен сказать правду:
писатель он, по-моему, был слабый, - исключительная скудость словаря,
исключительное однообразие стилистических приемов, - а мыслитель почти
никакой. Но в нем было "что-то", чего не было ни в ком другом: какое-то
дребезжание, далекий, потусторонний отзвук, а отзвук чего - не знаю... Она,
Зинаида Николаевна, была человеком обыкновенным, даровитым, очень умным (с
глазу на глаз умнее, чем в статьях), но по всему составу своему именно -
обыкновенным, таким же, как все мы. А он - нет.
С ним наедине всегда бывало "не по себе", и не я один это чувствовал.
Разговор обрывался: перед тобой был человек с прирожденно-диковинным
оттенком в мыслях и чувствах, весь будто выхолощенный, немножко "марсианин".
Было при этом в нем и что-то мелко-житейское, расчетливое, вплоть до
откровенного низкопоклонства перед всеми "сильными мира сего", - но было и
что-то нездешнее. И была особая одаренность, трудно поддающаяся определению.
Оратора такого я никогда не слышал - и, конечно, никогда не услышу.
Невозможны никакие сомнения: "арфа серафима!". У Блока есть в дневнике
запись о том, что после какой-то речи Мережковского ему хотелось поцеловать
его руку - "потому, что он царь над всеми Адриановыми". У меня не раз бывало
то же чувство, и над всеми нашими нео-Адриановыми, на любом эмигрантском
собрании, он царем бывал всегда.
И стихи он читал так, как никто никогда их не читал, и до сих пор у
меня в памяти звучит его голос, будто что-то действительно свое, ему одному
понятное, он уловил в лермонтовских строках:
И долго на свете томилась она...
Какой-то частицей своего существа он, должно быть, в самом деле
"томился на свете".
А в книгах нет почти ничего.

* * *

Зинаида Николаевна не раз рассказывала о посещении Ясной Поляны, и в
частности о том, как Толстой, уходя на ночь к себе, вполоборота, со свечой в
руках, внимательно, в упор, смотрел на Мережковского.
- Мне даже жутко стало, молчит и смотрит, - добавляла она.
Каюсь, у меня возникло предположение, что Толстой заметил в
Мережковском именно его "диковинность" и вглядывался в него с любопытством
художника: что это за человек такой, как бы его надо было изобразить?
Помнится, я даже где-то написал об этом.
Но в воспоминаниях Короленко есть опровержение этой догадки. Сидя за
шахматной доской с одним из сыновей Толстого, он вдруг почувствовал на себе