"Георгий Адамович. Дополнения к "Комментариям"" - читать интересную книгу автора

Или как комбриг Иванов послужил революции - все равно. В свое
оправдание они утверждают, что иначе нельзя: внутреннее через внешнее
(мимоходом: по смыслу надо бы "внутреннее-де", иначе не совсем точно; но
лучше исказить смысл, чем написать "де"). Хорошо если "через". Но большей
частью ничего не сквозит, и Николай Феоктистович чмокает себе на здоровье
губами, на чем дело и кончается. Сквозить может в одной, долго сверленной,
упорно буравленной точке: внезапно вспыхиваете свет. Но когда на
десятиметровой толще быта литература растекается по поверхности тонким
масляным слоем, локутинской лакированной картинкой, - ничего не сквозит.
Второй, после-героический период русской литературы требуете меньше пафоса,
чем было прежде, но не меньшего вслушивания, не меньшего всматривания:
разрядилось звучание, и душа человека не вся собрана в одном взлете, но по
существу только она одна есть предмет, тема и смысл (не психология, конечно,
"fur sieh", а то, что прикрывается иногда во внутреннем опыте; как дом с
телефоном или TSF, даже еще молчащим, живее другого дома, - в возможности, -
так и литература, если в ней может послышаться нежданный, невидимый отзвук).

* * *

Есть творчество - внутрь. Оно совершенно не требует вымысла, хотя и над
ним можно "слезами облиться". Оно ищет раскрытия того, что дано и этим
довольствуется. Другому -
вовне вымысел нужен. Но Толстой на старости лет сказал ( в
воспоминаниях Микулич):
- Как я могу написать, что по правой стороне Невского шла дама в
бархатной шубе, если никакой дамы не было...
Точка. Заповедь: больше нечего добавить. Нравственный закон художника.
Не было дамы, значит, не надо о ней и писать, - и черт с ними, со всеми
возвышающими обманами и навеиваниями снов золотых. Это не значит, что надо
писать "художественные биографии", где приятным стилем сообщается только то,
что было... Все требует компромисса, если хочет жить. И если вы непременно
желаете быть романистом, про даму вам писать придется. Но значительность
творчества измеряется тем, насколько вы ею тяготитесь, и насколько все то,
что вы о ней рассказываете, управляется не прихотью фантазии, а движением
внутренних образов.

* * *(III).

А. говорил мне:
"Какие должны быть стихи? Чтобы как аэроплан, тянулись, тянулись по
земле, и вдруг взлетали... не высоко, со всей тяжестью груза. Чтобы все было
понятно, и только в щели смысла врывался пронизывающий ветерок" Чтобы каждое
слово значило то, что значит, а все вместе слегка двоились. Чтобы входило,
как игла, тончайшая, и не видно было раны. Чтобы нечего было сказать, чтобы
некуда было уйти, чтобы "ах!", чтобы "зачем ты меня оставил"... и вообще,
чтобы человек как будто пил горький, ледяной и черный напиток, "последний
ключ", от которого он уже не оторвется. Грусть мира поручена стихам. Не
будьте же изменниками".
В дополнение: любопытно, что теперь поэты все больше клонятся к тому,
чтобы превратиться в ангелов, - за счет человеческого. Им душен воздух