"Елена Афанасьева. Колодец в небо" - читать интересную книгу автора

как выдадут красотку замуж, оттого и суетливые разговоры братьев про будущее
поступление в грамматику - школу второй ступени - ей неинтересны. Забыв про
братьев и про несущего их счеты и восковые таблички для письма педагога ,
девочка засматривается на золотые ожерелья и предплечный браслет в виде змеи
в лавке ювелира. Братья тем временем пристают к рабу-педагогу, чтобы купил
им пшеничных бисквитов и винограда. Но раб пред юными хозяевами не робеет.
Велено вести детей домой к цене, не позволяя жевать на улице, вот он и не
позволяет...
Обычная городская жизнь, которая едущему в дешевом паланкине человеку
так привычна и так понятна. Обыденная жизнь улицы и толпы, из которой он
умеет извлечь высший - политический! - смысл.
Но сегодня этому человеку не до улицы и не до толпы. Резь в животе и
тошнота волнами подкатывает к горлу. А тут еще рабы-носильщики вместе с его
паланкином застряли на самом солнцепеке, посреди Этрусской улицы, где
груженные финиками и дровами тележки никак не могут разойтись с новым
отрядом пленников. Пленников ведут по городу воины одной из контуберний
Центурии Клавдия. Вновь вспыхнувшая война с парфянами, сражения в Вавилонии,
Месопотамии и Ливии, откуда теперь вынужден благоразумно уводить римское
войско император Траян, исправно поставляют на рынки империи новые партии
рабов. Чем больше рабов, тем сильнее империя. Только на узкой, и без того
запруженной тележками, прохожими и водоносами Этрусской улице все
возрастающая численность рабов не радует - попробуй разойдись с таким
отрядом!
Обычные для большого города шум и грохот сегодня выводят человека из
себя. Ночью из-за грохота под окнами своего домуса - частного особняка на
Широкой дороге - он так и не смог уснуть. Да и как уснешь, когда по мостовым
грохочут груженные товарами тяжелые повозки. Въезд повозкам в Рим в светлое
время суток запрещен, оттого ночью они с утроенным шумом наверстывают
упущенное, заставляя даже его, не последнего человека в империи, ходить из
угла в угол комнаты, пить противно теплую воду и снова ходить, вспоминая
слова Ювенала, что в Риме умирают от невозможности выспаться.
Умереть он не умер, но теперь голова у него раскалывается. Все, что в
другом состоянии могло бы приносить удовольствие, кажется ненавистным. Разве
не удовольствие, скрывшись под одеждами небогатого простолюдина, во время
гонок колесниц в невообразимой давке на трибунах Большого цирка отыскивать
зерна истины - тех народных чаяний, что, усиленные мощью императорской
власти, могут принести великие всходы.
Он любит работу в обычной римской толпе. Любит миг погружения в толпу,
что бы ни становилось ареной этого погружения - излюбленные им термы Тита
или неописуемо огромный Большой цирк. Из императорской ложи или с мраморных
сенаторских скамей голоса толпы не уловить. Только на деревянных и стоячих
ярусах можно отыскать мнение народное. Оттого он, Марк Тибериус Прим, сменив
свою дорогую тогу с дарованной ему императором привилегией - пурпурной
сенаторской полосой, на одеяние попроще, идет в толпу. И слушает толпу. И
слышит толпу. И голос этой толпы до императора доносит.
Но сегодня он, Марк Тибериус, не слышит ничего, кроме оглушающего
грохота улицы. И не с наслаждением, а с содроганием ждет он мига, когда
тысячекратно усиленный толпой Большого цирка этот грохот и шум обрушатся на
его голову. Голова станет чугунной, а спазмы в животе перейдут в острую до
потери сознания резь.