"Анатолий Афанасьев. На службе у олигарха" - читать интересную книгу автора

- Спасибо, Влад. Только не хорони меня прежде времени.
- Сам себя хоронишь, и по роже видно, что этому рад.
Он ушёл к себе, а я остался в буфете. Взял ещё кофе и пару бутербродов
и начал размышлять о сюжете, который вдруг развернула передо мной сама
жизнь. Обычно в это время я сидел дома и работал, и эта привычка стала
второй натурой. Сюжет прекрасный, суперсовременный. Олигарх, его дочь от
проститутки. Или от герцогини. Один юрист Гарий Наумович стоил целого
романа, если хорошенько взяться. Не за роман, а за юриста. Всё-таки я был
писателем и уважал себя за это. А иногда, напротив, презирал. Писательство,
в сущности, самое никчёмное занятие на свете, но в нём есть капелька
волшебства, поэтому люди к нему и тянутся. Свои романы я не любил и в душе
был согласен, что их не надо печатать. Но силу в себе чувствовал. Ту самую,
от которой стонут по ночам. Писатели бывают разные, но, как правило, это
чрезвычайно самолюбивые люди и обязательно с какими-нибудь закидонами,
фобиями. Без этого нельзя. Если у тебя нет никакой фобии, то ты не писатель,
а щелкопёр. Фобии бывают опасные, на грани членовредительства, а бывают
вполне невинного свойства. Я был знаком с литератором (известная фамилия),
который свихнулся на медицине, и любимым его присловьем было: кто медленно
жуёт, тот долго живёт. Бедолага дотянул до сорока лет, хотя питался червями
и орехами по системе Голдмана, зато оставил после себя сборник прекрасных
рассказов, который до сих пор иногда переиздают крошечными тиражами. Другой
пил мочу. Третий совершенно всерьёз считал себя реинкарнацией Будды, но
сочинял романы на бытовые темы, правда, перенасыщенные чудовищными
непристойностями. Жизнь представлялась ему ужасным кошмаром
кровосмесительства, и этот кошмар он старательно втискивал в рамки сюжета.
Был моден, знаменит, владел изящным стилем. Особая статья -
писатели-женщины, коих особенно много развелось перед самым нашествием. Эти
вообще сплошная фобия, клади любую в психушку, но не надейся на излечение.
Если же говорить без шуток, то истинное писательство, как всякое
художество, - это род недуга, психическая болезнь сродни мании величия.
Художник стремится создать мир нерукотворный, уподобляясь Творцу. Червяк - а
туда же. Конечно, сбивают с толку примеры великих, у кого это, кажется, и
получалось, кому это почти удавалось. "Илиада", "Божественная комедия",
"Братья Карамазовы"... Но это всё только видимость. Обман зрения и души.
Миры создаются не здесь и не грешными людишками.
На этом месте глуповатых, обычных для меня размышлений за столик
вернулась зеленовласая Нателла. Была она ещё больше возбуждена, чем в первый
раз.
- А этот гад где?
- Владислав Андреевич?
- Где он? В кабинете его нет.
- Не знаю. Вроде туда пошёл.
- Виктор, да?
- Можно и так.
- Ты его друг? Можешь на него повлиять?
- А в чём дело?
- Мне фельетон в субботу нужен вот так. - Она почему-то ткнула себя в
живот. - И всё от него, от гада, зависит.
Девушка мне нравилась: тугая грудь, молодое ловкое тело. Но слишком
перехлёстнутая. Интеллектуалка. Ведь тоже чего-то накропала. Тоже писатель.