"Сухбат Афлатуни. Пенуэль (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Лиственные деревья наполнялись мусором. В лужах темнели каштаны.
Сезон поцелуев и выдохшейся колы исчерпал себя; мы молча стояли перед
пропастью. Пропасть была неширокой, но прыжок все откладывался. От летних
встреч на губах остались болячки.
"Нет, не была"
О чем она? А, Мавзолей. Я спросил о Мавзолее. Спросил, чтобы о чем-то
спросить. На краю пропасти нужно разговаривать, общаться. Так легче.
Мавзолей, часовые с замороженными глазами. Гуля смотрела под ноги и
пинала листья. Нет, она не была в Мавзолее. Зачем ей там бывать? Для нее он
жив по-другому.
Знаю я, как он для нее жив. Закроет глаза, когда на скамейке губами
бодаемся, и догадываюсь, кого она вместо меня себе рисует. Бегу потом домой,
лезу в зеркало. Не похож!
В такие минуты я хотел ее ударить. Но только сильнее целовался. Отсюда
болячки.
Мы двигались по Пушкинской. Куда-то шли. Просто гуляли.
Я вспомнил, как однажды в детстве я шел здесь с Яковом. У него была
болезненно длинная тень, я все время наступал на нее и извинялся, а он
смеялся. Иногда встречные мужчины вынимали ладонь из правого кармана,
готовясь к рукопожатию с Пра... "Пра, ты это построил, да?" - показывал я на
Саларский мост. "Я строил", - говорил Пра, снова подсовывая мне под ноги
свою тень.
Никаких мостов он не строил. Охранял один недостроенный. Который потом
все равно исчез.
"Мы все были тогда строители", - говорит Яков, стуча ногтем.

В дождливый день она позвала меня к себе. В районе "Ганги". Семья
уезжала в Газалкент на похороны. Гуля срочно придумала сердечную боль. Ей
сунули под язык валидол и включили телевизор, который она ненавидела.
Я видел, как они выходили из девятиэтажки и залезали в "Жигуль".
Большая узбекская семья. Папаша инкрустирован золотыми коронками.
Я наблюдал за ними из подъезда, сквозь первые капли дождя.
"Жигуль" поехал, угостив на прощанье кислым дымом.
Сверился с адресом.
Я стоял перед прямоугольником сухого асфальта, оставленного уехавшей
семьей. Прямоугольник быстро темнел.

Я думал, что вся ее комната обклеена Лениным.
Не была.
Гуля лежала в углу, маленькая, в маленьком халате, от которого пахло
другой женщиной, возможно, ее матерью.
Стены были голыми, в веселых цветочных обоях.
Я склонился над ней. Мы бесшумно поздоровались губами. Ее ротовая
полость была пропитана валидолом.
Мы лежали; за окнами качался дождь. Гуля рассказывала о смерти Ленина.
Потом перешла на телеграммы, которые посылали Ленину трудящиеся Туркестана.
Помнила их наизусть.
"Ну как?" - спрашивала она после каждой телеграммы.
"Класс, - отвечал я. - Только это же все пропаганда".
Она отворачивалась к стене. К пестрой стене в мелкобуржуазных обоях.