"В.А.Аграновский. Ради единого слова (Журналист о журналистике)" - читать интересную книгу автора

читателя, кроме того, гарантирует высокий уровень доказательности и
убедительности наших публикаций, их наполненность доводами и резонами и,
самое главное, мыслью, если угодно, идеей, идейностью.
Небезынтересно знать, что понимал под "темой" А. М. Горький. "Тема, -
писал он, - это идея, которая зародилась в опыте автора, подсказывается ему
жизнью, но гнездится во вместилище его впечатлений еще не оформленно и,
требуя воплощения в образах, возбуждает в нем позыв к работе ее
оформления"22. Горький имел в виду "тему" беллетристического произведения,
но мы, очевидно, не без оснований можем распространить это определение на
журналистику. Обращаю внимание читателя на то. что главное в горьковском
определении: тема - это идея! Не явление, всего лишь "отобранное" автором,
как толкует "Энциклопедический словарь", а идея! Таким образом,
механическому действию Горький предпочитал действия, освещенные мыслью.
Поворот темы. Начну с примера. В 1928 г. А. Д. Аграновский отправился
по заданию редакции "Известий" в Сибирь. Там на его глазах неожиданно
развалилась одна из первых коммун. Дело происходило в период, предшествующий
всеобщей коллективизации, когда рождение каждой новой коммуны было великой
победой и вся печать, все средства агитации были направлены на поддержку и
пропаганду коллективных хозяйств. И вдруг - развал коммуны! О чем писать?
Как писать? Какая "вырисовывается" тема на основании известного факта? Такие
вопросы, предполагаю, стояли перед журналистом. Не пожалеем времени, чтобы
прочитать несколько абзацев из материала, вскоре опубликованного в
"Известиях" под названием "80 и 5000"23:

"В дверь раздался оглушительный стук, и в хату ввалилось человек
десять:
- Что такое?!
Хозяин вскочил на ноги, зажег светильник, и вот мы сидим, взволнованные
неожиданным событием, и, перебивая друг друга, горячо обсуждаем случившееся
несчастье.
Да, несчастье. Минут пятнадцать назад выселок Алексеевский остался...
без женщин. Уложив в дроги детей и кое-какой скарб, они, как по команде,
разъехались во все концы необъятной сибирской степи: кто в Волчиху, кто в
Романово, а кто в соседний округ, - и некому уже сегодня доить коров,
кормить свиней и стряпать завтрак..."

Далее журналист пишет о том, как проходило организационное собрание, на
котором был принят устав коммуны, как восемьдесят рук поднялись к потолку и
закрепили навечно за коммуной имя "Пролетариат". И вдруг: "Бабы не ходят в
коммуну. Они тоже голосуют, но... кнутами по лошадиным задам. Ах, бабы, черт
возьми!" Мужики в полной растерянности, они толкуют и так и эдак, пока не
встает секретарь коммуны Амос Ефимович и не говорит:

" - Ни, хлопцы, не тую воду дуете...
И он произносит на своем смешанном украинско-русском диалекте целую
речь.
- Жизнь не стоит на точци замерзания...
Он горячо и страстно упрекает коммунаров в том, что "наши жены жили за
нашими спинами", что они иногда ничего не видели хорошего, что, думая о
коммуне "годами и годами", коммунары не подготавливали к этой думке жен, не