"Белла Ахмадулина. Много собак и собака " - читать интересную книгу автора

Никакой болтливости движе-ний, краткий полет крепкого локтя, скошенный блеск
емкого глаза, предугадывающий всякую новую нужду в черном вареве,
усмехающийся кофейным гадателям: ему-то не о чем спрашивать перевернутую
чашку, он прозорливей всеведущей гущи.
Ничего не помнил, все знал Шелапутов: тот же мгновенный пошевеливайся,
чучмек! - час на сборы, могилы - там, Алеко - здесь.
Почуяв Шелапутова, Алеко любовно полыхнул ему глазом: обожди, я иду, не
печалься и здравствуй во веки веков. Этот взор между человеком и человеком,
для которого и следует жить в этом несказанном мире, с блистающим морем и
хрупкой гигантской магнолией, держащей на весу фарфоровую чашу со светом.
Совладав с очередной партией меди в песке, Алеко подошел, легкой ладонью
приветил плечо Шелапутова. Про Собаку сказал:
- Иди по этому адресу, договорись с проводником. Он приедет завтра
вечером, послезавтра уедет, и вместе с ним ты со своею Собакой.
Потом погасил глаза и спросил:
- Видел Кетеван?
- Езжай туда, Алеко, - внятно глядя на него, ответил Шелапутов. - Не
медли, езжай сегодня.
Алеко посмотрел на простор дня, на Грецию вдали, коротко сыграл
пальцами по столу конец какой-то музыки и сказал с вольной усмешкой:
- Я старый бедный грек из кофейни. А она - ты сам знаешь. Пойду-ка я на
свое место. Прощай, брат.
Но как ты красив, Алеко, все в тебе. Ты все видел на белом свете, кроме
высшей его белизны - возлюбленной родины твоей древней и доблестной крови. С
тобою Самофракийская Ника! Смежим веки и станем думать, что море и море
похожи, как капля и капля воды. И что так стройно белеет на вершине горы? Не
храм же в честь начала и конца купат, а мысль без просчета, красота без
изъяна: Парфенон.
Шелапутов обнял разрушенную колонну, вслушиваясь лбом в шершавый
мрамор.
Внизу подтянуто раскинулся Акрополь, ниже и дальше с достоинством
суетился порт Пирей, совсем далеко, за маревом морей, в кофейню вошли
двенадцать человек, неотличимых один от другого. Кто такие? Должно быть,
негоцианты, преуспевшие в торговле мускусом, имбирем и рабами,
допировывающие очередную сделку. Но где их уже видел Шелапутов? Влюбленная
прислуга сдвигала столы, тащила бутылки и снедь. Виктория - их, несомненно,
но разве мало у них драхм, чтобы подкупить руку, смазавшую черты их лиц,
воздвигшую больной жир животов, опасный для их счастливой жизни? Бр-р,
однако, как они выглядят.
- Пошевеливайся, грек! - Но он уже идет с чашкой и медным сосудом,
безупречно статный, как измышление Лисиппа, весело глядя на них всезнающими
глазами.
- На, грек, выпей!
С любезным поклоном берет он стакан, пристально разглядывает влагу, где
что-то кишит и плодится, смеется дерзкими свежими зубами и говорит беспечно:
- Грязно ваше вино.
Больше он ничего не говорит, но они, беснуясь, слышат:
- Грязно ваше вино, блатные ублюдки. Проклятье тому, кто отпил его
добровольно, горе тому, чью шею пригнули к нему. Этот - грек, тот - еще
кто-нибудь, а вы - никто ниоткуда, много у вас владений, но родины - нет,