"Белла Ахмадулина. Много собак и собака " - читать интересную книгу автора

Прусте. Там бы ему и оставаться, но он затосковал, разбранился с пастушкой,
раздражавшей его шепелявыми ласкательными суффиксами, и бежал.
Вот и сейчас он легко променял цветущую Диоскурию на серую дымку
Парижа, в которой и обитал палевый, голубой и лиловый фазан.
Две одновременные муки окликнули Шелапутова и вернули его в надлежащую
географию. Первая была - маленькая месть задетой осы, трудящейся над красным
вздутием его кисти. Вторая боль, бывшая больше его тела, коряво разрасталась
и корчилась вовне, он был ею и натыкался на нее, может быть, потому, что шел
вслепую напрямик, мимо дорожки к воротам и ворот, оставляя на оградительных
шипах клочья одежды и кожи.
Бессмысленно тараща обрубки антенн, соотносящих живое существо с
влияниями и зовами всего, что вокруг, он опять втеснился в душную темноту,
достаточную лишь для малой части человека, для костяка, кое-как одетого
худобою. Какие розы? Ах, да. Читатель ждет уж... Могила на холме и маленький
белый монастырь с угловой темницей для наказанного монаха: камень, вплотную
облегающий стоящего грешника, его глаза, уши, ноздри и губы, - благо ему,
если он стоял вольготно, видел, слышал и вдыхал свет.
Потайным глубинным пеклом, загодя озирающим длительность
предшествующего небытия, всегда остающимся про запас, чтобы успеть
вглядеться в последующую запредельность и погаснуть, Шелапутов узнал и
впитал ту, что стояла перед ним. Это и была его единственная родимая
собственность: его жизнь и смерть. Ее седины развевались по безветрию,
движимые круговертью под ними, сквозь огромные глаза виден был ад кипящей
безвыходной мысли. Они ринулись друг к другу, чтобы спасти и спастись, и,
конечно, об этом было слово, которое дымилось, и пенилось на ее губах,
которое здраво и грамотно видел и никак не мог понять Шелапутов.
Как мало оставалось мученья; лишь разгадать и исполнить ее заклинающий
крик и приникнуть к, проникнуть в, вновь обрести блаженный изначальный уют,
охраняемый ее урчащей когтистой любовью. Но что она говорит? Неужели
предлагает мне партию на бильяр-де? Или все еще хуже, чем я знаю, и речь
идет о гольфе, бридже, триктраке? Или она нашла мне хорошую партию? Но я же
не могу всего этого, что нам делать, как искуплю я твою нестерпи-мую муку?
Ведь я - лишь внешность раны, исходящей твоею бедною кровью. О, мама,
неужели я умираю!
Они хватали и разбрасывали непреодолимый воздух между ними, а его все
больше станови-лось. Какой маркшейдер ошибся, чтобы они так разминулись в
прозрачной толще? Вот она уходит все дальше и дальше, протянув к нему руки,
в латах и в мантии, в терновом венце и в погонах.
Шелапутов очнулся от того, что опять заметил свою руку, раненную осою:
кисть болела и чесалась, ладонь обнимала темя Собаки.
Опираясь о голову Собаки, Шелапутов увидел великое множество моря с
накипью серебра, сад, обманутый ослепительной видимостью зноя и опять
желавший цвести и красоваться. На берегу ослабевшая Ингурка, вяло огрызаясь,
уклонялась от неизбежной судьбы. Уже без гордости и жеманства стряхивала она
то одни, то другие объятия. Рыжий всех разгонял мелким начальственным лаем.
И другая стайка играла неподалеку: девочка Кетеван смеялась и убегала от
Гиго.
Под рукой Шелапутова поднялся загривок Собаки, и у Шелапутова
обострились лопатки. Он обернулся и увидел Пыркина, собиравшегося в город.
Он совсем не знал этого никакого челове-ка и был поражен силою его взгляда,