"Хозяин колодцев" - читать интересную книгу автора (Дяченко Марина и Сергей)

ЭПИЛОГ

Его все-таки поймали. Его везли в клетке, будто зверя; на него показывали пальцами — он был страшен.

Им пугали детишек.

Его втихомолку жалели. О нем шептались, что он был добрый разбойник, благородный разбойник, и все, что силой отнял у алчных, отдавал потом слабым…

А он сидел, выпрямив спину, глядя поверх голов, будто ничего вокруг не замечал — знаменитый Юс Садовник, двадцать с лишним лет бывший ночным повелителем страны, разбойник столь легендарный, что умные люди говорили не раз: никакого Юса Садовника нет, его давно убили, и с тех самых пор любой разбойничий атаман по традиции называется Юсом — чтобы внушать страх…

И вот его поймали. Долго охотились, долго травили — и выманили старого лиса из норы.

Клетка с разбойником приехала в столицу, окруженная утроенным против обычного конвоем. До последней минуты боялись побега — ведь известно было, что Юс Садовник имеет волшебную возможность исчезать, будто пар.

Однако исчезнуть на этот раз ему не удалось. Клетка въехала во двор княжьего дворца; натянулись цепи, и закованного в колодки разбойника повели наверх — показать князю.

Князь, седой уже и сгорбленный, сидел в высоком кресле с волчьими мордами на подлокотниках. При виде знаменитого разбойника встал, с какой-то даже торопливостью подошел поближе, всмотрелся — и вдруг улыбнулся так широко, как давно уже не улыбался:

— Покусай меня эльфуш, это действительно ты… Это он! Наконец-то!

Закованный разбойник смотрел на князя без страха и без почтения — внимательно, будто задал вопрос и теперь ждал ответа.

— И за кем осталось последнее слово? — с усмешкой спросил князь, останавливаясь прямо перед лицом Юса Садовника, благо тот, закованный, не мог причинить ему вреда.

— Ты его чувствуешь? — тихо спросил разбойник. — Там, внутри? В душе? Каково тебе жить с ним — легко?

Усмешка князя медленно померкла.

— Легко, — сказал он, жестко глядя разбойнику в глаза. — Совсем не заметно. Я теперь думаю, что его вообще не было. Это было просто еще одно испытание, и ты — струсил.

— Ты думаешь? — спросил Юс Садовник.

— Тебя казнят завтра, — сказал князь. — Я выписал из-за моря палача — такого, каких прежде у нас не бывало. Ты проживешь под пыткой часа три, не меньше. Мастер не позволит тебе потерять сознание.

— Ушастый Звор не ошибся в своем выборе, — сказал Юс Садовник.

— Да, — подтвердил князь. — Не ошибся.

Утром его, закованного, посадили в позорную телегу и медленно-медленно повезли на рыночную площадь, где уже сооружен был специальный эшафот. Не просто помост с плахой или виселицей — на этот раз площадку для казни строили по чертежам иноземного мастера, и местные палачи дивились хитроумным устройствам, до которых соотечественники приговоренного до сих пор не додумались.

Юстин ехал, прислонившись спиной к деревянному борту телеги. Смотрел назад; город уходил от него, будто уносимый отливом. Улицы соскальзывали в никуда. Толпы тянулись мимо — и тоже соскальзывали. Юстин поразился, как много стало в городе людей. В давние времена все было не так.

На нем камнем лежали слова Арунаса: «Я теперь думаю, что его вообще не было. Это было просто еще одно испытание, и ты — струсил».

Он был уверен, что Арунас не прав — но жизнь соскальзывала с него, отступала, как вода, позади были годы лесной жизни и чужих смертей, впереди были три часа пыток — и Юстин думал, что, может быть, он ошибся?

От этой мысли ему становилось плохо. Он следил, чтобы лицо его не выдало тоски — ведь люди, которые пялят на узника глаза, решат, что он боится смерти. Боится иноземного палача, специально выписанного Арунасом из-за моря…

Случайно ли, что Арунас так ненавидит его?

Звор не стал бы выписывать заморского палача. Но, придумывая для Юстина казнь, Арунас не нарушает воли Звора. Красный шелковый флажок — если он действительно есть в душе Арунаса — не помешает ему присутствовать на казни…

Хватит ли у Юстина сил все три часа хранить мужество — и не дать князю повода для злорадства?

Он сам выбрал свою судьбу. Но, может быть, его отчаянная воля к неприкосновенности собственной души — всего лишь предрассудок? Вроде брезгливости к домохранцам?

Он мог бы стать князем… Он мог бы прожить счастливую жизнь рядом с любимой женщиной. Воспитать детей.

Толпа глядела на приговоренного разбойника со священным ужасом. Странная усмешка на покрытом шрамами лице вгоняла обывателей в дрожь.

Кое-кто защищался от его взгляда домашними оберегами.

Кое-кто вытирал слезы. Те, в чьей бесправной жизни не на что было надеяться, кроме как на помощь Благородного Юса…

Телега свернула. Дорога осталась позади; впереди простиралась площадь, а на ней — помост, зрители и, конечно, Арунас на особом возвышении.

Цепи снова натянулись; Юстина втащили на помост, он увидел крепыша в красной накидке, с круглыми карими глазами, которые с нескрываемым любопытством глядели на узника сквозь прорези. Заморский мастер был польщен громкой славой своего клиента; радостно суетясь, он что-то объяснял благосклонно слушающему Арунасу, по очереди показывал инструменты, водил пальцем по своему животу, вдаваясь в анатомические подробности.

С Юстина сняли рубаху, растянули его руки в стороны, плашмя положили на деревянное колесо…

Он стоял перед белой, покрытой толстым слоем известки стеной. На стене был нарисован углем эшафот, палач, колесо — и распятая на колесе обнаженная человеческая фигура.

Юстин вздрогнул. Увидел поверх рисунка на стене свою собственную тень, обернулся.

Полутьма. Небольшой зал. В центре его — стол, на столе кувшины и бутылки, блюда, кубки. Огоньки свечей — но какие-то тусклые, будто ночные бабочки. Два кресла.

За спинкой одного из них Юстин разглядел высокую фигуру, и сумрак вокруг нее сгущался, превращаясь в тьму.

— Добро пожаловать, — сказал Ос, Хозяин Колодцев. — Как ни странно, эти три часа тебе приятнее будет провести со мной, чем с ними… Не так ли?

Юстин окинул быстрым взглядом рисунок на стене. Картинка чуть изменилась теперь — палач взялся тешить князя искусством.

Юстин посмотрел на свои руки. На запястьях медленно бледнел след железа.

— Прошу к столу, — пригласил Ос, Хозяин Колодцев. — Три часа пройдут, и ты отправишься в смерть, однако здесь, за этим столом, тебе будет проще думать о жизни… Ты ведь не побрезгуешь выпить со мной?

— Нет, — отозвался Юстин. — Я благодарен.

— Тебе не за что меня благодарить. Пей.

И они выпили.

— Это правда, то, что он сказал? — спросил Юстин. — Красных шелковых флажков на самом деле не существует?

Ос усмехнулся:

— Как ты думаешь… почему ты здесь, а не там?

— Я был разбойником, — сказал Юстин. — На самом-то деле я сделал в своей жизни все, чтобы быть сейчас не за столом, а на площади. Я старался быть справедливым… но я убивал, потому что сказки о благородных разбойниках остаются сказками. Мои руки в крови.

— Я знаю, — кивнул Ос, Хозяин Колодцев. — Поэтому ты умираешь.

— Я щадил, — возразил Юстин. — Я убивал, но я и щадил тоже.

— Я знаю, — сказал Ос. — Но всех жизней, которые ты спас, недостаточно для того, чтобы оказаться среди живых, а не на эшафоте.

— Значит…

— Пей.

Юстин отхлебнул; красный ручеек потерялся в густой разбойничьей бороде.

— Она… жива?

— Да. Но она далеко.

— Она… счастлива?

Молчание.

— Вы думаете… я был прав?

— Пей, Юстин. У нас еще много времени. Целая вечность впереди.

Вечность.

Юстин отвык от вина. В бытность свою разбойником он пивал напитки покрепче.

Он от многого отвык.

Догорали тусклые свечи, похожие на ночных бабочек. Ос, Хозяин Колодцев, молчал, и Юстин молчал тоже. Это было глубоко понимающее, незыблемое, как небесный свод, молчание.

Далеко на площади — и рядом, на белой стене — искусный палач заканчивал свое действо над еще живыми останками человека.

Юстин пил, запрокидывая голову, у вина был вкус полыни пополам с диким медом. Хозяин Колодцев смотрел на маленькую тусклую монетку, видневшуюся из-за выреза рубашки.

Истекало время.

— Чего бы ты хотел напоследок? — спросил Хозяин Колодцев.

— Увидеть, — сказал Юстин. — Только увидеть.

— Смотри, — сказал Ос.

Юстин обернулся.

Белой стены со страшным рисунком не было. Была трава; был туман, до половины заливший невысокие стволы яблонь.

Было лето. Был рассвет. И над землей вставало столько запахов, что каждый вздох становился аккордом.

Июнь.

Навстречу Юстину шла по траве девушка в светлом платье, босая, круглопятая, с русыми волосами до плеч. Юстин смотрел, ежесекундно боясь, что наваждение исчезнет; а она шла, шагала легко и уверенно, будто каждым своим шагом утверждая и это утро, и этот сад, и эту жизнь.

Она шла, вытянув вперед руки, сложенные лодочкой, и в ладонях у нее горкой лежали бело-розовые крупные черешни.

Юстин смотрел.

Девушка подошла совсем близко. Протянула черешни; он видел, как поблескивают глянцевые бока, отражая солнце, отражая Юстина — восемнадцатилетнего.

Он поднял глаза — преодолевая страх, усмиряя надежду.

Девушка смотрела серьезно, без улыбки. По-доброму. Светло. И еще — Юстину показалось — понимающе.

Она смотрела, склонив голову к плечу; ему так хотелось, чтобы она разомкнула губы.

— Был ли я прав? — спросил он шепотом.

Она печально улыбнулась.

И все померкло.