"Рим Билалович Ахмедов. Загадочный недуг " - читать интересную книгу автора

беспокоивший всех вопрос:
- Любопытно, как он воспримет нас, потомков?
Эльгин пожал в ответ плечами и нахмурился, заметив, с какой иронией
улыбнулся доктор Лунин, и друг, и соперник, один из ярых противников только
что проведенной операции.

2

Тимуру Камаеву снился тяжелый сон. Будто бы лежит он в постели и не
может пошевелиться. Рядом стоят жена и сын Дамир. Смотря на него, улыбаются.
Он просит их помочь ему подняться, а они продолжают смотреть и улыбаться.
Тимур с ужасом замечает, что улыбка у них застывшая. И глаза неживые,
остановившиеся.
- Мария! Машенька! - кричит он во весь голос, но жена не слышит.
У него сжимается сердце в предчувствии непоправимой беды. Напрягая
силы, он пытается встать, протягивает руки, но упирается в стеклянную стену,
отделяющую его от сына и жены. Он колотит кулаками по стене, слышит звон
бьющегося стекла и... просыпается.
На полу блестят осколки упавшего стакана. На тумбочке у изголовья горит
настольная лампа. Над койкой склонился незнакомый врач. Тотчас обожгла
горькая мысль:
опять в больнице! Теперь наверняка конец. Иначе бы не поместили в
отдельную палату...
Тимур давно догадывался о характере своей болезни. И по необычному,
очень уж предупредительному отношению медицинского персонала, и по тому, как
крепилась и ходила навыказ бодрой жена. Ничего, мол, страшного нет, к осени
дело пойдет на поправку. Навещали друзья и чересчур весело утешали: "Ого, ты
стал выглядеть лучше!" Велась традиционная игра, которая всегда существует
между обреченным больным и окружающими его здоровыми людьми, и заключается
эта игра в том, чтобы ни в коем случае не называть вещи своими именами. Один
Дамир не умел притворяться. Сын подавленно молчал, избегая смотреть в глаза.
Тимур попытался воспроизвести в памяти, каким же образом он вновь
очутился на больничной койке, и не смог. Самое последнее, что
припомнилось, - это лицо жены, освещенное вечерним солнцем. Она сидела у
окна, глубоко задумавшись, и ее глаза, утратившие в этот момент притворную
бодрость, выражали отчаяние и боль. По радио звучала песня: "Настанет день,
и с журавлиной стаей я поплыву в такой же сизой мгле"... Мария спохватилась,
украдкой вытерла слезы и поспешно выключила приемник. Что было потом? Потом
какой-то черный, как обморок, провал. Наверное, потерял сознание, а жена,
испугавшись, привезла его опять сюда в больницу...
Все это было близко к истине. И песня была. И Мария, очнувшаяся от
тяжких дум, повернулась к мужу. Только ее до жути сдавленного крика Тимур не
слышал. Он лежал среди кислородных подушек, склянок и прочих атрибутов
болеющего человека с восковым лицом.
"Скорая" примчалась в считанные минуты. Дежурный врач, уловив угасающий
нитевидный пульс, сделал инъекцию. В больнице Марии предложили такое, чего
она меньше всего ожидала и к чему вовсе не была подготовлена.
- Мы можем отсрочить конец на полчаса, самое большее - на час, а в
остальном бессильны, - сказал ей доктор. - Но если вы захотите, он будет
жить. Нет, не сейчас, а через пятьдесят или сто лет, когда научатся