"Азиза Ахмедова. Апшеронская баллада " - читать интересную книгу автора

Забор у нас был низкий, сложенный из плоских, хорошо подогнанных друг к
другу камней, без всякого цемента или глины. Такими же невысокими были
заборы-изгороди наших соседей, все видели друг друга, целый день
переговаривались, ссорились и мирились... Но главное - ощущение общности,
искреннее желание в любой час прийти на помощь друг другу.
Море я любила какой-то особенной, восторженной любовью. Дача наша
находилась почти на самом берегу, и я по нескольку раз в день бегала к
Каспию, с изумлением наблюдала изменчивую игру красок - от лазурно-голубой,
синей с прозеленью до мрачно-свинцовой в ненастные, пасмурные дни. Однажды я
увидела на берегу большого мертвого журавля. Очевидно, птица умирала долго и
мучительно, билась крыльями, стараясь взлететь вслед за журавлиной стаей. Я
подошла поближе, потрогала перья на распластанных крыльях и увидела
запекшуюся кровь на брюшке. Я побежала за дедом - а вдруг еще можно спасти,
что-нибудь сделать?
- Эту прекрасную птицу убили, - сказал дедушка. - Пойдем отсюда.
Остальное сделают шакалы.
Весь день я была сама не своя, без причины принималась плакать. И долго
не могла заснуть, лежала на балконе и смотрела в небо. Ночь была безлунной,
с яркой россыпью больших, мерцающих звезд. Этот переливающийся свет
беспокоил меня, наполнял смутной тревогой. Вдруг в бесконечном море мрака
блеснули два белоснежных пятна - журавли плыли в мою сторону. Они парили,
расправив большие крылья, - такие гордые, Красивые. Но что это? Тишина
вздрогнула от оглушительного выстрела. Я услышала крик смертельно раненной
птицы, увидела, как она камнем падает вниз.
Меня разбудила мама.
- Что с тобой, доченька? Ты стонешь во сне. Вставай, перебирайся в
комнату! Смотри, как хмурится небо. Дождь будет.
И в самом деле, через несколько секунд ночную темноту вспороло лезвие
сверкнувшей молнии. Еще под впечатлением сна я смотрела на небо, где мне
казалось, все падала, падала серебристая птица. Я тряслась, прижималась к
матери, вскрикивая от раскатов грома.
Много лет спустя, уже после войны, впервые в жизни разглядывая на
кардиограмме неровные импульсы своего больного сердца, я вспомнила ту
грозовую ночь. Вот так же во мраке, казалось, грохотало невидимое сердце
Вселенной, вычерчивая ослепительными вспышками сокрушающее биенье.
К рассвету, выбившись из сил, утихла гроза, расшвыряв сорванные
заборчики, старые крыши, забытое на веревке белье. Через некоторое время
утих и Каспий. Что только не находили мы на его берегу после шторма бревна,
мертвых рыб, спутанные космы водорослей...
Я любила приходить в такие утра на берег смотреть, как очистило себя
море от всего лишнего. Да и с пустыми руками возвращаться домой было нельзя,
бабушка обязательно начнет ворчать. Я нехотя возвращалась на берег, собирала
в мешок щепки, доски от разбитых ящиков и волоком тащила домой тяжелый груз.
Сухими досками мы разжигали самовар. Неплохо горели и испачканные в мазуте
щепки; они вспыхивали быстро, сильно, так, что начинала петь дымоотводная
труба. Бабушка наливала в самовар воду. Самовар, будто испугавшись холода,
умолкал, затем начинал посапывать, вздыхать и, наконец, заводил тихую,
умиротворяющую песню. Сверх конфорки водружался заварной чайник. Ох, как
вкусен после моря крепкий, ароматный чай! Бабушка то и дело подливала себе
заварки, и суховатое, всегда раздраженное лицо ее добрело.