"Тахави Ахтанов. Избранное, том 2 " - читать интересную книгу автора

- Что ты лезешь, болван седой, в детские споры? Что, бедной девочке и
поиграть нельзя, позабавиться?
Весь этот привычный устоявшийся ад прерывался, когда в дом заходил
кто-нибудь посторонний. Уштап становилась церемонно-любезной, почти
ласковой: "Жанель-джан, поставь самовар гостю", "лапочка моя, пригляди за
казаном, у меня нет времени".
...Жанель вначале просто терялась в такие минуты, потом привыкла и уже
не обращала внимания на лицемерие Уштап.
- Ах-ах, трудно воспитывать чужого ребенка, - с глубоким вздохом
говорила та гостям. - Знаете, как они бывают мнительны, всюду им мерещится
обида. Вот Ибаш я ругаю частенько, ведь когда своя матка лягнет - жеребенку
не больно. А до Жанель боюсь и пальцем дотронуться. Не знаю, возблагодарит
ли нас бог за это трудное дело.
- Обязательно возблагодарит, - говорили гости. - Добро не пропадает.
Жанель у тебя как родная дочь.
Но, встречая Жанель на улице, те же люди говорили ей:
- Бедная наша сиротка, как тебе тяжело живется. Знаем мы эту Уштап...
Такая откровенная ложь пугала Жанель, она замыкалась в себе,
становилась угрюмой и нелюдимой.
Прошли годы, и Жанель даже не заметила, как превратилась во взрослую
девушку. За это время она совершенно привыкла к своему приниженному
положению, с тупой покорностью выполняла тяжелую работу, молча выслушивала
грубые оскорбления. Душа ее как бы поникла, и только однажды все в ней
взбунтовалось, когда она случайно подслушала разговор Уштап с мужем.
- Ну, потолковали мы с этим Турсаном, - говорила Уштап. - Бедняга уже
три года обнимает в постели свое голое колено. Я, конечно, завела издалека,
с подходом, но он меня сразу понял и обрадовался.
- Что ты мелешь? - возмутился Байсерке. - Как язык у тебя не отсохнет!
- Сам ты ерунду говоришь! Жанель давно уже на выданье. Что мы ее сушить
будем? Турсан мужчина еще в соку. Пусть люди говорят, что он жаман -
ничтожный, но хозяйство свое он вести умеет, этого никто не посмеет
отрицать. Конечно, так просто свою воспитанницу я ему не отдам. Сколько лет
поили-кормили. Пусть калым готовит - корову и четырех овечек, не меньше.
Потрясенная, Жанель, не дослушав, выскочила из дома. Турсан... дохлый
старикашка-вдовец... маленькое сморщенное личико... на подбородке два
десятка рыжеватых волосков... ростом на голову ниже Жанель... вечно возится
в своем дворике за камышовой изгородью, доит корову, а голова ей до живота
не достает... униженно всем улыбается... "да-да", больше от него слова не
добьешься...
Турсан... Она вздрогнула от омерзения, словно ей на голую грудь
положили жабу. В первый раз за свою жизнь она испытала чувство яростного
протеста. Ушла далеко в степь и не возвращалась домой до самой ночи.
Ни один джигит в ауле еще не предлагал ей своей руки. Бывало, парни
несколько раз подбирались по ночам к дому, мяукающими похотливыми голосами
вызывали ее. Ясно, что им надо, - позабавиться с бедной девушкой и уйти,
посвистывая.
- Тоже мне, гордая, - говорили они. - В чужом доме золу таскает, а
ломается, как ханская дочь.
Она понимала, что ни на что хорошее не может рассчитывать в своем
сиротском положении, но все равно твердо решила за Турсана замуж не