"Тахави Ахтанов. Избранное, том 2 " - читать интересную книгу автора

головы. Большинство заключенных любили этого долговязого пройдоху, который
даже в фашистском концлагере умудрялся не терять чувства юмора. Он был очень
общителен и завел себе широкий круг знакомств даже за пределами барака. "Я
Гусев", - коротко представлялся он, и все, даже самые близкие друзья, звали
его не по имени, Иваном, а по фамилии - Гусев.
С Коспаном они познакомились на земляных работах. Как и все в этом
потустороннем царстве, земляные работы были направлены на то, чтобы
поставить человека на грань жизни и смерти. Копали с утра до ночи. Тарелка
жидкой бурды и сто граммов хлеба из отрубей, так называемый "витальный
минимум", вот и все, что составляло их рацион. С каждым днем становилось
труднее поднимать большую лопату с землей.
- Ты чего это так стараешься, браток? - пробормотал кто-то над ухом.
Коспан опустил лопату. Рядом стоял русский парень, примерно одного с
ним роста. Он и раньше замечал его в бараке. Темно-русые волосы, широкие
монгольские скулы, глаза навыкате. Ходил он всегда с задранной головой -
подбородок выше носа. Среди безнадежно опущенных голов это сразу бросалось в
глаза.
Коспан непонимающе уставился на парня, а тот склонился к земле и с
преувеличенным усердием заработал лопатой, поднимая облако пыли.
- Капо идет. Шуруй! - буркнул он Коспану.
Морщась от пыли, мимо прошел надзиратель с резиновой дубинкой. Через
несколько минут парень снова обернулся к Коспану:
- Если ты будешь так глубоко врезать лопату, загнешься через две
недели. Полегонечку действуй, а землю кидай подальше, чтоб больше было пыли.
Понял? Не торопись, выработай себе ритм.
Обернувшись через минуту, Коспан увидел, что парень исчез.
Вечером, когда колонну вели к бараку, он почему-то снова зашагал рядом
и тихонько пожал Коспану руку.
- Понял премудрость? Где бы ни работать, лишь бы не работать, -
ухмыльнулся он. - Ты, друг, кто будешь по нации? Казах? Вот это здорово! Мы
же с тобой земляки. Я Гусев, акмолинский.
После этого они подружились. Поведение Гусева долгое время поражало
Коспана невероятно. До родины далеко, как до другой планеты, жизнь их
угасает в зловонных бараках и чудовищных карьерах, а он себе в ус не дует,
ходит с задранной головой, с вечной ухмылкой, с острым словцом, даже
позволяет себе подшучивать над надзирателями.
Всем было ясно, что никто не уйдет живым из этого концентрационного
лагеря. Тысячи живых скелетов копошились с рассвета до темноты в каменных
карьерах. Даже самых последних "доходяг" выгоняли на работу. Здесь, прежде
чем отправить человека в газовую камеру, из него неумолимо и расчетливо
выжимали последние капли силы.
Заключенных обували в деревянные колодки. Привыкнуть к этой обуви было
невозможно. Ноги стирались до крови, постоянно ломило ступни. Некоторые
пленные хитрили и подкладывали в колодки тряпье, но если это обнаруживал
надзиратель, на виновного обрушивалась резиновая дубинка.
В колодках этих, безусловно, был двойной смысл. Во-первых, в них нельзя
было убежать, а во-вторых, постоянная боль принижала человеческое
достоинство, от нее люди тупели, грызлись друг с другом.
С наступлением темноты всех загоняли в бараки, выходить из них
запрещалось. Русских военнопленных, будь они обнаружены вечером вне бараков,