ВИД С БАШНИ

Океан отходил ко сну. Вечер выдался жаркий. Пассат чуть дышал. Двадцатиметровые колеса воздушных генераторов вращались так медленно, что можно было пересчитать их блестящие лопасти. На западе стояла перламутровая стена, вся она трепетала и переливалась. Где-то там, за этой радужной стеной, умирала «Адель» — по старой традиции, циклоны носили женские имена. Туда с нашего острова весь день летели метеорологические ракеты, нацеленные в эпицентр вихря — сердце «Адели». Она тщетно стремилась уйти, вырваться из-под метких ударов, но у нее не хватало сил: к нам она подошла уже порядком израненная после бомбардировок с воздуха и обработки конденсаторами водяных паров.

Мы с Костей сидели под селиконовым колпаком на вершине смотровой башни. Вернее, я сидел, а Костя стоял и смотрел на радужную стену, чему-то улыбался, барабаня пальцами по толстой прозрачной стенке. Колпак слегка раскачивался, создавая полное впечатление, что мы висим в гондоле учебного аэростата для тренировочных прыжков с парашютом. Хорошо и немного жутковато болтаться на шестидесятиметровой высоте.

В океане отражались краски перламутровой стены. Милях в трех мелькали темные спины китов, они паслись на планктоновых полях. К острову возвращались дельфины, закончившие вахту у загонов синих китов и рыбных питомников. По дороге дельфины затеяли какую-то веселую игру, что-то вроде пятнашек. В лагуне под нами (башня стоит на ее правом крыле) тоже плавали дельфины. Было хорошо видно, как они совершали в прозрачной воде сложные построения, а затем одновременно стремительно бросались вперед; вдруг строй рассыпался, и все начиналось сначала.

Костя сказал, позевывая:

— Ватерполисты. Сегодня играют с нашей командой. Потрясающе интересные существа. Я познакомился сегодня с Протеем. Он подплыл ко мне и что-то неразборчиво сказал. Потом уже я догадался, что он поздоровался по-английски. Я положил ему руку на спину и говорю: «Здорово, дружище». Он ответил, правда не очень четко, что-то вроде: «Я рад нашей встрече».

— По-английски?

— Не смейся, Протей знает и русский. Когда мы выплыли в океан, он вдруг пропыхтел довольно внятно:

«Назад. Опасность!»

— И действительно вам что-то угрожало? — спросил я.

— Медузы! Багряные медузы! Колоссальное скопление. Сейчас их унесло течением, а в полдень ты же сам видел, что вода была красной от этих ядовитых слизняков. Тебя никогда они не жалили? Должен заметить, что ощущение не из приятных…

У Кости на лице появилась виноватая улыбка, и, будучи верен себе, он начал философствовать на тему, абсолютно не относящуюся к знакомству с Протеем:

— За последние пятьдесят лет человечество так много сделало, пожалуй, больше, чем за предыдущие две тысячи лет. Понятно, что этот диалектический скачок готовился столетиями, а человек, творец всего этого, — он развел руками, — совсем не изменился. По крайней мере, очень незаметно, и наши антропологи уверяют, что и не изменится в ближайшие сорок тысяч лет! Тебя не потрясает этот парадокс? Нет, вы какие-то пещерные люди. Именно пещерные! Вас совсем не изумляет то обстоятельство, что, если отбросить все достижения цивилизации коммунистического мира, мы — те же!

Я промолчал: когда Костя начинал философствовать, то он не нуждался в оппонентах.

Мой друг саркастически усмехнулся:

— Да, те же. А вот жизнь стала какой-то не такой, пресной, что ли, как будто мы что-то утратили. Что, если это реакция после стольких веков напряженной борьбы? Порой непонятной нам, но борьбы. А может быть, наши чувства стали менее острыми. И живем мы не так полно, как наши предки. Что-то я не слышал современных записей истории, как в старых книгах. Сколько было тогда нерешенных проблем! Все было загадочным, покрытым тайной. Ты скажешь, изменились условия? Да! Как тебе понравилась Вера?

Я сказал, что не вижу никакой связи между рассказом о знакомстве с Протеем, глубокомысленным сетованием на угрожающую задержку с развитием человечества и заключительным вопросом.

Костя нимало не смутился.

— Видишь ли, — сказал он, прищурившись, — все в жизни взаимосвязано, это нам внушали еще в детских садиках. О Вере я тебя спросил потому, что иногда, несмотря на свой скептицизм, ты высказываешь довольно верные суждения.

— Она красива. Возможно, очень умна…

— Ты сомневаешься в ее уме! Да она, если хочешь знать, заняла третье место на конкурсе студенческих работ своего факультета!

Костя разошелся, стал упрекать меня в пренебрежительном отношении к людям, эгоцентризме и даже сказал, что я неисправимый циник. Закончил он свою тираду снова неожиданным переходом, опровергающим его же высказывание о «пресной жизни».

— Как все-таки все сложно, — говорил он, — как мы еще зависим от случайностей! Иногда встреча с человеком, одним из десяти миллиардов, может изменить точно рассчитанную орбиту жизни…

Последовал вздох и взгляд на вечернее небо, туда, где сиял спутник Биаты.

В эту минуту Костя, наверное, жалел Биату и ему было неловко, что он увлекся другой девушкой.

— Мне придется тебя оставить, — продолжал он. — Ты же знаешь, что меня приняли запасным в команду. Вообще третья вахта не такая уж плохая, можно сосредоточиться, побыть одному ближе к звездам. Ну, а я спущусь на Землю… Смотри-ка! Появился дельфиний отец и учитель! Видишь, как размахивает руками? Сегодня я что-то его весь день не видел, он где-то мотался на своем скутере, окруженный свитой приматов моря. Ребята говорили, что он вечерами читает своим дельфинам лекции. Что-то в нем выше моего понимания! Неужели это один из первых биологических роботов? Если это так, то он идеально запрограммирован. Знает решительно все, лишь иногда задумывается, для виду, будто силится вспомнить: копирует человека своих лет. К тому же какой темперамент! Ты знаешь, он мне начинает нравиться. Вот таким, по-моему, должен быть настоящий человек!.. Счастливой вахты!

Костя сел в лифт, и я остался один.

С высоты остров напоминал крохотный атолл. Его широкая часть была обращена на северо-запад; там среди зелени возвышались ветряки, преобразующие силу пассата в электрическую энергию. Остров собрали из литых базальтовых блоков. Он стоял на мертвых якорях, незыблемый, как скала, и в то же время ничем не отличаясь от самого обыкновенного поплавка. В его недрах день и ночь работали заводы по переработке планктона, рыбы, китового молока, утилизации редких элементов, растворенных в морской воде.

Снизу послышался странный для горожанина набор звуков: вопли, пыхтенье, плеск, свист, резкие удары. Началась игра в водное поло, и дельфины-ватерполисты пошли в атаку на ворота островитян и, видимо, подбадривали друг друга этими своеобразными выкриками. Преимущество явно было на стороне дельфинов, и, хотя люди нарушали правила игры, мячи беспрерывно летели в их ворота. Мне хорошо было видно, как торпедообразные тела дельфинов мелькали в голубой воде, оставляя за собой серебристый шлейф из пузырьков воздуха.

Команда ватерполистов нашего острова недавно заняла первое место на соревнованиях в Сиднее. Полосатый мяч, который сейчас пасовали носами дельфины, — приз в этих крупнейших состязаниях. Снова наш вратарь, в который уже раз, выбрасывает его из своих ворот. Наконец нападающий команды дельфинов оплошал — отдал мяч, и, как будто стыдясь своего промаха, исчез под водой. За ним скрылась и вся команда, даже вратарь последовал их примеру. Наши погнали мяч в пустые ворота! И мячу преградила путь стенка одновременно вылетевших из воды дельфинов. Они не только переигрывали своих противников, и еще и «смеялись» над ними.

И все-таки островитяне, несмотря на явную безнадежность всех своих усилий не только выиграть или сравнять счет, а даже забить хотя бы один мяч, бросались в атаки.

Игра внезапно прекратилась. Дельфины поплыли к противоположной стороне лагуны, где стоял академик Поликарпов в окружении гостей.

С башни открывался великолепный обзор. Я мог поворачиваться на все триста шестьдесят градусов, сидя в кресле, любоваться водной гладью и посматривать на приборы.

В океане, спокойном с виду, проходили очень сложные процессы: там бушевали невидимые волны, возникали и гасли течения, менялась соленость воды, температура, холодные пласты воды вдруг устремлялись к поверхности. Все эти сведения сообщали мне электронные буи, установленные на разных глубинах.

На экранах акустических локаторов иногда мелькали синеватые черточки — это дежурные дельфины, охраняющие границы силовых полей. Черточек на экране стало больше, и они вытянулись в одну линию. Вдруг рамка одного из экранов окрасилась в желтый цвет, из динамика раздался голос автомата, установленного на сигнальном буе: «Появилось стадо косаток в квадрате «32-Б».

Косатки, эти вольные обитатели океана, вели себя так же, как в давние времена горцы Кавказа или североамериканские индейцы. Были среди них и мирные, и непокоренные племена. Судя по всему, эти косатки пока не предпринимали агрессивных действий, они шли параллельно силовым полям, защищающим пастбища тунцов и макрели. Дельфины двигались тем же курсом.

Вначале я подумал, что это разведчики из банды Черного Джека разыскивают брешь в ограждении. Но, судя по их спокойному движению, это предположение отпадало. Разведчики пиратов не пошли бы прямо на «сюрприз», они-то великолепно знали все хитрости, приготовленные для простаков. А эти движутся, не подозревая беды, прямо к ярко-зеленой точке — звуковому бичу. Вот косатки в двухстах метрах от буя, сто метров, пятьдесят… Вдруг их правильный строй смешался, и на экране вспыхнули зеленые брызги: спасаясь от ударов ультразвукового бича, косатки развили скорость не менее пятидесяти миль в час.

Я записал в вахтенном журнале появление косаток, хотя это происшествие, как и все, что происходило вокруг, фиксировалось на магнитной пленке.

…Пока я вносил свои записи в вахтенный журнал, оборвались короткие тропические сумерки. Вечный труженик пассат, отдохнув, ровно крутил колеса ветряков. Пенные гребни волн источали зеленовато-голубое сияние.

По черному небосводу среди молочной россыпи плыли созвездия. Именно плыли, потому что ветер раскачивал мою гондолу и мне казалось, вся небесная твердь пришла в движение. Будто и там дул космический пассат — вечный ветер Вселенной.

Плыл «Корабль», раздув свои невидимые паруса. «Райская птица» кружила возле Южного креста. Желтым топазом над головой светился диск астрономического спутника. Он висел неподвижно на высоте тридцати шести тысяч километров. На нем сейчас Биата тоже, наверное, несет вахту у своих счетчиков элементарных частиц или любуется Землей, а вернее всего — вглядывается в черную бездну Вселенной, туда, где должна вспыхнуть Сверхновая. Из этого участка Галактики, нарастая с каждым мгновением, льется чудовищный поток невидимых частиц. Сотни миллиардов нейтрино пронизывают ежесекундно каждый квадратный сантиметр Вселенной. Мчатся сквозь звезды, планеты, через все живое с такой же легкостью, как через вакуум.

На экране видеофона появилась ухмыляющаяся физиономия Кости.

— Не вздумал ли ты провести эту дивную ночь, как Симеон Столпник? — спросил Костя. — Уже шестнадцать минут, как истекло время твоего продуктивного времяпрепровождения на «столбе».

— Так почему же ты до сих пор болтаешься внизу?

— По двум причинам. Во-первых, потому, что ночные вахты несут, как всем известно, на Центральном посту, и, во-вторых, я выполняю там обязанности помощника ответственного дежурного по острову и его окрестностям. Между прочим, академик ушел поболтать со своими аква-приятелями. На «столб» вообще можно было бы не подниматься. Эта служба создана специально для еще не оперившихся птенцов. Опускайся с заоблачных высот: в спортивном зале — состязания в теннис. Ты когда-то неплохо держал ракетку… Постой! — Костя артистически изобразил, будто только что вспомнил небольшое и не такое уж важное событие. — Чуть не забыл тебе сказать, что только что говорил с Биатой. Держится хорошо, только немножко устала. Далась ей эта Сверхновая! Лишь о ней и говорила да еще о супернейтрино или, как она еще их называет, прапрачастицы, которые зафиксировали их ловушки. Нет, все-таки хорошо, что мы с тобой обитаем на этом прелестном островке. Передала привет… Тс-с! Старик возвращается. Не даст и поболтать с лучшим другом! — Костя растаял на экране.

Я позавидовал, что он дежурит вместе с Павлом Мефодьевичем. Меня все больше и больше интересовал этот удивительный и загадочный человек. А то, что Костя уже поговорил с Биатой, неожиданно обрадовало меня: между ней и мною теперь уже не было никого. Я стиснул в руке жетон. Какие надежды я возлагал на это свидание!