"Акрам Айлисли. Люди и деревья (трилогия)" - читать интересную книгу автора

огромную овцу, которая, опустив голову, мирно пощипывает траву. Вблизи эта
гора выглядела совсем по-другому: она вовсе не была округлой и гладкой;
огромные разноцветные валуны, расщелины, голые обломки скал - на нее совсем
не просто было забраться... Я-то, конечно, взбирался, но был твердо уверен,
что другим этот подъем недоступен, и деревни, леса, скалы, которые я увидел
отсюда по другую сторону горы, - мое открытие и никто, кроме меня, не
подозревает об их существовании. Я сидел на вершине "овечьей горы", смотрел
на желтеющие вдали деревенские крыши, на ребятишек, бегающих по извилистым
тропкам, на мужчин с белыми чалмами на головах - они веяли зерно на току - и
дивился тому, что люди эти такие же, как наши, деревенские, и так похоже
живут.
У Мукуша был большой сад, но гулять по нему не доставляло мне никакого
удовольствия. Мукуш умудрялся забирать себе очень много воды и так
усердствовал, поливая землю, что вокруг деревьев она всегда была мокрой;
наверно, именно от этого в саду стоял влажный запах прели.
Выше дома, на некотором расстоянии от него, росли две старые,
полузасохшие шелковицы. За ними, чуть подальше, желтели частые плети
огурцов. Неподалеку от огурцов, под орехом, Мукуш привязывал своего черного
осла, и тот весь день пасся на тучной траве, переступая с ноги на ногу и
лениво помахивая хвостом. Когда Мукуш возвращался откуда-нибудь домой, ишак,
издали заслышав хозяина, поворачивал навстречу морду, широко открывал пасть
и, сморщившись, как человек, который сейчас чихнет, начинал орать. Орал он
до тех пор, пока Мукуш не показывался в воротах.
Каждое утро, еще до восхода солнца, Мукуш отвязывал длинноухого и
отправлялся с ним в горы. Через час-другой он пригонял ишака, до самых копыт
нагруженного хворостом. Хворост уже некуда было девать, за домом и перед
хлевом Мукуш навалил целые горы сухих веток, тетя сердилась, что к хлеву
невозможно подойти, но Мукуш все возил и складывал; возил и складывал и
скоро завалил хворостом весь двор.
Свалив за домом очередную порцию хвороста, Мукуш садился перед грудой
старых башмаков и принимался сапожничать. Покончив с починкой, он брал
лопату и серп, садился на осла и, постукивая его по животу длинными, чуть не
по земле волочащимися ногами, отправлялся в колхоз на работу. В обед он
возвращался, везя на ишаке большую охапку травы. В траве всегда был
припрятан мешочек с фруктами, и хотя то, что он воровал в колхозном саду,
нельзя было даже назвать фруктами - так, одна зелень, - старательно сушил
свою добычу. Зеленые, твердые, как деревяшка, яблоки и груши, жесткую, еще
не налившуюся соком мушмулу Мукуш убирал в солому - дозревать; абрикосы
сушил на крыше. Большая часть всего этого добра сгнивала, так и не успев
дозреть, остальное пропадало уже потом, в зрелом виде. Фрукты валялись по
всему двору вперемешку с хворостом, который Мукуш продолжал по утрам возить
с гор...
Каждый вечер на склоне горы пела зурна и весело грохотал барабан,
каждый вечер взлетали в поднебесье галки, каждый вечер мы усаживались на
паласе, постеленном на крыше хлева, и молча принимались за ужин...
Потом мы с тетей уходили в пристройку. Тетя стелила постель, задувала
лампу, ложилась и крепко прижимала меня к себе. Обычно она долго не
засыпала. Я тоже не всегда засыпал сразу, мы лежали, прижавшись друг к
другу, и молчали.
В глубине двора, позади засохших шелковиц, волчьим глазом мерцал в