"Игорь Акимов, В.Карпеко. На чужом пороге (Повесть) " - читать интересную книгу автора

- Я догадываюсь...
- Итак, начнем с неизбежных в таком деле формальностей.
Краммлих небрежным, будто бы случайным жестом сдвинул папки с того
места, где находился микрофон, взял лист бумаги, карандаш.
- Прежде чем переходить к делу, познакомимся. Меня зовут Краммлих,
Томас Краммлих. Позвольте узнать ваше имя.
- Рута.
- Фамилия?
- Янсон.
- Год рождения?..
Краммлих писал быстро, кивал головой и всем своим видом старался
показать, что он очень доволен таким поворотом дела. На самом же деле он
почти не вдумывался в ее ответы и писал механически. Как он и предполагал,
она давала показания согласно захваченным у нее документам, да иначе и быть
не могло. Но Краммлиха это устраивало. Он выигрывал драгоценные минуты.
"Сосредоточься, - внушал он себе. - Сосредоточься и попытайся понять, где у
нее самое уязвимое место.
Думай, думай, - внушал он себе, потому что понимал: если не найдет
хорошего хода сейчас, придется прекращать допрос. - Ведь лучше изобразить
красивый жест и сделать вид, что даешь ей передышку в самом начале активных
действий, чем после лобовых, прямолинейных вопросов утратить возникшую между
ними интонацию доверительности, снова загнать ее в непробиваемый дот
молчания.
Думай, думай", - внушал себе Краммлих, но мысли его почему-то
рассеивались, почему-то снова и снова возвращались к тому вечеру, далекому
вечеру в парижском кафе "Аргус". Память, которой Томас Краммлих в общем-то
не мог похвастать, на этот раз с точностью кинематографа восстанавливала
каждый жест, каждое движение участников этой импровизированной интермедии.
Вот их взгляды встретились... он приподнимается, отодвигается стул...
она подходит... "Прошу". - "Благодарю вас"... Сели... Вот так странно,
словно не сами они действуют, а кто-то со стороны подсказывает, что сказать
в следующее мгновение, как повернуться, как посмотреть... Но поднимает
голову Отто, презрительно кривит рот, и Краммлих слышит, как он говорит
своему приятелю: "Мой милый, спорю на бутылку коньяку, что она
партизанка..."
Баммм! - от одной фразы разлетелась стеклянная преграда, отделявшая их
от всего мира. Жалобы радиолы, гогот парней из гестапо, дым сигарет и мясной
чад, и прочно вбитые в пространство - как кулаки, как гвозди, как
уверенность в завтрашнем дне - их молодые жизни, столкнувшиеся здесь по
велению насмешливой судьбы, - все вдруг обрушилось на него обновленно,
полнокровно... Он будто проснулся. Ему было хорошо и хотелось смеяться.
Ну и остряк же этот Отто! Всегда найдет, что сказать.
Тогда он воспринял это только так, но теперь, спустя три с половиной
года, глядя на давнюю сцену словно со стороны, Томас Краммлих вдруг уловил,
что не заметил тогда, ослепленный если не красотой, то, уж во всяком случае,
исключительной привлекательностью незнакомки: она даже переменилась в лице
от слов Отто... Как он тогда не обратил на это внимания! У нее дрогнули
ресницы, и кожа на горле дернулась раз и другой... Мало того, она Тут же
сделала совсем неловкий ход - так ее выбил из колеи внезапный выпад Отто.
Она прищурилась, словно страдала от близорукости, и приподнялась со стула.