"Игорь Акимов. Баллада об ушедших на задание (про войну)" - читать интересную книгу автора

петлей, горле.
Он смотрел на Малахова, откровенно усталого, даже замученного, с
глазами, готовыми каждую секунду исчезнуть под слипающимися тяжелыми
веками, - и не мог выдавить из себя ни слова. Наконец как-то совсем
по-граждански, плечом, он прикрыл дверь, привалился к ней на миг, явно
получив от этого облегчение, и сказал:
- Здравствуйте, товарищ подполковник.
- Не ждали?
- Не ждал...
- Проходите, товарищ Масюра. Садитесь вот сюда. Разговор предстоит
долгий.
Алексей Иннокентьевич говорил еле-еле, необычно вяло и вязко,
словно кашу жевал. Но это не было игрой, хотя он немало времени
потратил, обдумывая режиссуру самой первой минуты и первых пяти минут
встречи с Масюрой. У него было заготовлено несколько вариантов, но
сейчас он был сам не свой, им овладела апатия, скорее всего, реакция
на предельное умственное напряжение предыдущих трех суток, и все эти
варианты вылетели у него из головы, он и не пытался их вспомнить, знал
- бесполезно; одно только его и заботило: продержаться эти самые
тяжелые минуты, потратить их на пустяки.
- Вы успели хорошо подготовиться?
- Так точно, товарищ подполковник.
- Судя по записи в журнале, вчера вы показали неплохое знание
Гамбурга. Однако допустили несколько мелких ошибок. - Малахов открыл
журнал, нашел нужную запись; читая, водил пальцами вдоль строк,
видать, почерк был не самый разборчивый. - Да ошибки, в общем,
несущественные, но вы же знаете, товарищ Масюра, в нашей работе
мелочей нет, каждая может стоить жизни вам или вашему товарищу... не
дай бог, из-за "мелочи" и операцию загубить недолго...
Общие фразы удобны тем, что их не надо придумывать и задумываться
над ними не надо; они сами слетают с языка, льются, льются, словно
заклинание или наговор гипнотизера.
Накануне Масюру "гоняли по Гамбургу". Когда Алексей Иннокентьевич
сравнивал фотографии Масюры перед беседой и после нее, он не мог
удержаться от улыбки: после беседы лицо Масюры будто вширь раздалось;
словно это лицо стягивали внутри какие-то крючки, а теперь их все
разом отстегнули... И эту ночь Масюра спал хорошо - не сравнить с
предыдущими - и на сегодняшнюю повторную беседу пришел с лицом легким,
уверенный и спокойный. Но вдруг увидел перед собой не вчерашнего
преподавателя, а Малахова - и сломался. За несколько мгновений, что он
стоял возле двери, его лицо почернело и провалилось. Это происходило
буквально на глазах, как говорится, зрелище не для слабонервных.
Однако по лицу Малахова он не смог бы об этом догадаться. Алексей
Иннокентьевич изучил эти мгновения, знал, как это бывает, столько раз
видел, как люди осознают свой крах и что с ними после этого
происходит... Он знал: прямо сейчас можно начинать обычный допрос,
риска почти не было; вернее, небольшой риск все же был: человек мог
еще немного посопротивляться по инерции, не столько сознательно,
сколько из упрямства, и, чтобы сломать это уж самое остаточное
сопротивление, нужны были неожиданные и обязательно настоящие, не