"КОМАНДИР ЯПОНСКОГО ЭСМИНЦА" - читать интересную книгу автора (Хара Тамеичи)

Глава 4. Неравные бои

1 мая 1943 года я был произведен в капитаны 1-го ранга. Командир «Сигуре» капитан 3-го ранга Кимио Ямагами устроил по этому случаю торжественный прием в мою честь. Офицеры собрались в кают-компании, чтобы поздравить меня и выпить саке по этому случаю. Мы выпили по паре чашек саке, после чего командир эсминца несколько неуверенным голосом сказал:

— Прошедшие сорок дней экипаж напряженно трудился без какого-либо отдыха. Сегодня на плавмастерской «Акаши» показывают вечером кино. Может быть, нам отпустить матросов туда?

Отказывать в подобных просьбах всегда трудно, но я так и поступил.

— Я знаю, что вы все трудились без отдыха. Но это не моя прихоть, а необходимость. Этой же необходимостью диктуется и то, что мы не вправе терять и впредь ни минуты времени.

Ямагами замолчал, но командир минно-торпедной боевой части капитан-лейтенант Дои попытался мне возражать:

— Господин капитан 1-го ранга, простите, если я покажусь дерзким, но я не понимаю, почему матросы не могут немного развеяться и отдохнуть? Не говоря о том, что они это заслужили, небольшая передышка только воодушевит их для еще более интенсивных тренировок.

— Дои, — ответил я, — может быть, я покажусь вам излишне резким, если напомню, что экипаж эсминца никогда ещё не был в бою, где малейшая ошибка может привести к гибели корабля и всего экипажа. Пусть они ругают меня сейчас за безжалостные тренировки, но я хочу, чтобы хотя бы вы, офицеры, поняли, что лучше как следует потрудиться сейчас, чем быть убитым противником.

Короткое напряженное молчание прервал старший механик капитан-лейтенант Хироши Каянама.

— Господа, — сказал он. — Я разделяю мнение капитана 1-го ранга Хара. За последние месяцы погибло много наших эсминцев прямо на глазах у капитана 1-го ранга Хара. Мы должны быть счастливы, что имеем командира дивизиона с таким большим боевым опытом. Позднее многие поймут, сколь многим они обязаны его боевому опыту.

Мы выпили по третьей чашке, и прием в мою честь закончился. Все разошлись по своим боевым постам.

После шести недель тренировок «Сигуре» был назначен для несения сторожевой службы в районе Трука. Эта служба включала эскортирование транспортов и поиск подводных лодок противника, предоставляя прекрасную возможность продолжить тренировки.

Между тем, общая военная ситуация становилась все хуже. Наступательные возможности противника росли гораздо быстрее, чем возможности нашей обороны.

Адмирал Минейчи Кога, сменивший покойного адмирала Ямамото на посту Главнокомандующего Объединенным флотом, продолжал тактику своего предшественника. Легкие катера и эсминцы бросались в бой по частям, став своего рода «расходным материалом» морской войны. Им еще удавалось одерживать локальные победы, но изменить ход войны они были не в силах.

После отхода с Гуадалканала, передовая линия японской обороны проходила по группе островов Нью-Джорджия. На главном острове архипелага Мунда находились наши основные базы. Войска были развернуты и на близлежащем острове Коломбангара. Всего на архипелаге находилось около 10 500 наших солдат. 30 июня 1943 года американцы начали высадку на северную оконечность островов Рендова и Вангуну, также входящих в группу островов Нью-Джорджия.

Высадка противника представляла непосредственную угрозу нашим базам, и адмирал Кога приказал усилить гарнизон островов войсками и оружием. Эсминцы снова стали использоваться как «быстроходные транспорты» старого «Токийского экспресса». Перевозя огромное количество людей и грузов, эсминцы вступали в яростные бои с численно превосходящими соединениями противника, обладающего к этому времени более совершенными системами обнаружения и оружия. Подобные стычки проходили почти непрерывно: 4-го, 6-го, 12-го и 19-го июля.

Особенно блестящими были действия пяти наших эсминцев в бухте Куда 12 июля, напомнивших о былой славе боев у Гуадалканала. В этом бою японское соединение состояло из легкого крейсера «Дзинтцу» и эсминцев «Юкикадзе» (мой старый соплаватель), «Хамакадзе», «Микацуки», «Аянами» и «Югуре». Им пришлось иметь дело с сильным отрядом противника из двух американских и одного новозеландского крейсера и десять эсминцев. Сражение началось около полуночи, когда крейсер «Дзинтцу», повторив ошибку линкора «Хией», открыл прожектора и был потоплен концентрированным артогнем противника. В разгоревшемся бою новозеландский крейсер «Линдер» сразу же был торпедирован и вышел из строя. Союзники совершили крупный промах, разделив свои силы на две группы. Одна из этих групп, состоящая из четырех эсминцев, не сумела атаковать ни одного японского корабля. Пять наших эсминцев, носясь полным ходом в полной темноте и смело маневрируя, торпедировали крейсера «Сент-Луис» и «Гонолулу», выведя их из строя, и утопили эсминец «Гвайн». В суматохе столкнулись американские эсминцы «Вудворт» и «Бьюкенен», нанеся друг другу серьезные повреждения.

Японские же эсминцы с триумфом вернулись на базу. Однако потеря крейсера «Дзинтцу» была для нас более тяжелой потерей, чем для американцев временный выход из строя трех крейсеров.

Я слушал рассказ о подвигах «Юкикадзе» с некоторой завистью. Когда в конце 1942 года нам приходилось действовать вместе, мой «Амацукадзе» не очень выделялся на его фоне. Сейчас же «Юкикадзе» стал заметным кораблем. Он стал единственным эсминцем, не получившим даже царапины в море Бисмарка и блестяще показал себя в бою в бухте Кула. Завидовать мне, однако, пришлось недолго. 20 июля «Сигуре» получил приказ следовать в Рабаул.

Загрузив на борт ящики с запасными частями для самолетов, мы вышли в Рабаул, следуя южным курсом со скоростью 18 узлов.

Плавание прошло без каких-либо происшествий и 23 июля мы прибыли в Рабаул. Встав на якорь, я сразу же отправился в штаб соединения. Выслушав меня, дежурный офицер молча протянул мне листок бумаги. Я быстро пробежал его глазами и онемел: 20 июля эсминцы «Югуре» и «Киенами» были потоплены южнее Чойсела. Это случилось, когда они эскортировали транспорты на Коломбангару. Корабли погибли со всем экипажем: 228 человек на «Югуре» и 240 на «Киенами». Всего за неделю противник расквитался за свои потери в бухте Куда. 27-й дивизион эсминцев все еще существовал чисто номинально.

После краткого отдыха и ознакомления с обстановкой я был отправлен с тремя эсминцами 4-го дивизиона для доставки снабжения на Коломбангару. Мы должны были следовать через бухту Велла, которую в штабе считали «достаточно безопасным маршрутом», памятуя об успехе предыдущего рейда «Ариаке» и двух его товарищей.

Я не разделял этого оптимизма, поскольку уже имел много случаев убедиться в том, что повторение одной и той же тактической схемы всегда приводит к самым печальным результатам. Мы не могли надеяться на то, что противник по-прежнему из любезности к нам будет впустую тратить время и топливо в бухте Куда, так и не выяснив, почему она опустела. Почему-то в штабах упорно считали американцев дураками, и огромное количество горьких примеров не шло командованию впрок.

1 августа мы вышли из Рабаула, следуя кильватерной колонной во главе с эсминцем «Амагири». Как головной корабль, осуществлявший передовой дозор, «Амагири» не нес никаких грузов. Но следовавшие за ним эсминцы — «Хагикадзе», «Араси» и «Сигуре» — имели на борту 900 солдат и 120 тонн грузов. Это была первая боевая операция 1943-го года, в которой я участвовал. В мое отсутствие, в боях центральной части Соломоновых островов погибли, подорвавшись на минах или в результате ударов с воздуха, много знаменитых эсминцев-ветеранов боевого соединения адмирала Танака.

Охваченный этими воспоминаниями я стоял на мостике «Сигуре», глядя на темнеющее небо и думая о том, кому из наших четырех эсминцев суждено уцелеть в этом походе. Спустилась непроглядно темная ночь, создавая надежду на удачу.

Мы вошли в пролив Блэкетта — узкую полоску воды, отделяющую Коломбангару от трех островков на юго-западе. Обе стороны этого узкого пролива изобиловали опаснейшими рифами и банками на протяжении нескольких миль. Дойдя до условленного места, мы застопорили машины и легли в дрейф. В ту же минуту от берега отошли десятки барж и понтонов, чтобы принять от нас груз. Все делалось быстро, организованно и без малейшего шума. Буквально за 20 минут с эсминцев были сняты все люди и грузы. С великим облегчением я прочел световой сигнал с «Хагикадзе»: «Пошли домой!»

В пределах пяти минут мы развернулись в этой предательской узости и направились в обратный путь. Противник, имеющий здесь разветвленнейшую разведсеть, мог внезапно появиться из любой бухточки, великое множество которых находилось вдоль побережья, прикрытого рифами и мелями, напоминающими смертельный лабиринт.

Развернувшись на обратный курс, мы в течение 10 минут шли со скоростью 30 узлов, что было совершенным безумием в столь опасных водах. В мирное время ни один корабль не осмелился идти здесь ночью со скоростью больше 12 узлов, даже если бы горели все навигационные огни. Мы же шли, естественно, в полной темноте. Расстояние между кораблями составляло не более 500 метров.

Внезапно я заметил небольшой темный объект, быстро идущий в направлении «Амагири», что находился в 1500 метров впереди нас. Что это за объект, я определить не мог, но передал сигнал тревоги и весь сжался в ожидании взрыва.

Черный объект растаял в темноте без всяких взрывов, вспышек или огня. Я был озадачен. В этот момент «Амагири» передал сигнальной лампой: «Атака торпедных катеров противника! Один протаранен и потоплен!» (Это был торпедный катер «ПТ-109» под командованием лейтенанта резерва ВМС США Джона Кеннеди. Ночью 2 августа 1943 года катер был протаранен и разрезан пополам эсминцем «Амагири». Двое из тринадцати членов его экипажа погибли. Остальные, благодаря энергичным действиям их командира, будущего президента США, уцелели и были подобраны своими 7 августа.)

Внезапно залаяли крупнокалиберные пулеметы с «Хагикадзе» и «Араси». Я увидел трассеры, летящие с правого борта эсминцев. Также неожиданно темнота ночи озарилась двумя цветками бушующего пламени. Это горели два торпедных катера противника. Я не успел отдать приказ на открытие огня, как горящий катер исчез, как будто его никогда не существовало. (Эти «два горящих торпедных катера» были двумя половинками торпедного катера РТ-109 Роже Пино).

Мы продолжали идти в темноте. Настроение повысилось. На палубе слышались шутки и смех. Я же хорошо понимал, насколько нам повезло. И насколько близко мы были от гибели. Я еще хорошо помнил, как американские торпедные катера утопили в декабре 1942 года эсминец «Теруцуки». Это был новейший японский эсминец водоизмещением 3470 тонн, а утопил его крошечный катер водоизмещением всего 50 тонн. Такая же судьба ждала и нас, сумей противник обнаружить нас на несколько минут раньше.

Выйдя из бухты Велла, мы увеличили скорость и без дальнейших происшествий вернулись в Рабаул. Весь экипаж был еще в возбужденно-веселом настроении из-за ночной стычки с противником. У меня же никаких причин для веселья не было. Когда я пришел в штаб с докладом, мне вручили очередное секретное сообщение:

«Эсминцы «Микацуки» (30-й дивизион) и «Ариаке» (27-й дивизион) при транспортировке грузов в Тулуву на архипелаг Нью-Британия 27 июля сели на мель вблизи мыса Глостер. На следующий день они были атакованы бомбардировщиками «В-25» и полностью уничтожены. Погибло семь человек».

Я снова стал командиром однокорабельного дивизиона. Как быстро тают силы нашего флота! От славного июльского квинтета осталось всего два корабля. А прошел всего месяц. Как могли эти эсминцы вместе выскочить на мель?!

Расстроенный и опустошенный я заперся ночью у себя в каюте и выпил несколько бутылок саке. Потом ко мне присоединился капитан 3-го ранга Ямагами и примерно часа полтора мы вместе топили наше уныние в водке. Затем он ушел, а я продолжал пить один до полного отключения.

Через два дня, утром 4 августа, командир 4-го дивизиона эсминцев капитан 1-го ранга Кадзу Сугиура пригласил Ямагами и меня к себе на совещание. Стоял прекрасный солнечный день, и мы на катере отправились к эсминцу «Хагикадзе». Стол и стулья для совещания были вынесены прямо на верхнюю палубу, под небольшим тентом. Мы прибыли последними, застав на «Хагикадзе» всех других командиров и их старпомов. Капитан 1-го ранга Сугиура был на несколько лет меня старше, но, в отличие от меня, успел окончить и Военно-морскую академию.

— Господа, — сказал он, открывая конференцию, — я рад доложить вам, что наш последний транспортный рейд на Коломбангару завершился полным успехом. Наше морское командование, равно как и командование армией, выразили удовольствие по поводу проведения этой операции и уполномочили меня объявить всем вам благодарность. Кроме того, поступил приказ повторить подобный рейд послезавтра. Пойдут те же корабли. Только «Кавакадзе» заменит «Амагири», чей нос поврежден из-за тарана торпедного катера. Я буду рад выслушать ваши мнения и предложения.

Оглядев лица присутствующих, я понял, что от командиров эсминцев 4-го дивизиона никаких предложений не поступит. На их лицах можно было прочесть только безоговорочное подчинение всему, что скажет их командир дивизиона. Поскольку я был единственным из присутствующих, имеющим равный чин и равную должность с капитаном 1-го ранга Сугиура, то первым откликнуться на его предложение, видимо, надлежало мне.

— Господин Сугиура, — сказала, — если я правильно понял, мы должны повторить свой ночной поход. Означает ли это, что мы должны провести следующую операцию по той же схеме, что и предыдущую?

— Именно так, Хара, — ответил Сугиура. — Мы должны пройти через бухту Велла, затем — через пролив Блэкетта и разгрузиться на якорной стоянке Коломбангары в 23:30. Точно, как в прошлый раз.

— Прошу прощения, господин Сугиура, — возразил я, — но мне кажется, что не совсем разумно повторять ту же оперативную схему снова. Ведь эта процедура уже дважды использовалась в заливе Велла? Неужели ее нельзя никак изменить на этот раз? Скажем, перед входом в пролив Блэкетта пройти ложным курсом через пролив Гизо? Или хотя бы изменить временной график операции?

— Хара, — ответил командир 4-го дивизиона, — я понимаю и разделяю ваше беспокойство. Но приказ уже отдан. Если изменить в нем любую деталь, это повлечет за собой большие изменения во всех его составляющих, особенно во всем, что касается связи. Вы знаете, какие у армейских гарнизонов допотопные системы связи? С другой стороны, если пролив Блэкетта с его рифами и мелями опасен для нас, то он в равной степени опасен и для противника. Их катера могут, не обнаружив нас, выскочить на камни.

Три командира из дивизиона Сугиуры верноподданно закивали, выражая свое согласие. Я понимал, что любые мои предложения не вызовут одобрения ни у кого, разве что у Ямагами...

Между тем, Сугиура продолжал примирительным тоном:

— Я думаю, вы согласитесь со мной, Хара, если я поставлю ваш «Сигуре» головным, освобожу вас от грузов, предоставив таким образом вам полную свободу рук. С вашим опытом и искусством вы прекрасно обеспечите охранение всего отряда.

Это был, конечно, хитрый ход. В сущности, на меня, единственного офицера, который осмелился показать, что недоволен полученным приказом, возлагалась ответственность за проведение всей операции. Глаза всех присутствующих смотрели на меня, ожидая реакции на это предложение.

— Я понимаю ваши доводы, господин Сугиура, — ответил я, — но принять ваше предложение не могу.

Сказать, что присутствующие командиры были удивлены моим ответом — значит не сказать ничего. Они были просто ошеломлены. Я же продолжал:

— «Сигуре» — самый старый из всех четырех эсминцев. Его машина давно нуждается в ремонте, и я сомневаюсь, что он может развить скорость даже 30 узлов. Он совершенно не подходит для передового дозора. Я рекомендую назначить на сторожевое охранение капитана 2-го ранга Кошичи Сугиока. Его новейший эсминец «Араси» с легкостью развивает ход 35 узлов.

Капитан 1-го ранга Сугиура согнал с лица выражение недовольства и в наступившей тишине взглянул на капитан 2-го ранга Сугиока. Тот отвел глаза, не сказав ничего. Сугиура вздохнул и подвел итог совещания.

— Хорошо, господа, — сказал он. — Отряд поведет мой «Хагикадзе». Он будет осуществлять передовое охранение, но возьмет на борт причитающуюся ему долю людей и грузов. За ним пойдут: «Араси», «Кавакадзе» и концевым — «Сигуре» на расстоянии 500 метров друг от друга. Это создаст компактный, но маневренный строй. Это вас удовлетворяет, Хара?

Я отдал должное его выдержке и терпению и согласился. В конце концов все эти детали имели мало значения на фоне целесообразности всей операции.

Далее совещание стало обсуждать общий тактический план.

По этому плану мы должны были выйти из Рабаула на рассвете с тем, чтобы прибыть в район, где действует разведывательная авиация противника, с наступлением темноты. Сугиура считал, что американские самолеты-разведчики, базирующиеся на острове Рассела, способны действовать в радиусе 300 миль от своей базы.

Возможно, что неделю назад его предположения можно было считать совершенно правильными. Но мы были обязаны учитывать возможность того, что ныне разведывательная авиация американцев вполне может действовать и с более передовых баз. Скажем, с Рендовы, где противник обосновался еще с начала июля. Кроме того, наш отряд мог быть обнаружен и подводными лодками противника, а эта возможность вообще не рассматривалась на совещании.

Я больше не сказал ни слова, сидя в мрачной задумчивости.

Вспоминая это совещание, я до сих пор не могу подавить в себе чувство глубокого сожаления. Все-таки, думалось мне, я не сделал все возможное, чтобы доказать правоту своих взглядов. А сумей я это сделать, сколько жизней мне бы удалось спасти и в этой операции, и во многих последующих. И хотя разум подсказывает мне, что при столь жесткой иерархии, которая существовала в нашем флоте, мне вряд ли чего-нибудь удалось добиться, тем не менее я виню себя за недостаточные усилия.

6 августа около 3 часов ночи мы вышли из Рабаула, взяв курс на юг. Море было спокойным. Через дождевые тучи иногда проглядывало солнце. Временами шел дождь.

Мы проходили остров Бука, когда был замечен самолет противника, уходящий в облака. Наши радисты перехватили длинное шифрованное сообщение о самолете, помеченное «Срочно!» Видимо, это был доклад о нашем обнаружении. Рассчитывать на внезапность более не приходилось.

Я глядел на флагманский эсминец «Хагикадзе», ожидая, как отреагирует капитан 1-го ранга Сугиура на подобное развитие событий. Но ничего ровным счетом не произошло. Отряд продолжал следовать тем же курсом и с той же скоростью. Мне оставалось только сжать зубы и молиться, чтобы пронесло.

В 19:00 мы вошли в Бугенвильский пролив, где повернули на 140 градусов, имея скорость 30 узлов. Через два часа двадцать минут отряд находился северо-восточнее острова Велла Лавелла.

Мой «Сигуре» слегка отстал от отряда, так как 30-узловая скорость была слишком большой для него.

Штурман лейтенант Ешио Укихара доложил мне, что расстояние до нашего переднего мателота «Кавакадзе» увеличилось до 1000 метров вместо положенных 500. Он предложил форсировать двигатели, чтобы сократить дистанцию, но я не разрешил. Будем держаться на дистанции 1000 метров.

С правого борта проплыла Коломбангара с нависающей над всей местностью вершиной вулкана, зловеще торчащей на фоне черных туч. Слева не было ничего, кроме кромешной тьмы, из которой в любой момент можно было ожидать чего угодно. Меня бил озноб.

Я дал приказ нацелить все орудия и торпедные аппараты на левый борт, установив прицелы на дистанцию 3000 метров, а торпеды — на углубление 2 метра с раствором 20 градусов. А также удвоить число сигнальщиков.

Следующие 10 минут я напряженно всматривался в темноту, надеясь, что какая-нибудь мелькнувшая тень выявит присутствие противника. Тишина была прервана криком сигнальщика Ямасита:

— Вижу буруны! Черные объекты! Несколько кораблей идут прямо на нас!

Положив руль право на борт, я приказал выпустить торпеды по целям, появившимся с левого борта. Их носовые буруны были уже ясно видны. С ужасом я взглянул на идущие впереди три эсминца нашего отряда. Они продолжали следовать прямым курсом, вслепую сближаясь с вражескими кораблями. Мой «Сигуре» теперь находился в 1500 метров от «Кавакадзе», резко поворачивая вправо и выпуская одну за другой торпеды. Было 21:45.

Мы готовились выпустить восьмую торпеду, когда я заметил всего в 800 метрах от эсминца зловещий черный след, идущий в нашем направлении.

Я снова скомандовал: «Право на борт!» — и в этот момент увидел, как столб огня поднялся прямо в середине эсминца «Араси», а через мгновение — два огненных столба, вставших над «Кавакадзе». Нашего флагмана «Хагикадзе», который створился с «Араси», мне видно не было.

Взглянув на поверхность воды, я почувствовал, что у меня перехватывает дыхание: три торпеды шли прямо в носовую часть «Сигуре», которая мучительно медленно поворачивала вправо.

Я почувствовал слабость в коленях и вцепился в ограждение мостика. Первая торпеда прошла в 20 метрах у нас по носу, вторая — еще ближе. Что касается третьей, то казалось, что она непременно нас поразит.

К счастью, этого не произошло. Буквально содрав краску с нашего форштевня, торпеда прошла мимо благодаря резкому повороту, который совершал эсминец.

Не успели мы закончить разворот, как я увидел еще несколько торпед, идущих на мой эсминец. Я приказал положить руль лево на борт.

Когда эсминец мчится на 30 узлах, требуется почти полминуты, прежде чем он начнет подчиняться повороту штурвала. Я с тревогой огляделся. К счастью, больше торпед не было. Я снова взглянул на часы: 21:47. Эти две минуты были, пожалуй, самыми страшными в моей жизни.

В этот момент сигнальщик Ямасита ликуя объявил, что одна из наших торпед попала в корабль противника. Он сам видел взрыв среди американских эсминцев. Это известие явилось хорошей разрядкой для моих матросов, находившихся во время нашего отчаянного маневрирования в страшном напряжении ожидания взрыва собственного корабля. Однако радостные крики быстро умолкли, когда стало очевидно, что ни один из вражеских кораблей попадания не получил.

Позднее выяснилось, что взрыв торпеды, который наблюдал Ямасита, произошел от кильватерной струи американского эсминца. Наши кислородные торпеды были настолько чувствительными, что часто взрывались, попадая в струю от винтов.

Американские корабли не получили в этом бою никаких попаданий. Противник действовал превосходно, не допуская никаких ошибок. (Это была оперативная группа 31.2 ВМС США (капитан 2-го ранга Фредерик Мусбруджер), состоявшая из 12-го дивизиона эсминцев («Данлэп», «Гревен» и «Маури») и 15-го дивизиона («Ланг», «Стерет» и «Стек»).)

Часть моих торпед должна была точно попасть в цель, но вражеские эсминцы вовремя совершили поворот в 90 градусов на восток и уклонились от них.

Я спросил у радистов, что слышно от остальных трех эсминцев.

Из радиорубки доложили, что «Араси» и «Кавакадзе» передали короткое сообщение о получении попаданий торпедами. От «Хагикадзе» не было ничего.

Быстрая оценка обстановки убедила меня в том, что противнику блестяще удалось заманить нас в засаду, и что «Сигуре» сейчас находится в наиболее невыгодном положении, какое только можно себе представить. Я вспомнил ночной бой у Гуадалканала, когда мой эсминец в одиночку атаковал колонну вражеских кораблей и потопил эсминец «Бартон». Теперь роли переменились. Противник атаковал меня, действуя совсем не в одиночку. Судя по количеству выпущенных торпед, на нас из темноты обрушилось несколько кораблей противника. Я никак не ожидал от американцев такой снайперской торпедной стрельбы в полной темноте. Видимо, опыт прошлых боев с нами их многому научил.

Я, конечно, не мог бросить своих товарищей в беде, но в то же самое время я мало что мог предпринять против настолько превосходящих сил противника. Но поскольку не было никаких сообщений с «Хагикадзе», можно было предположить, что флагманский эсминец еще цел. Тогда нужно попытаться установить с ним контакт.

Я приказал перезарядить торпедные аппараты и объявил, что мы возвращаемся к месту боя. Когда «Сигуре» закончил поворот на обратный курс, было 21:51.

Минутой позже прямо по курсу, примерно в трех милях впереди нас, ночную тьму прорезал огромный сноп пламени. Я отчаянно пытался связаться с нашими кораблями по радио. Никто не отвечал.

В этот момент в ночном небе повисла гирлянда осветительных ракет и засверкали трассы зажигательных снарядов. Противник добивал наши корабли артиллерией.

Еще когда мы разворачивались на обратный курс, я почувствовал, что «Сигуре» как-то неуверенно реагирует на перекладку руля. Еще в самом начале боя я почувствовал какой-то удар в корму, но не был в этом уверен. Только через четыре месяца, когда «Сигуре» был поставлен в док, мы обнаружили в пере руля отверстие диаметром почти в два фута. Американская торпеда прошла прямо через перо руля, но, к счастью, не взорвалась.

Вцепившись в ограждение мостика, я лихорадочно обдумывал свои дальнейшие действия. Палуба эсминца была завалена грузами, а весь корабль забит солдатами, которых было 250 человек. Эффективно сражаться в таких условиях с превосходящим противником было невозможно. У Гуадалканала я совершил три ошибки, и это стоило мне сорока трех человек экипажа. Во сколько обойдутся мне ошибки, которые я совершу сегодня?

«Сигуре» все еще двигался к месту боя, когда в 22:10 артиллерийский огонь неожиданно прекратился. Все снова погрузилось в кромешную тьму. Я был уверен, что три наших эсминца потоплены. Противник, видимо, прячется в темноте, выжидая момент, чтобы обрушиться на одинокий «Сигуре».

В 22:15, не получая никаких ответов по радио и не видя никого вокруг, я дал приказ уходить с места боя.

Таким образом, этот бой, получивший позднее название боя в заливе Велла, закончился полной победой американцев. Три японских эсминца были потоплены. Из 700 человек их экипажей и 820 находящихся на борту солдат уцелело лишь 310 человек. Среди уцелевших был и капитан 1-го ранга Сугиура. Около 30 часов он добирался до берега, а потом неделю мыкался в джунглях, пока не был обнаружен спасательной партией. Когда 20 августа истощенный и угрюмый Сугиура вернулся в Рабаул, мне было больно на него смотреть. Уцелевшие с погибших эсминцев признали, что заметили идущие на них торпеды, когда те находились уже примерно в 300 метрах от кораблей. Две торпеды попали в «Хагикадзе», сразу выведя из строя радиостанцию эсминца. «Араси» получил попадание тремя торпедами, «Кавакадзе» — двумя. Это была одна из наиболее успешных торпедных атак в истории.

Восьмая американская торпеда угодила, как уже говорилось, в перо руля «Сигуре». Если бы она взорвалась, «Сигуре» разделил бы судьбу трех других эсминцев 4-го дивизиона.

После войны я узнал дополнительные подробности об этом бое.

Противник узнал о нашем выходе еще утром того же дня и постоянно отслеживал движение нашего отряда до входа в бухту Велла.

В 09:30 с Тулаги вышли шесть американских эсминцев. Войдя в бухту, американцы с помощью радаров обнаружили наш отряд на расстоянии примерно в 10 миль. После этого соединение противника разделилось на две группы по три эсминца в каждой.

Группы должны были выйти в торпедную атаку поочередно, но первая группа добилась стольких попаданий, что второй оставалось только добить наши поврежденные корабли артиллерией.

После этого боя в Рабауле начальство наконец поняло, что нельзя снабжать Коломбангару через бухту Велла.

Поздно ночью 7 августа «Сигуре» вернулся в Рабаул. В штабах царила атмосфера, напоминавшая панику. Потеря острова Мунда накануне, 4 апреля, а затем небывалый разгром нашего отряда эсминцев повергли всех в состояние шока. Главный бастион японской обороны на Соломоновых островах отделяла от Мунды лишь узкая полоска воды пролива Блэкетта.

Я доложил о катастрофе командующему 8-м флотом вице-адмиралу Самедзима. Он выслушал меня с мрачным лицом, но ни словом не осудил моих действий. Адмирал осознавал собственную ответственность за то, что 4-й дивизион эсминцев был послан в западню из-за дурацкой традиции раз за разом применять одни и те же тактические приемы.

По прибытии на базу мы сгрузили на берег 250 солдат и их грузы. Большинство солдат еле держались на ногах, проведя почти 40 часов в душных, набитых до отказа помещениях под палубой, неимоверно страдая при этом от морской болезни. Спускаясь по сходням на берег, некоторые не могли сдержать радостных криков. Они знали, какая судьба постигла большую часть их товарищей и насколько они сами близки к гибели, а потому были благодарны экипажу «Сигуре» за спасение.

На следующий день я предоставил своему экипажу давно заслуженный отдых, уволив треть матросов на берег.

Увидев в первой группе уходящих на увольнение матросов сигнальщика Ямасита, благодаря которому нам удалось вовремя обнаружить противника, я пригласил его к себе в каюту. Там я вручил матросу свои серебряные часы и сказал:

— Это подарок за отличную службу. Я понимаю, что это слишком малое вознаграждение за спасение корабля и двух сотен человек. Я купил эти часы двадцать нет назад в Нью-Йорке во время учебного плавания.

— Я не могу их принять, — запротестовал Ямасита. — Это не просто часы. Это память о вашей юности. Кроме того, я не совершил ничего особенного, что не входило бы в мои служебные обязанности как сигнальщика. В любом случае, если я и заслужил награду; то пусть пеня официально награждает командующий флотом. — Бери часы и не спорь со мной, Ямасита, — прервал я его. — От командования ты не получишь ничего, поверь мне. Они даже отказываются засчитать нам торпедное попадание, поскольку его наблюдал ты один, а больше свидетелей не было.

— Господин капитан 1-го ранга, — вспыхнул Ямасита, — я точно видел попадание нашей торпеды. Я никогда в жизни никого не обманывал...

— Ладно, — сказал я, — на службе все случается. Иди на берег и постарайся там хорошо провести время.

Я сунул часы в его карман. Сигнальщик остыл, улыбнулся и, отдав честь, вышел из каюты.

Я же засел за рапорт о подробностях ночного боя в заливе Велла. С одной стороны, мне хотелось как можно правдивее описать случившееся, но с другой стороны, не хотелось подставлять своих товарищей на других кораблях, совершивших кучу ошибок. Потребовалось несколько часов, прежде чем я закончил работу и вышел на верхнюю палубу.

К этому времени первая партия отпущенных на берег матросов уже вернулась на корабль. Среди них находился Ямасита. Форменка на нем была разорвана, губы разбиты, а под глазом набухал лиловый синяк.

— Что произошло? — потребовал я объяснений.

— Ничего страшного, господин капитан 1-го ранга, — вытянулся сигнальщик. — Я оступился и упал.

— Утром ты мне сказал, что никогда в жизни не врал, — сказал я. — Зачем же ты врешь сейчас?

— Простите, господин капитан 1-го ранга, — опустил глаза Ямасита. — Я подрался с какими-то ублюдками на берегу.

— Идем ко мне в каюту, — приказал я. — Доложишь, что случилось.

Ямасита послушно пошел за мной и в каюте честно рассказал, что с ним произошло.

— Дело было так, господин капитан 1-го ранга. Я выпил пару чашек саке. Возможно, опьянел слегка. И стал хвастаться часами, которые вы мне подарили. Тут ко мне подходит какой-то придурок и говорит, что наш «Сигуре» позорно бежал с поля боя и опозорил весь флот. Затем появился еще какой-то дурак и сказал, что вообще весь 27-й дивизион — это сборище трусов и разгильдяев. Ну я ему и врезал. Вы на меня не смотрите, господин капитан 1-го ранга. Они тоже получили все, что заслужили. Подонки!

— Ямасита, — спросил я, — ты считаешь, что «Сигуре» действовал неправильно?

— Нет, командир, — искренне ответил он. — Вы все сделали совершенно правильно. Просто эти придурки на берегу вывели меня из себя.

— Ты должен был не обращать на эти глупости внимания, — пожурил я сигнальщика. — Мы здесь для того, чтобы сражаться с американцами, а не драться друг с другом. Иди в лазарет, приведи себя в порядок.

После боя в заливе Велла атмосфера на «Сигуре» кардинальным образом изменилась. Я понял, что под моим командованием находится опытный боевой экипаж. Я уверенно чувствовал себя перед грядущими боями, которые не замедлили последовать.

Продолжая свое наступление, американцы провели новую высадку морской пехоты 15 августа на Билоа — вблизи южной оконечности Велла Лавелла. Новый плацдарм вместе с ранее захваченным на Мунде брал в клещи 12 000-й японский гарнизон в Коломбангаре. Реакцией японского командования стал план высадки подкреплений в Хорании для уничтожения нового вражеского плацдарма. Для этого предполагалось использовать и всю наличную в этом районе авиацию.

Утром 16 августа Ямагами и я были вызваны на совещание, которое на борту эсминца «Сазанами» проводил командир 3-й эскадры эсминцев контр-адмирал Мацудзи Иджуин. Было уже объявлено, что он намерен лично возглавить операцию у Хорании.

Иджуин информировал нас, что он добился у командования прекращения выполнения эсминцами транспортных функций. Отныне эсминцы будут заниматься только эскортированием. Эскортирующая эскадра еще год назад всегда состояла не менее чем из восьми эсминцев.

— К сожалению, ныне из-за больших потерь, понесенных в последние месяцы, нам придется довольствоваться четырьмя кораблями. Я сам выбрал эти четыре эсминца, — заявил адмирал. — И уверен, что они стоят восьми других кораблей.

После этого адмирал объявил названия кораблей, отобранных для операции. Если не считать моего «Сигуре», все остальные были эскадренными миноносцами новейшей постройки. Среди них был герой боя в бухте Кула 13 июля эсминец «Хамакадзе», который, помимо всего прочего, являлся одним из немногих японских кораблей, оснащенных радаром. Он и однотипный «Исокадзе» составляли 17-й дивизион эсминцев под командованием капитана 1-го ранга Тошио Мияцаки. Вместе с флагманским эсминцем самого Иджуина «Сазанами» они должны были сформировать охранение конвоя. Это был очень редкий случай, когда такой маленький отряд из четырех эсминцев должно было вести в бой целое созвездие старших офицеров: один контр-адмирал и два капитана 1-го ранга. Все это говорило о том, что на высшее командование разгром в заливе Велла оказал сильное впечатление.

17 августа в 3 часа ночи наши четыре эсминца вышли из Рабаула, продвигаясь в южном направлении на рандеву с конвоем из двадцати самоходных десантных барж. Баржи вышли с Бугенвиля, имея на борту 400 солдат для подкрепления сил гарнизона Хорании.

Мы находились еще примерно в 100 милях от Рабаула, когда радисты перехватили длинное сообщение, передаваемое американским самолетом-разведчиком. Ясно, что речь шла о нас. Адмирал Иджуин радировал в Буин, прося обеспечить воздушную разведку района, чтобы не быть пойманными врасплох кораблями противника.

Первое сообщение от нашего разведывательного самолета пришло в 13:30, когда на юго-западном горизонте уже появились берега острова Бугенвиль. Оно гласило: «Три эсминца противника идут проливом Гизо в направлении Билоа».

Наш отряд со скоростью 28 узлов продолжал идти в направлении Бугенвиля. Мы спешили, чтобы не позволить противнику напасть на неэскортируемый конвой, который медленно шел вдоль побережья Чойсела.

В 21:00 прямо по курсу на горизонте замаячила Велла Лавелла. Мы приближались к своей цели и, вероятно, к схватке с тремя ранее обнаруженными эсминцами противника.

Напряженная тишина, царившая на мостике, была прервана криком сигнальщика Ямасита:

— Вижу самолет противника!

На большой высоте прямо над нами прошмыгнул американский бомбардировщик и скрылся в облаках. Затем, также внезапно, появился второй самолет. Это 5ыл торпедоносец «Авенджер», сбросивший осветительную ракету прямо над «Сигуре».

Наши эсминцы, сломав кильватерный строй, разошлись разными курсами, открыв зенитный огонь. Маневрируя на 30 узлах, корабли закрылись дымзавесами.

Еще один бомбардировщик появился из облаков и, пройдя над самыми мачтами «Сазанами», сбросил несколько бомб. Я со страхом подумал, что это один из «топмачтовиков», о которых мы уже слышали несколько месяцев, но так ничего и не придумали, как уклоняться от скользящих по поверхности воды авиабомб.

Но в данном случае я ошибся. Бомбы были сброшены обычным манером. Они легли вблизи «Сазанами», подняв вокруг флагманского эсминца большие столбы воды. «Сазанами» отбивался изо всех орудий, но так и нe попал в этого отважного американского пилота.

Самолеты ушли, хотя существовала большая вероятность того, что они вернутся. Далеко на горизонте, наконец, показался конвой, который мы должны были охранять. До него оставался еще примерно час хода. Все с тревогой всматривались в небо, ожидая нового визита американских самолетов. Пока они появлялись двойками, а что будет, если их появится больше?

Самолеты продолжали нападать на нас парами до самого входа в залив Велла. Когда последние из них улетели, черный зловещий силуэт Коломбангары снова навис над нами с востока. И снова нас окутывала кромешная тьма. Не идем ли мы опять в капкан, расставленный противником?

С «Сазанами» по радио передали приказ повернуть на 180 градусов, на запад, из-за плохой видимости на стороне Коломбангары.

Повернув на запад, мы прошли около 30 миль, когда с «Сазанами» просигналили: «Четыре корабля противника, пеленг 190, дистанция 15 000 метров».

Адмирал Иджуин вовремя вывел нас из очередной ловушки.

Кормовой сигнальный фонарь «Сазанами» промигал новый приказ: «Построиться в боевой ордер. Подготовиться к торпедной атаке с левого борта».

Адмирал Иджуин позднее рассказывал мне, что он очень обрадовался, обнаружив, что противник нас преследует. «Я убедился, что противник, находясь под впечатлением своей феноменальной победы 6 августа, проигнорирует конвой и решит заняться нами. Я повернул на север, чтобы отвлечь американцев подальше от конвоя».

В 22:32 наши эсминцы повернули на 45 градусов к северо-западу. Все следили за маневрированием противника, к которому ближе всех находился имеющий радар «Хамакадзе», прикрываемый «Сазанами». Мой «Сигуре» занимал позицию еще на 1000 метров севернее их.

Противник продолжал следовать полным ходом на северо-восток, явно демонстрируя тот факт, что наше предыдущее маневрирование осталось незамеченным. Расстояние между нами и американцами сокращалось, и в 22:40 в темном небе расцвели две сигнальных ракеты: белая и синяя, выпущенные нашим самолетом-разведчиком. Это был заранее условленный сигнал, означающий: «Корабли противника являются эсминцами».

Американская колонна начала внезапный резкий поворот вправо в западном направлении. Адмирал Иджуин с ужасом понял, что противник прекратил преследование нас и лег на курс перехвата беззащитного конвоя. Адмирал немедленно приказал всем эсминцам совершить поворот на 90 градусов к юго-западу в надежде перехватить колонну противника, прежде чем она обрушится на незащищенные десантные баржи. Но беглый расчет скорости противника показал, что это невозможно.

Тогда Иджуин приказал дать по американцам торпедный залп с предельной дистанции, которая по оценке офицеров «Сазанами» составляла 8000 метров. Мои собственные расчеты показывали более 10 000 метров. С такого расстояния шансов добиться попадания практически не было никаких. Американские корабли шли почти параллельным курсом со скоростью более 30 узлов. Катастрофа нашего конвоя казалась неминуемой, и Иджуин приказал выпустить торпеды. В 22:52 все корабли произвели торпедный залп, выпустив двадцать три торпеды.

Наши торпеды были уже на полпути к цели, когда неожиданно одна из них внезапно встала вертикально в оде, переломилась пополам, осветив темноту бело-зеленым флюоресцентным свечением. С кораблей противника все это, разумеется, заметили и совершили резкое уклонение вправо. В результате все наши торпеды прошли мимо. Адмирал Иджуин, глядя на все это в бинокль с мостика «Сазанами», вздохнул:

— Надо же было ей сломаться! Не повезло. Но по крайней мере мы отогнали их от конвоя.

В 22:55 «Сазанами» выпустил восемь оставшихся у него торпед. Расстояние до противника было еще 7000 метров, но Иджуина это не заботило. Ему важно было еще дальше отогнать американцев от наших барж. Американцы совершили еще один резкий поворот вправо и уклонились от торпед. После чего адмирал приказал открыть артиллерийский огонь.

Загремели орудия «Сазанами» и «Хамакадзе». Однако без прожекторов обеспечить точность наводки было сложно. Да и дистанция для наших 127-миллиметровок была слишком большой.

Мой «Сигуре» и «Исокадзе» также ринулись на сближение с противником, и в 22:59 я приказал приготовиться к выпуску веера из четырех торпед.

В следующий момент на «Сигуре» обрушился град вражеских снарядов, падающих с недолетом в 20-40 метрах от корабля, поднимая каскады воды и брызг. Вторым и третьим залпом мы были накрыты, чудом избежав прямых попаданий.

Я пытался засечь противника по вспышкам его орудий, но не видел ничего и понял, что американцы используют беспламенный порох, слухи о котором ходили уже давно. Подобный порох в сочетании с радиолокационной наводкой орудий давали американцам огромное преимущество. Забыв о собственных планах произвести торпедную атаку, я приказал ставить дымзавесу и переходить на курс зигзага.

Мы носились взад-вперед в дымовой завесе со скоростью 30 узлов. Но каждые шесть секунд вокруг нас продолжали падать снаряды, ежесекундно грозя прямым попаданием.

Огня я не открывал, ожидая более удобного момента. А огонь противника продолжался. Американцы приближались по пеленгу 60 градусов, и мне хотелось сначала выпустить по ним торпеды, а потом открыть огонь из орудий, чтобы не сбить наводку торпедистам.

Столбы воды от американских недолетов и перелетов обрушивались на мостик, окатывая нас с головы до ног.

Сблизившись на 5000 метров, я дал торпедным аппаратам команду «Пли!» и стал разворачивать влево, наблюдая за движением торпед. Противник продолжал огонь.

Я открыл ответный огонь, и корпус «Сигуре» задрожал как лист от бортового залпа. Стоял оглушающий грохот. Кругом падали снаряды противника, но ни один из них так в нас и не попал. Через гром залпов и разрывов я услышал крик сигнальщика из вороньего гнезда а мачте:

— Торпеда попала во второй от головного корабль противника! Наши снаряды попали в третий корабль противника!

Доказательств этому я из-за клубов дыма сам не видел, но новость подняла боевой дух экипажа.

В это время радиолокатор эсминца «Хамакадзе» обнаружил подход к месту боя мощного соединения противника. Капитан 1-го ранга Мияцаки предложил отходить на северо-запад.

В 23:00 «Сигуре» и «Исокадзе» повернули на северо-запад. «Сазанами» и «Хамакадзе», совместно маневрируя, также легли на курс отхода.

Снаряды продолжали поднимать вокруг нас водяные столбы еще минут десять. Мы так и не получили ни одного попадания. «Исокадзе» повезло меньше. Попав под сосредоточенный огонь противника, «Исокадзе» выпустил по американцам восемь торпед. Противник четко совершил маневр уклонения, продолжая огонь. От осколков близко рвущихся снарядов на «Исокадзе» вспыхнул небольшой пожар, несколько человек получили ранения. Легко поврежден был и «Хамакадзе». Но Сазанами» и «Сигуре» не получили даже царапины. Это был уже второй бой подряд, когда так везло моему эсминцу.

Между тем, двадцать барж с десантом, воспользовавшись тем, что мы увлекли за собой четыре эсминца противника («Николас», «О'Веннон», «Тейлор» и «Шевалье»), проскочили вдоль берега и укрылись в бухточках за коралловыми рифами. Солдаты провели светлое время суток на баржах, а с наступлением темноты были высажены на берег.

До 23:21 американцы шли параллельным с нами курсом, а затем, совершив два последовательных поворота вправо на 90 градусов, повернули на обратный курс в направлении конвоя. Капитан 1-го ранга Раин в своем рапорте указал, что был вынужден прекратить погоню за нашими эсминцами, потому что «японцы уходили со скоростью 35 узлов, а мы могли развить только 30». Это, мягко говоря, неверно, поскольку и мой «Сигуре», и поврежденный «Исокадзе» шли со скоростью не более 28 узлов.

Однако, и повернув на обратный курс, американцы не сделали даже попытки напасть на наши беспомощные десантные баржи. В рапорте противника говорится о том, что эсминцы Раина израсходовали в бою почти весь боезапас, но для барж хватило бы и крупнокалиберных пулеметов. Возможно, Раин считал, что наши эсминцы действовали снова по образцу «Токийского экспресса», имея у себя на борту основные силы десанта и их грузов. Отогнав нас от Коломбангары, он решил, что сорвал высадку японских подкреплений.

Еще одной загадкой этого боя является факт неиспользования противником торпед. Это странно, учитывая недавний триумф американского торпедного оружия.

Доклад сигнальщика с «Сигуре» о попадании нашей торпеды так и не получил подтверждения. Возможно, это была боевая галлюцинация, а, возможно, торпеда взорвалась, попав в кильватерную струю вражеского эсминца. Однако адмирал Иджуин не разделял моих сомнений и скептицизма. Считая результаты боя превосходными, он написал в своем рапорте: «Наиболее доблестным кораблем отряда стал эсминец «Сигуре», утопивший торпедами КРЕЙСЕР противника».

Сильной критике подвергся наш выход из боя после сообщения «Хамакадзе», обнаружившим своим радаром подход к месту боя нового соединения противника. Позднее выяснилось, что радиолокатор принял за противника баржи собственного конвоя.

Наш отряд вернулся в Рабаул 18 августа. Счастливый и гордый экипаж «Сигуре» на следующий день получил заслуженное увольнение на берег. В эти дни ожесточенных боев с большими потерями было настоящим трудом пройти через два боя подряд без повреждений и потерь в личном составе. И если наше предыдущее возвращение вызвало множество сплетен и домыслов, то на тот раз ни у кого не возникло сомнений в доблести старого эсминца.

На следующий день я завтракал в офицерском клубе адмиралом Иджуином и капитаном 1-го ранга Мияцаси. Оба настолько хвалили «Сигуре», что в итоге привели меня в состояние сильнейшего смущения.

— Мне жаль, Хара, — заметил адмирал, — что вы, будучи командиром дивизиона, вынуждены командовать всeго одним кораблем да еще столь устаревшим. Но потерпите. Вскоре вы получите новые корабли.

Адмирал Иджуин носил наследственный титул барона. Но несмотря на это, он был очень прост в общении, начисто лишен какого-либо чванства, столь свойственного родовой аристократии. Еще в старые дни он пользовался репутацией одного из лучших штурманов на флоте.

Закончив завтрак, мы решили прогуляться по острову. Рабаул все еще оставался тихой тыловой базой. Редкие воздушные налеты противника не нарушали общего спокойствия. Теплый юго-восточный бриз шевелил роскошную листву кокосовых пальм. На этой далекой тропической базе уже давно перестали обращать внимание а разные формальности. Мы были одеты в футболки с короткими рукавами и шорты, а на головах у нас красовались соломенные шляпы или пробковые шлемы. Сновавшие вокруг матросы, разумеется, не отдавали чести, а нам было даже приятно оставаться незамеченными.

На острове вовсю работали магазины, принадлежавшие главным образом китайцам. Что за удивительный народ! В то время как японцы и американцы схлестнулись в смертельной борьбе, невозмутимые китайцы, казалось, не думали ни о чем, кроме усиления своего экономического контроля над островом.

Было на острове и весьма экзотическое туземное население, появлявшееся на базе в своей национальной одежде, состоящей из перьев в голове и набедренных повязок. Иногда прямо на каком-нибудь пустыре они устраивали свои ритуальные пляски, привлекая толпы матросов с различных кораблей.

Достопримечательностью острова были его знаменитые горячие источники, где командование организовало чисто японские бани для личного состава. Бани пользовались такой славой, что ими не брезговали даже адмиралы.

Между тем американцы, постоянно наращивая силу своих ударов, продолжали наступление вдоль цепочки островов архипелага. Пока мы наслаждались отдыхом в Рабауле, началась эвакуация японских войск с острова Сант-Изабелла, лежащего почти параллельно островам Велла Лавелла, Коломбангара и Нью-Джорджия.

Отдохнув три дня в Рабауле, Мияцаки и я получили новый приказ. С отрядом из трех эсминцев мы должны были прорваться к Рекате на северо-восточной оконечности острова Сант-Изабелла и эвакуировать оттуда как можно больше солдат, которых там было примерно 3500.

С «Сигуре» в этот поход снова шел «Хамакадзе». Поврежденный «Исокадзе» был заменен эсминцем «Минацуки».

Втроем мы вышли в море утром 22 августа, имея на борту продовольствие и боеприпасы для тех, кого не удастся снять с острова.

Каждый эсминец мог принять не более 250 пассажиров. Наша задала осложнялась тем, что накануне другая группа эсминцев сняла с острова 600 человек. Противник уже знал об операции, и мы приготовились к худшему. Подходы к Рекате были очень опасны из-за великого множества рифов и мелей, не отмеченных на карте. На наших картах, скопированных с английских карт 1939 года, для этого района была сделана следующая пометка: «Эти острова были описаны лишь частично и воды вокруг них остаются неизвестными. При плавании в данном районе необходимы большая осторожность и осмотрительность».

Мы не отошли и 100 миль от Рабаула, как на высоте 20 000 футов появились три самолета противника. Мы немедленно открыли заградительный огонь. На такой высоте мы их все равно достать не могли.

Самолеты противника бомб не сбрасывали, но держали нас в постоянном напряжения, кружась над нашими головами.

Примерно через десять минут на сцене появились шесть наших «Зеро», вылетевших из Бука. Они яростно накинулись на американцев, сделав на них несколько заходов. Но бомбардировщики противника «Б-24», судя по всему, были как будто неуязвимыми и продолжали свой хоровод над нами.

В конце концов американцы ушли, а наши истребители продолжали прикрывать наше движение на юг до наступления темноты.

Сбросив ход до малого, мы уже приближались к неведомым рифам и банкам вокруг Чойсела, когда радисты приняли срочное радиосообщение из Рекаты: «Четыре крейсера и несколько эсминцев противника замечены у входа в порт Рекаты».

Я даже застонал от злости. Наши перегруженные эсминцы, вынужденные следовать малым ходом из-за отсутствия точных карт, могут стать легкой добычей для столь мощного соединения противника.

Пока я обдумывал создавшуюся обстановку, с «Хамакадзе» промигал сигнальный фонарь: «Отходим мористее для поддержания скорости 24 узла до получения более полных данных о противнике».

Мы отвернули от побережья, взяв курс на север, где радары противника могли нас засечь с гораздо большей легкостью, чем на фоне берега. Действительно, мы не успели пробыть на новом курсе и десяти минут, как радиоперехват показал, что самолеты-разведчики противника уже заметили и сообщили об изменении нашего курса. Оставалось решить, что нам делать в подобном положении.

Карты показывали, что противник еще находится на расстоянии 30 миль. Должны ли мы вернуться под прикрытие берега, чтобы исчезнуть с экранов американских радиолокаторов? Попытаться пройти вдоль берега и атаковать противника? Но, атакуя, мы сможем в лучшем случае выбить из строя пару кораблей противника. А что потом?

Размышления снова прервал сигнал с «Хамакадзе»:

«Приказ из Рабаула немедленно возвращаться на базу, не вступая в бой. Возвращаться со скоростью 30 узлов».

Я облегченно вздохнул. Около полуночи мы взяли курс обратно на Рабаул, куда прибыли во второй половине дня 23 августа.

Через два дня мы снова вышли к Рекате. Стояла туманная погода и под ее прикрытием мы надеялись прорваться к цели своего похода. С наступлением темноты видимость падала до нескольких сот метров.

Когда мы прибыли к острову Сант-Изабелла, погода была столь же пасмурной. Поскольку противника в районе не было, нам было бы желательно, чтобы погода улучшилась. Со скоростью 6 узлов мы шли мимо рифов и мелей у входа в Рекату, останавливаясь каждые 100 метров для производства промеров глубин. Работа была столь же нервной, как и ожидание противника. Мы ковырялись около двух часов, пока не заметили тусклого сигнала с берега, показывающего нам путь подхода к причалам. В итоге всем трем эсминцам удалось протиснуться в узкую гавань.

В час ночи 25 августа мы начали разгрузку. Несколько сот солдат ожидали на затемненном причале приказа подняться на борт. Напряженное молчание ночи было внезапно нарушено ревом моторов двух американских бомбардировщиков, выскочивших из темноты на высоте наших мачт и скрывшихся в низкой облачности. Сброшенные ими бомбы стали рваться вокруг, поднимая огромные столбы воды и ила.

К счастью, прямых попаданий не было, а весь инцидент послужил быстроте разгрузочных работ. Как только палубы были очищены от грузов, по сходням на борт хлынули солдаты.

Было еще темно, когда вышли в обратный путь. На этот раз пришлось лавировать между рифами без остановки. Все обошлось и в 02:30 мы вышли в открытое море, увеличив скорость до 30 узлов. Все ожидали снова появления самолетов противника.

Через час после нашего выхода в открытое море начался рассвет. Мы шли вдоль побережья Чойсела. Прошел еще час и мы достигли Бугенвильского пролива. И в этот момент появились американские самолеты!

К счастью, мы заметили их приближение, и у нас было время рассредоточиться, укрывшись дымовой завесой. «Хамакадзе» и «Минацуки» увеличили ход до 35 узлов. Мой «Сигуре» — до 30. На этот раз вражеских самолетов было около дюжины, и казалось, что они налетают со всех сторон. Наши орудия вели непрерывный огонь, но попаданий заметно не было. Отчаянно маневрируя, я снова обратил внимание как плохо «Сигуре» слушается руля.

Налет продолжался около 5 минут. «Сигуре» снова повезло. Ни одна бомба не упала даже вблизи эсминца.

Выйдя из дымовой завесы, мы увидели впереди в 3000 метрах два других эсминца. Я сразу заметил, что с «Хамакадзе» приключилась беда. Эсминец неуверенно держался на курсе. На его полубаке бушевал пожар. На «Минацуки» все на первый взгляд выглядело нормально.

«Сигуре» приблизился, и с «Хамакадзе» передали флагами: «Прямое попадание в полубак. 36 убитых. Скорость упала до 20 узлов. Предполагаю направиться в Шортленд. Мияцаки».

Шортленд был нашей ближайшей базой всего в 30 милях. Но кораблям там было находиться очень опасно, поскольку база не имела никакого воздушного прикрытия. Я приказал передать на «Хамакадзе»: «Капитан 1-го ранга Хара возражает против вашего решения. База на Шортленде небезопасна. Вернемся в Рабаул на 20 узлах. В случае необходимости буду вас буксировать».

Мияцаки согласился с моим предложением. На «Хамакадзе» потушили пожар, и мы все вместе продолжали движение на север. И хотя мы шли агонизирующе медленно, но добрались до Рабаула. Самолеты противника больше не появлялись.

Сотни людей сгрудились на причалах, приветствуя наше возвращение и восхищаясь тем, что колонну эсминцев возглавлял старенький «Сигуре», который в принципе должен был стать первой жертвой любого налета, а не новейший быстроходный «Хамакадзе».

Мне было жаль Мияцаки, когда на следующий день мы встретились в штабе. Блестящий моряк и превосходный командир различными соединениями эскадренных миноносцев — он считался, несмотря на относительную молодость, первым кандидатом на присвоение адмиральского звания. Но ныне для него наступила какая-то пора невезения, когда в каждом бою эсминцы его дивизиона получали повреждения. Сегодня в ремонте стояли все три эсминца: «Юкикадзе», «Исокадзе» и «Хамакадзе», а это, естественно, отдаляло получение адмиральских погон. Мияцаки выглядел расстроенным и угнетенным.

Однако адмирал Иджуин радушно его приветствовал, протянув листок бумаги.

— Читайте, Мияцаки, и радуйтесь, как вам повезло! Мияцаки прочел и с печальной улыбкой передал листок мне. Это была радиограмма с Шортленда, говорящая о том, что база подверглась мощному удару с воздуха.

— Спасибо, Хара, — сказал Мияцаки, пожимая мне руку. — Если бы я не послушался вас, «Хамакадзе» уже наверняка был потоплен. Вы спасли и меня, и мой экипаж.

Через четыре дня адмирал Иджуин вызвал меня и командира «Сигуре» к себе в штаб. Командующий эскадрой выглядел задумчивым и неуверенным.

— Вашему «Сигуре» придется в одиночку совершить поход в Тулуву, — после минуты молчания сказал он. — Мне совершенно не доставляет удовольствия возлагать на вас подобную задачу, но все остальные эсминцы под моим командованием будут продолжать эвакуацию Рекаты. «Сигуре» выбран для самостоятельных действий именно потому, что на его борту находитесь вы, Хара. А мы знаем, что только вам подобная задача по плечу.

Я ответил, что для меня и Ямагами большая честь, что нашему одинокому эсминцу поручается решать задачи целого дивизиона.

Адмирал Иджуин очень обрадовался подобной нашей реакции. Он долго жал нам руки, напомнив, что наш «Сигуре» уже заслужил на флоте прозвище «Несокрушимого».

В Тулуву, на северной оконечности мыса Глостер острова Нью-Британия, японцы имели небольшую авиабазу. Хотя противник и обладал теперь превосходством в воздухе в этом районе, авиабаза в Тулуву успешно справлялась со своей главной задачей — проведения разведки над морем, став передовым наблюдательным постом Рабаула. Сухопутного пути из Рабаула в Тулуву не существовало и все снабжение базы шло морем.

Тулуву находился на западном входе в море Бисмарка, где в начале марта противник впервые применил топмачтовое бомбометание, утопив четыре наших эсминца (из восьми) и все восемь транспортов. Именно у Тулуву погиб эсминец «Ариаке» вместе с «Микацуки» 28 июля. Оба эсминца сели на камни и были добиты авиацией противника.

Тулуву находился в радиусе действия авиации противника, и любой появившийся там корабль мог рассчитывать на самую «теплую» встречу со стороны американцев, включая и топмачтовиков. А как уклоняться от топмачтовых атак мы, сколько не думали, так и не решили.

В полдень 1 сентября «Сигуре» вышел из Рабаула в Тулуву. Со скоростью 18 узлов мы шли вдоль побережья Нью-Британии, столь же опасного и предательского, как и побережье любого из Соломоновых островов.

К наступлению темноты мы подошли к мысу Холлмена на северной Оконечности полуострова Вилламез — примерно на полпути между Рабаулом и Тулуву. «Сигуре» входил в опаснейшую зону. В радиорубке слышали переговоры американских самолетов, находящихся где-то неподалеку.

Через час радисты доложили, что перехватили сообщение с разведывательного самолета противника, находящегося, судя по четкости приема, прямо над нами. Сообщение расшифровать не удалось, но складывалось впечатление, что в нем сообщались наше место, скорость и курс.

По мере нашего продвижения в западном направлении видимость все более ухудшалась. Стояла неимоверная духота. На мостике царила напряженная тишина. Я вытер платком лицо, подумав, что еще никогда не было так душно. Мой штурман, лейтенант Тоукихара, предположил, что мы входим в зону встречного ливня, и был прав. Ливень укрыл нас, и, хотя видимость уменьшилась буквально до нескольких метров, мы под прикрытием дождевого шквала повернули на юго-запад навстречу скалистому берегу.

Радиорубка сообщила, что больше не слышит самолетов противника. Мы провозгласили славу погоде и богам, которые ей управляют.

Было 20:00. Напряжение спало. Освеженные ливнем люди вышли из оцепенения. Кто-то обменивался шутками, кто-то смеялся.

И в этот момент в уши ворвался страшный вой и рев пикирующего бомбардировщика, выскочившего из туч прямо над нашим мостиком. Последовал страшный оглушающий взрыв, а затем еще несколько. Еще один самолет с громом пронесся над нашими мачтами.

Я никак не мог понять, откуда взялись пикировщики противника. Они появились столь внезапно, что мы не успели даже открыть огонь. «Сигуре» покатился влево, и бомба взорвалась в нашей кильватерной струе. Вторая у самого полубака. Мостик рвануло. Тонны воды обрушились на носовую часть эсминца, пенясь над орудийными башнями.

Стоя еще под водопадами обрушившейся на мостик воды, я дал команду:

— Руль право на борт! Немедленно довести ход до самого полного! Немедленно!

Я увидел растерянное лицо Тоукихара, переводящего рычаг машинного телеграфа в самое крайнее положение. Капитан 3-го ранга Ямагами дублировал приказ по переговорной трубе, громко произнося молитвословие.

Реакция офицеров была вполне понятна. Мне еще никогда не приходилось отдавать подобных команд, и многие могут прослужить на флоте всю жизнь, не отдавая и не слыша подобных приказов.

При нормальных условиях требуется полчаса, чтобы перейти с экономичного хода 12 узлов к максимальной скорости 30 узлов. В условиях военного времени этот период был сокращен до 15 минут. Мое «немедленно» игнорировало все уставы и наставления, создавая риск загубить турбины, чьи лопатки могли не выдержать столь резкого изменения режима работы.

«Сигуре» рванулся, как конь под ударом хлыста. Турбины выдержали, но из задней трубы вырвалось пламя, осветив корабль и все вокруг.

Мы оцепенели. Пикирующие бомбардировщики редко промахиваются по такой прекрасной цели. В страшном напряжении мы ждали появления бомбардировщиков. Томительно текли минуты. И тут из радиорубки доложили» что перехвачено сообщение американских летчиков, переданное открытым текстом. Они докладывали, что добились нескольких прямых попаданий в японский эсминец, который горит и тонет.

Я с трудом поверил своим ушам и попросил радистов еще раз прочесть перехваченное сообщение.

Списав нас со счета, американские пикировщики ушли.

А мы, снова снизив скорость до 12 узлов и окутавшись сгущающейся темнотой, дошли до Тулуву без каких-либо новых происшествий.

Сдав груз, мы, провожаемые радостными криками авиаторов, вышли в обратный путь и снова прибыли в Рабаул целыми и невредимыми.

После возвращения в Рабаул «Сигуре» был поставлен в ремонт. В ремонте нуждались изношенные котлы и машины эсминца, а также его обросший и проржавевший корпус.

Мы простояли в ремонте до середины сентября. За это время военная ситуация стала еще хуже. Противник перерезал основные линии наших коммуникаций. Гарнизоны на отдаленных островах оказались изолированными и просто вымирали от голода. Перед высшим командованием ясно встала необходимость нового отступления. Было решено эвакуировать весь регион вокруг Коломбангары.

Как раз к началу этой операции «Сигуре» снова вступил в строй.

21 сентября мы сняли гарнизоны с Арундела и Гизо, охранявшие Коломбангару с флангов на юге и юго-западе. К началу октября эта операция была успешно завершена ценой гибели всего 66 человек.

Следующей должна была стать эвакуация Велла Лавелла. Войска, снятые оттуда, как и с других островов, сосредотачивались на Бугенвиле.

Адмирал Иджуин получил приказ эвакуировать из Хорании 600 солдат местного гарнизона.

Для выполнения задания адмирал Иджуин сформировал из девяти эсминцев три группы поддержки. Если учесть, что для эвакуации десятитысячного гарнизона Коломбангары использовалось всего двадцать пять эскадренных миноносцев, выделенные силы можно было считать весьма солидными.

Операция не представлялась особенно сложной, поскольку гарнизон Хорании предстояло перевезти в Буин на острове Бугенвиль, т.е. на расстояние не более 50 миль. Кстати сказать, это армейское подразделение, которые ныне предстояло снять с острова, мы сами на него и высаживали полтора месяца назад.

6 октября мы вышли из Рабаула под командованием адмирала Иджуина, организованные следующим образом.

Общее руководство операцией — контр-адмирал Иджуин.

1-я группа поддержки: эскадренные миноносцы «Акигумо», «Исокадзе», «Кацегумо» и «Югумо» (контр-адмирал Иджуин).

2-я группа поддержки: эскадренные миноносцы «Сигуре» и «Самидаре» (капитан 1-го ранга Хара).

1-я транспортная группа: эскадренные миноносцы «Фумицуки», «Мацукадзе», «Юнаги» (капитан 1-го ранга Канаока).

1-я транспортная группа: 4 охотника за подводными лодками и 20 десантных барж (капитан 1-го ранга Накаяма).

Адмирал Иджуин нес свой флаг на эсминце «Акигумо». Вторым в командовании был опытный капитан 1-го ранга Мияцаки, шедший на «Исокадзе».

Четыре корабля 1-й группы, находящиеся под командованием самого адмирала, были способны развивать скорость до 35 узлов. В соответствии с этим, по составленному Иджуином тактическому плану, он попытается увлечь противника в погоню за собой, чтобы навести его на мои два эсминца. В то время как транспортная группа сможет при этом выполнить свою задачу без противодействия американцев. Наши 9 эсминцев, разделенные на три группы, не дадут возможности противнику точно определить состав наших сил, а потому и правильно оценить обстановку.

День был пасмурный, временами шел дождь. Мы радовались этому — под прикрытием дождя можно провести операцию вообще не встретив противника. Мы крались вдоль берега Бугенвиля, когда радисты перехватили шифрованную радиограмму противника. Неизвестно, исходила ли она от самолета-разведчика или от тайного наблюдателя, скрывающегося в джунглях острова, но ясно, что она сообщала о нас. Все были разочарованы, узнав, что нас так быстро обнаружили.

Теперь приходилось ждать удара с воздуха. Мы увеличили расстояние между кораблями с 500 до 1000 метров.

Около 15:00 со стороны Чойсела появилось несколько самолетов противника, но, к счастью, налетел дождевой шквал, укрывший нас примерно на полчаса. За это время самолеты куда-то исчезли.

С заходом солнца я получил сообщение от флагмана, что его группа намерена полным ходом идти к Велла Лавелла. Мне предписывалось «уменьшить скорость до 9 узлов и оставаться у берегов Шортленда, чтобы встретить баржи», появление которых ожидалось вскоре.

После этого Иджуин со своими четырьмя эсминцами вошел на скорости 26 узлов в Бугенвильский пролив. В темноте идти на такой скорости через эти воды, было очень рискованно, но все обошлось без происшествий.

Мои два эсминца медленно прошли через пролив и точно в указанное время встретили восточнее Шортленда транспортный конвой.

Иджуин почти уже дошел до Хорании, когда в темноте он заметил «четыре» эсминца. Набежавший очередной дождевой шквал полностью закрыл видимость. Однако Иджуин помнил об американских орудиях с радиолокационной наводкой и не решился идти дальше. В этот момент ему принесли радиограмму следующего содержания: «Разведывательный самолет из Рабаула обнаружил четыре крейсера и три эсминца противника, идущих в западном направлении к северу от Велла Лавелла».

Прочтя радиограмму, Иджуин дал приказ своей группе приготовиться к повороту на обратный курс. Как выяснилось позднее, сообщение с самолета-разведчика оказалось полностью неверным, но оно привело к серьезной тактической ошибке адмирала Иджуина. Лично я думаю, что виной всему неопытность пилота разведывательного самолета. Видимо, в разрывах облаков он обнаружил группу из трех американских эсминцев. Видя их время от времени с разных позиций, он принял их за две или три отдельные группы, о чем и докладывал в штаб.

Будь этот рапорт правильным, вся картина предстоящего боя могла выглядеть иначе. Огневая мощь крейсера в десять раз превышает огневую мощь эсминца. Именно это и заставило адмирала Иджуина проявить некоторую нерешительность, помня об убийственной точности огня с помощью радиолокационной наводки. Он знал также, что в условиях столь низкой видимости его эсминцы не смогут противостоять такому мощному соединению противника.

Когда разведывательный рапорт был получен мною на «Сигуре», я хотя и удивился столь быстрому появлению противника, но не имел никаких причин сомневаться в точности самого донесения. Я понял перед какой дилеммой стоит адмирал: продолжать операцию или отменить ее? Это было трудное решение. Отряд адмирала Иджуина был непропорционально сильным для выполнения такой мелкой операции по эвакуации войск, которую мы проводили. Отмена операции стала бы ужасным ударом по репутации адмирала.

Пока Иджуин колебался, обдумывая различные возможности, его группа продолжала идти в южном направлении со скоростью 26 узлов.

В это же время три американских эсминца под командованием капитана 1-го ранга Уолкера, ведущего колонну на своем флагмане «Селфридж», заметив корабли Иджуина в 21:31, решили, что это японский транспортный конвой. Уолкер приказал своим эсминцам увеличить скорость до 33 узлов и атаковать «конвой». Одновременно он вызвал еще одну группу из трех американских эсминцев, маневрирующих в этот момент у северного побережья Нью-Джорджии — примерно в 20 милях от Уолкера.

Видимость в эту ночь резко менялась, иногда достигая 15 000 метров, а порой падая практически до нуля. Таким образом, капитан 1-го ранга Уолкер обнаружил японские корабли, в то время как Иджуин еще ничего не знал об его эсминцах.

Пока эсминцы Уолкера полным ходом пошли на сближение с группой Иджуина, я получил от адмирала приказ «присоединиться к нему как можно быстрее». Я получил этот приказ в 20:10 и немедленно пошел на соединение с группой Иджуина, увеличив скорость до 30 узлов. Адмирал Иджуин все еще ничего не знал о приближении противника. Ожидая подхода моих двух эсминцев, он в 20:29 повернул свои корабли в западном направлении. Через 6 минут я радировал ему: «Из-за плохой видимости не могу вас обнаружить. Прошу, чтобы «Югумо» включил синий кормовой огонь».

Было 20:35. Адмирал приказал своим эсминцам развернуться влево, а «Югумо» включить опознавательный огонь.

Колонна Иджуина совершила еще два последовательных поворота, и наконец в 20:38 я заметил синий опознавательный огонь.

Через минуту Иджуин обнаружил колонну кораблей противника, подходящую с востока. Четыре эсминца первой группы, увеличив скорость до 35 узлов, повернули на юг. Хотя и считалось, что колонна противника состоит из четырех крейсеров и трех эсминцев, адмирал Иджуин решил выйти в торпедную атаку, повторив ту же тактику, что и 17 августа.

К сожалению, как часто бывает ночью, адмирал слегка ошибся в определении расстояния до противника. Американские корабли показались ему ближе, чем были на самом деле. В 20:45 адмирал Иджуин понял свою ошибку. Вражеская колонна держалась на прежнем курсе, но была еще достаточно далеко. Адмирал приказал повернуть на юго-восток, чтобы откорректировать допущенную ошибку, а в 20:48 скомандовал поворот «все вдруг» на 45 градусов вправо.

И тут адмирал Иджуин совершил вторую ошибку. Поворот «все вдруг» является очень сложным маневром, особенно для эсминцев, следующих на высокой скорости в плотном кильватерном строю. Для успешного выполнения этого маневра флагману необходимо точно знать положение на каждом корабле колонны, держать с ними связь с тем, чтобы все корабли начали маневр одновременно. Поэтому все каналы связи флагманского эсминца были заняты связью с остальными кораблями колонны, а связь с моей группой из двух эсминцев оказалась потерянной.

После неправильного определения расстояния до противника и ошибочной команды на поворот «все вдруг», адмирал с ужасом убедился, что занял такую позицию, в которой его корабли стали прекрасной целью для противника. Американцам представлялась отличная возможность нанести по колонне Иджуина сокрушительный удар, а затем следовать на север и уничтожить японский транспортный конвой.

Понимая весь ужас подобного развития событий, уставший и несколько растерявшийся Иджуин совершает очередную, на этот раз самую крупную из всех своих ошибок. Он приказывает своим кораблям совершить еще один поворот «все вдруг» влево. Это выстраивает его корабли в изломанную линию фронта, еще лучше подставляя их под удар противника.

В 20:56 эсминцы Иджуина совершили очередной поворот «все вдруг» — на этот раз вправо, перестроившись из строя фронта снова в кильватерную колонну, подставляя свой арьергард под бортовой залп противника. Концевым следовал эсминец «Югумо», находясь всего в 3000 метрах от американских орудий с радиолокационной наводкой.

В этот момент противник открыл артиллерийский огонь и выпустил торпеды. Эсминец «Югумо» сразу же получил попадания пятью снарядами. «Югумо» выкатился из строя влево, открыл яростный ответный огонь и выпустил по противнику 8 торпед. Следующий впереди эсминец «Кацегумо» также открыл артиллерийский огонь, но не смог выпустить торпед из опасения попасть ими в поврежденный «Югумо». «Исокадзе» и «Акигумо» не имели возможности на своем курсе даже открыть артогонь.

Между тем, «Югумо», пораженный еще несколькими снарядами, потерял управление и стал дрейфовать к юго-западу. В 21:03 он получил попадание в правый борт по меньшей мере одной американской торпеды, взорвался и, продержавшись на поверхности еще несколько минут, затонул. Никто из его экипажа (241 человек) не спасся. Три оставшихся корабля Иджуина бежали из этого района в хаотическом беспорядке. Десять минут у них ушло на то, чтобы снова построиться, после чего вся группа ушла в западном направлении.

Три американских эсминца, которые до сих пор действовали безукоризненно, стали, судя по всему, жертвой излишней самоуверенности.

В 20:56, после открытия огня и торпедного залпа по «Югумо», они отвернули вправо. Останься они на этом курсе, то скорее всего им удалось бы уцелеть. Но примерно через полторы минуты прямо по курсу американцы обнаружили еще два японских эсминца — «Сигуре» и «Самидаре» на расстоянии 13 000 метров. Они тут же повернули на обратный курс, параллельный их новым целям, и приготовились к атаке. Сам по себе это был правильный маневр, но он не учел только одной опасности — торпедного залпа с погибающего «Югумо». Возбужденные своим успехом американские моряки забыли об этой опасности и были сурово наказаны.

Одна из торпед «Югумо» попала в американский эсминец «Шевалье», вызвав детонацию боевых погребов. Это случилось в 21:01 — за две минуты до взрыва самого «Югумо».

В 21:05, в тот самый момент, когда «Югумо» скрылся в пучине, американский отряд постигла еще одна беда — эсминец «О'Веннон» врезался на полном ходу прямо в середину правого борта погибающего «Шевалье».

Третий американский эсминец «Селфридж», единственный пока еще оставшийся неповрежденным, продолжал сближаться с «Сигуре» и «Самидаре», ведя огонь из орудий. Огонь был очень неэффективным. Открытый в 21:04, он продолжался 2,5 минуты, когда в носовую часть «Селфриджа» угодила торпеда. Это была одна из шестнадцати торпед, выпущенных несколькими минутами ранее «Сигуре» и «Самидаре».

Теперь я хочу вернуться к 20:38, когда прошло три минуты, как я запросил адмирала Иджуина показать световым сигналом свое место, поскольку я не мог обнаружить его группу из-за плохой видимости.

Заметив синий опознавательный сигнал, включенный «Югумо», я полным ходом пошел в указанном направлении.

Внезапно с левого борта появился какой-то черный объект, похожий на небольшой островок. Но в этих водах никаких островков не было. В этот момент сигнальщик Ямасита доложил:

— Неопознанные объекты 50 градусов слева по носу. Похожи на крейсеры или эсминцы, вероятно, противника. Сближаются!

Я взглянул в окуляры огромного 20-сантиметрового бинокуляра.

Так и есть! Какие-то корабли шли прямо на нас. Сосчитать их не мог, так как они шли кильватерной колонной, когда головной корабль закрывал остальных. В 20:40 с «Самидаре», который также их обнаружил, передали сигналом: «Корабли противника по курсовому 115 градусов».

Противник быстро сближался. Я наблюдал за ними в бинокль, обдумывая свои действия. Дистанция до них составляла сейчас 13 000 метров.

Я решил, что самое лучшее — пустить им навстречу пару торпедных вееров. Чтобы улучшить нашу позицию при торпедной атаке, я приказал отвернуть чуть влево.

К 20:55, когда расстояние до противника составляло уже 10 000 метров, и мы были в пределах дальности его управляемых радаром орудий, я потерял из вида опознавательный сигнал, поднятый «Югумо».

Кроме того, я, еще считая, что соединение противника состоит из четырех крейсеров и трех эсминцев, больше думал о том, как спасти свои два корабля от уничтожения, нежели о нанесении какого-либо серьезного урона американцам. Видя, что колонна противника поворачивает вправо, я в 20:58 тоже скомандовал резкий поворот вправо. Теперь нас разделяло расстояние 8500 метров. В составленном мною наставлении по торпедным стрельбам идеальной считалась позиция на параллельном курсе чуть впереди противника. Световым сигналом и по радио я передал на «Самидаре» приказ приготовиться к выпуску торпед и открытия огня. В этот самый момент противник подставлял нам свой левый борт, желая ввести в действие все свои орудия сразу.

Поняв это, я в 20:59 приказал еще немного отвернуть вправо, чтобы, резко сблизившись с противником, сбить ему наводку, а, следовательно, и время открытия огня.

В этот момент меня вывел из себя командир «Самидаре», который, как дурак, запросил меня по радио: будем ли мы вести бой на этом новом курсе?

— Скажите ему, — прошипел я, — что мы еще повернем влево.

Мы сблизились с американцами еще примерно метров на 500, когда я приказал начать разворот влево и дал команду произвести торпедный залп. Было 21 час и 30 секунд. Противник находился от нас по пеленгу 50 градусов по правому борту на дистанции 7500 метров. Шестнадцать «рыбин» плюхнулись в воду с моих двух эсминцев, и торпедисты начали спешно перезаряжать аппараты.

Торпеды были еще на своем пути к цели, когда вокруг моих кораблей стали вздыматься столбы воды от вражеских снарядов. Первым же залпом американцы достигли накрытия, но прямых попаданий ни один из наших кораблей не получил. Я ждал, когда будут перезаряжены торпедные аппараты, готовясь вместе с новым торпедным залпом открыть артиллерийский огонь.

«Сигуре» взвизгнул изогнувшимся от бортового залпа корпусом, когда грохнули пять наших 127-миллиметровок, осветив тьму океанской ночи и ослепив всех находящихся на мостике. Пороховой дым на мгновение закрыл полностью видимость. Первое, что я услышал, оглушенный грохотом орудий и вспышками залпа, был голос сигнальщика Ямасита, кричащего о том, что одна из наших торпед попала в цель.

Когда мои глаза снова привыкли к темноте, я увидел взрыв на головном корабле вражеской колонны. Но кораблей, которые шли за ним, нигде не было видно. Сигнальщики подтвердили, что видят только один эсминец противника. Это привело нас к предположению, что все три американских эсминца стали жертвами наших торпед. Мы, конечно, и представить не могли, что «Шевалье» и «0'Веннон» терпят бедствие в 6000 метрах за кормой головного корабля. Всему виной была плохая видимость.

В попытке проверить результаты нашей торпедной атаки, я снова развернул свои корабли вправо. После десяти минут бесплодных поисков я приказал повернуть на 90 градусов влево и возвращаться на базу.

Ошибочный рапорт, переданный разведывательным самолетом о наличии вражеских крейсеров в этом районе продолжал, между тем, лихорадить группу из трех оставшихся эсминцев адмирала Иджуина. После потери «Югумо» они продолжали в полном беспорядке отходить в западном направлении. В 21:13 их сигнальщики заметили вдали «Шевалье» и «0'Веннон», приняв их в панике за четыре американских крейсера. Хотя оба эсминца стояли без хода, на эсминцах Иджуина почему-то решили, что они приближаются.

В 21:19 три эсминца 1-й группы выпустили двадцать четыре торпеды по увиденному ими миражу, ни одна из которых в цель не попала. Сигнальщики через ночную мглу увидели отблески огня от пожаров на «Селфридже» и «Шевалье», что дало повод доложить о «потоплении нашими торпедами двух крейсеров или больших эсминцев противника». Это был еще один мираж, порожденный паникой.

После чего адмирал Иджуин повернул свои корабли на север и вернулся на базу. Между тем, японский транспортный конвой добрался до Хорании без всяких помех. За два часа они эвакуировали 589 человек из местного гарнизона, не понеся никаких потерь.

Таким образом, в результате этого боя один американский эсминец был потоплен, а два — повреждены. Мы потеряли один эсминец. Американцы потеряли почти столько же людей, сколько погибло на «Югумо», хотя мы тогда еще не знали, что примерно треть экипажа «Югумо» была подобрана американскими эсминцами.

Но самое главное, что несмотря на все ошибки, удалось провести конвой без каких-либо потерь. А это уже было победой. Я лично считаю, что этот бой мог бы закончиться полной победой американцев, если бы Уолкер повернул не на север, а на юг и добил бы артиллерией три удирающих в панике эсминца адмирала Иджуина. Но это всего лишь гипотеза. Морские бои всегда полны ошибок, галлюцинаций и сюрпризов.

По возвращении в Рабаул я застал адмирала Иджуина шокированным, не знающим куда деваться от стыда. Открыто его никто не осуждал, но высшее командование откровенно выразило свое отношение к этому бою, наградив меня церемониальным мечом, а моих командиров — капитана 3-го ранга Ямагами с «Сигуре» и Сугихара с «Самидаре» — почетными кортиками. Из первой группы эсминцев никто не получил ни наград, ни поощрений, хотя это был первый японский успех на море за три прошедших месяца.

Наш успех праздновался на следующий день, 7 октября. Торжественная церемония вручения меча и кортиков, как водится, завершилась банкетом. Все происходило в нашем роскошном офицерском клубе, где по этому случаю присутствовали практически все высшие офицеры, включая командующего военно-морской группой «Юг» и 11-м воздушным флотом вице-адмирала Кусака, и командующего 8-м флотом вице-адмирала Самедзима.

На стол было подано громадное количество саке, а когда появились женщины, торжественно-церемониальная часть тут же переросла в бурное веселье. Женщинами были гейши, нанятые министерством ВМС и посланные на крупные передовые базы для поднятия боевого духа личного состава.

Произнося тост, адмирал Кусака сказал:

— Жизнь эсминца в Рабауле в среднем продолжается меньше двух месяцев. И только один корабль, непрерывно участвуя в боях три месяца подряд, не получил ни царапины и не потерял ни единого человека из своего экипажа. Я предлагаю тост за капитана 1-го ранга Хара, капитана 3-го ранга Ямагами и за весь экипаж прославленного эсминца «Сигуре»!

За столом становилось все более шумно. Неожиданно один из штабных офицеров встал и обратился к адмиралу:

— Господин адмирал Кусака, я давно хотел задать вам один вопрос, но не осмеливался. Разрешите мне задать его сейчас?

От такой неслыханной дерзости в помещении сразу же воцарилась мертвая тишина. Но адмирал благодушно кивнул, и молодой офицер продолжал:

— Господин адмирал! Вы только что с непонятной гордостью отметили, насколько коротка жизнь эсминца в создавшейся обстановке. Но почему такая обстановка возникла? Почему все наши крупные корабли отсиживаются на Труке? 20 октября мы можем отпраздновать годовщину с тех пор, как наши авианосцы последний раз принимали участие в боевых действиях. Воюют уже целый год исключительно одни эсминцы, не говоря уже о том, что их еще используют как транспорты. Почему на таком важнейшем театре военных действий всю тяжесть войны возложили на эскадренные миноносцы. А где все наши авианосцы, линкоры и крейсера?

Такой дерзости со стороны молодого офицера не ожидал никто, хотя он выразил мысли, которые мучили всех нас. Адмирал Кусака мрачно молчал. Вместо него в напряженной тишине заговорил адмирал Самедзима:

— Я полагаю, — не совсем уверенно сказал он, — что главнокомандующий Объединенным флотом адмирал Кога ведет подготовку к решительному сражению, в котором будут задействованы все наши крупные корабли.

Задавший вопрос офицер пьяно засмеялся:

— Решительное сражение? Когда оно будет, это решительное сражение? Что они даже сейчас смогут сделать, если уже целый год не участвовали в боях? Целый год, который стал для наших эсминцев целым веком. Целый год, за время которого противник настолько повысил свою боевую подготовку, что уже во всем превосходит нас!

Видно было, что из-за большой дозы выпитого этот офицер потерял контроль над собой. Его приятели пытались прервать поток разоблачений, усадить пьяного на место или увести из клуба. Тот отбивался и продолжал орать:

— А что сообщает Императорская Ставка в Токио? Противник истекает кровью на Соломоновых островах! Это мы здесь истекаем кровью, а не противник!

Двое приятелей, наконец, схватили его и вытащили из зала.

Этот эпизод оказал на меня какой-то странный эффект. Я тоже был сильно пьян и стоял пошатываясь и опираясь на длинный церемониальный меч, который мне торжественно вручил адмирал Самедзима.

Я подошел к нему и сказал:

— Адмирал, я хочу вернуть этот меч, потому что я его не заслужил. Но даже если я его заслужил, то что мне делать с ним на корабле?

Все застыли от удивления от моей выходки. Первым опомнился от шока капитан 1-го ранга Мияцаки. Он подскочил ко мне, обнял, приговаривая:

— Хара, ты переутомился. Пошли домой, Хара. Тебе надо отдохнуть.

Я отпихнул его и продолжал:

— Я хочу обменять этот меч на саке для моего экипажа. Мои моряки должны же быть как-то награждены. Адмирал Самедзима, купите выпивки для моих матросов. Не для себя прошу!

Тут возле меня возник мой непосредственный командир контр-адмирал Иджуин.

— Все в порядке, Хара. Я поставлю выпивку твоим морякам. Но сейчас все уже устали и надо расходиться.

Я проснулся на следующее утро в ужаснейшем похмелье.

Капитан 3-го ранга Ямагами скорбно напомнил мне о моей выходке и о том, как адмирал Иджуин и капитан 1-го ранга Мияцаки волокли меня, что-то ревущего, с банкета. Подобное поведение старшего офицера было неслыханным в Императорском флоте, и к мучениям от перепоя добавился стыд за свое поведение и страх от ожидания возможных последствий.

Как ни странно, но за свое постыдное поведение я никак не поплатился. А когда слух о моей выходке распространился среди матросов, то это только добавило мне популярности. То, что мне все это сошло с рук, говорит, видимо, о том, что многие из моих начальников разделяли общее недовольство в отношении высшего командования.

Главное командование в Токио приказало считать отход на Бугенвиль последним рубежом обороны. Но в зоне боевых действий этот приказ никому оптимизма не добавил. Остров Бугенвиль был по размеру раза в три больше Гуадалканала, и его побережье, не имеющее фактически никакой обороны, предоставляло много потенциальных мест для высадки противника.

Адмирал Минейчи Кога, занявший пост главкома после гибели адмирала Ямамото в апреле 1943 года, вообще ничего не делал и его никто не видел. Непонятно чем занимался и вице-адмирал Исабуро Одзава, сменивший в ноябре 1942 года адмирала Нагумо на посту командующего авианосными соединениями. Стояли в бездействии на якорях и корабли 2-го флота, которым с августа 1943 года командовал вице-адмирал Курита, сменивший адмирала Кондо.

Прошло уже полгода после гибели адмирала Ямамото, а его политика продолжалась. Еще со времен, боя в Яванском море в феврале 1942 года я убедился, что участие только в одном бою учит гораздо большему, чем участие в тысяче маневров. К сожалению, командующие адмиралы не разделяли моих взглядов. Они продолжали держать главные силы нашего флота в Рабауле или, что еще хуже, в водах метрополии, мотивируя свои действия необходимостью «сохранить корабли и подготовить личный состав». Результатом явилось то, что ни корабли, ни люди не оказались готовыми к боям, когда сама жизнь вынудила эти бои начать.

А агрессивный противник не давал нам ни минуты передышки. Уже после возвращения из боя в заливе Велла мы могли убедиться, насколько обстановка стала критической. 12 октября 349 американских бомбардировщиков берегового базирования совершили налет на Рабаул.

К счастью, бомбардировка, ведущаяся с большой высоты, оказалась не очень точной. Был потоплен только один транспорт. Но столь массированный налет на главную японскую военно-морскую базу шокировал штаб Объединенного флота на Труке. Если противник сумел бросить такое количество самолетов берегового базирования против Рабаула, то Соломоновы острова не могут считаться благоприятным местом для базирования и действий флота.

Еще один массированный налет имел место 18 октября, когда самолеты противника атаковали Рабаул и Буин — нашу главную авиабазу на Бугенвиле. Через пять дней произошел новый воздушный налет, который затем продолжался ежедневно, пока Буин не был превращен в пылающие руины.

К этому времени адмирал Кога после некоторых колебаний выделил нам в Рабаул два тяжелых крейсера и эскадру эсминцев, которые прибыли на базу 21 октября. Среди эсминцев был «Сирацуи», номинально входивший в мой дивизион и только сейчас попавший под мое командование.

Наконец, после шести месяцев после моего назначения командиром дивизиона, у меня под командованием оказалось три корабля.

«Сирацуи» был однотипен с «Сигуре» и «Самидаре», но внешним видом от них отличался, напоминая самые современные эсминцы. В ноябре 1942 года он получил тяжелые повреждения авиабомбами в. районе Новой Гвинеи и был фактически заново построен в Куре.

Несмотря на то, что мое тщеславие как командира дивизиона было удовлетворено, забот мне прибавилось. «Сирацуи» был укомплектован совершенно неопытным экипажем, и я сильно сомневался, что этот эсминец добавит боевой мощи моему дивизиону.

23 октября я вывел три своих корабля в море, транспортируя грузы в Ибоки — примерно в 50 милях восточнее мыса Глостер. На рассвете американские самолеты совершили свои, ставшие ежедневными, налеты на Рабаул и Буин и атаковали наш дивизион в море. К счастью, было еще достаточно темно, чтобы атаковать такие маленькие и шустрые цели, какими были эсминцы. Причем «Сирацуи», уклоняясь от бомб, показал гораздо больше выучки, чем я от него ожидал.

27 октября американцы совершили очередную высадку. На этот раз их целью был небольшой остров Моно в 20 милях южнее Бугенвиля. На следующий день американские парашютисты были сброшены на Чойсел, и адмирал Кога понял, хочется ли ему этого или нет, но решительное сражение неизбежно. Императорская ставка в Токио требовала удержать Бугенвиль любой ценой.

Кога немедленно приказал трем авианосцам адмирала Одзава с 173 самолетами на борту перейти в Рабаул. Вместе с тем он отдал приказ соединениям в Рабауле уничтожить десантные силы противника в районе Бугенвиля.

Но график действий американцев не совпадал с графиком адмирала Кога. Авианосцы «Дзуйкаку», «Секаку» и «Дзуйхо» находились еще далеко на севере, когда мощные силы противника под прикрытием сметающего огненного вала с моря и воздуха начали вторжение на мыс Торокино на западном побережье центральной части Бугенвиля. Это началось в 07:00 1 ноября. Высадка противника почти не встретила сопротивления.

Адмирал Кусака бросил все 104, истребителя и 16 бомбардировщиков своего 11-го воздушного флота в Торокино, но они не смогли остановить поток вражеского вторжения, затоплявший остров. Три авианосца адмирала Одзава, которые думали больше о собственной безопасности, выпустили в воздух 173 боевых машины, находясь еще в 200 милях севернее Рабаула.

Адмирал Кога, руководивший операцией со своей штаб-квартиры на Труке, пытался избежать тех ошибок, что были допущены пятнадцать месяцев назад, когда американцы высадились на Гуадалканале. Тогда адмирал Микава со своим отрядом из семи кораблей одержал блистательную победу, утопив четыре крейсера противника. Но при этом он не уничтожил ни одного транспорта противника. Поэтому сейчас было принято решение бросить все имеющиеся в распоряжении корабли к Торокино, а затем провести туда конвой с войсками для осуществления контрвысадки и уничтожения плацдармов противника.

Командовать этой операцией Кога назначил контр-адмирала Сентаро Омори. Адмирал Омори, недавно прибывший в Рабаул, провел до этого много месяцев с двумя своими тяжелыми крейсерами «Миоко» и «Хагуро» либо на Труке, либо в водах Японии. Однако почему-то ожидалось, что в этой операции Омори если не превзойдет, то по крайней мере повторит подвиг адмирала Микава под Гуадалканалом. От него требовалось помимо уничтожения вражеских боевых кораблей, перетопить и транспорты с десантом.

Два тяжелых крейсера адмирала Омори должны были взаимодействовать с двумя группами кораблей поддержки. Левофланговая группа, состоящая из легкого крейсера «Сендай» под флагом адмирала Иджуина и моих трех эсминцев, представляла единственное соединение, имеющее хоть какой-то боевой опыт. Правофланговая группа, которой командовал контр-адмирал Хироси Мацубара на легком крейсере «Агано», имела в своем составе еще три эсминца: «Наганами», «Хацукадзе» и «Вакацуки». Эти эсминцы никогда до этого не плавали вместе, а Мацубара не имел никакого опыта ночных боев. Во время краткого совещания в кают-компании флагманского крейсера «Миоко» адмирал Омори сказал:

— Мы никогда до этого не действовали вместе, и это может стать серьезной помехой в бою. Но отряд адмирала Микава тоже не имел времени на предварительную подготовку, но добился блестящих результатов. Я твердо верю в боевое искусство каждого командира корабля и в доблесть экипажей. А потому убежден, что мы победим!

Когда я поднимался на палубу после окончания совещания, адмирал Иджуин взял меня под руку.

— Дело будет жаркое, — сказал он. — Я полагаюсь исключительно на вас, Хара. Я рассмеялся:

— Захватите лучше побольше противоакульего порошка и приготовьтесь вдоволь искупаться. Но адмирал был явно не настроен шутить.

— Я не люблю крейсер «Сендай», — мрачно проговорил он. — Ему уже девять лет и он страшно неповоротливый.

Я знал, что Иджуин не использовал «Сендай» уже много месяцев, хотя тот и числился флагманским кораблем его 3-й эскадры эсминцев. Адмирал предпочитал эсминцы.

Мы молча сошли по сходне на берег. Адмирал подал мне руку и сказал:

— Что-то все делается не так, Хара. Мы должны сейчас сражаться и сражаться отчаянно, Хара. Япония рухнет, если падет Бугенвиль.

Вернувшись на «Сигуре», я не мог отделаться от мысли, почему именно адмиралу Омори поручено командовать этой операцией. До недавнего времени он преподавал тактику в Минно-торпедной школе и никогда не участвовал в крупных морских сражениях...

В 15:20 1 ноября наши десять кораблей вышли из Рабаула. Сразу после выхода в море мы построились в походную колонну.

Впереди шел легкий крейсер «Сендай» под флагом Иджуина, ведя за собой мои эсминцы: «Сигуре», «Сами-даре» и «Сирацуи». Мы шли слева и чуть впереди тяжелых крейсеров «Миоко» и «Хагуро». Справа от тяжелых крейсеров адмирал Мацубара вел легкий крейсер «Агано» и эсминцы «Наганами», «Хацукадзе» и «Вакацуки».

За нами на расстоянии нескольких миль шли пять транспортов, набитых солдатами, и пять эсминцев их охранения.

День был холодным и мглистым, видимость — ограниченной. Дул слабый юго-восточный бриз, море было спокойным.

Едва мы успели выйти из канала Сент-Джорджа, как наши радиостанции начали принимать многочисленные радиопереговоры противника, находящегося где-то поблизости. Мы не видели никого, но становилось ясно, что разведывательный самолет противника, оборудованный РЛС, обнаружил нас, находясь над слоем облаков. (В распоряжении 5-й бомбардировочной группы авиационного командования Соломоновых островов имелось два специальных самолета-разведчика («СБ-24»), оборудованных РЛС. Они передавали информацию адмиралам Хелси и Мерриллу о движениях японских кораблей в направлении бухты Императрицы Августы. Первое сообщение о контакте с противником было передано, когда японские корабли находились в 15 милях восточнее мыса Сент-Джордж.)

В 19:45 один из бомбардировщиков «CБ-24» пробил облачность и сбросил несколько бомб на «Сендай», но не добился попаданий.

К этому времени наш самолет-разведчик доложил обстановку на юге: «Три линкора, много крейсеров и эсминцев противника маневрируют в бухте Императрицы Августы вблизи Торокино».

Силы противника оказались гораздо большими, чем мы предполагали. Американцы явно находились в полной готовности, поджидая нас.

Адмирал Омори проконсультировался со штабом в Рабауле, и в 21:30 адмирал Кусака приказал транспортам с войсками повернуть обратно. Он решил, что контрвысадка невозможна при такой концентрации сил противника, но приказал Омори следовать дальше и уничтожить корабли противника.

Десять наших кораблей продолжали идти через дымку, ограничивающую видимость 5000-ми метров. Мы шли со скоростью 18 узлов. Находящая мгла давала возможность противнику использовать против нас свои радары с наибольшей эффективностью.

В 23:24 еще один «СБ-24» выскочил из облачной тьмы и сбросил бомбы на тяжелый крейсер «Хагуро», но не добился попаданий. Уклонившись от бомб, крейсер «Хагуро» катапультировал самолет-разведчик, который через 14 минут доложил: «Вижу один крейсер и три эсминца противника в 50 милях по пеленгу 330 от мыса Мутупина».

Указанное место находилось всего в 20 милях к югу от нас. Омори приказал пилоту продолжать поиск кораблей противника, а своим кораблям временно повернуть на обратный курс, чтобы выиграть время в ожидании дальнейших сообщений от разведывательного самолета. Мы прошли обратным курсом около 10 000 метров, а затем развернулись и снова легли на южный курс. Подобное маневрирование хорошо срабатывало в 42-м году, когда противник мог только надеяться на визуальное обнаружение наших кораблей, и повороты на обратный курс сбивали его с толку. В 1943 году подобные методы уже устарели, поскольку американцы могли вести за нами постоянное наблюдение с помощью радиолокаторов.

Поворачивая на обратный курс, мы с нетерпением ожидали новых сообщений с нашего разведывательного самолета. Но никаких сообщений не поступало. Мы не имели ни малейшего понятия о том, что соединение адмирала Меррилла в составе четырех крейсеров и восьми эсминцев, имея полную информацию о нашем приближении, уже устремилось на север, чтобы перехватить наше соединение на подходе.

В 00:25 я увидел вдали тусклую красную ракету, повисшую в ночном небе. Пеленг на эту ракету был 70 градусов с левого борта и примерно соответствовал направлению местонахождения сил противника, сообщенного самолетом-разведчиком тяжелого крейсера «Хагуро». Ракета выглядела столь тусклой, что я оценил расстояние до нее в 20 тысяч метров. Продержавшись в небе 2-3 секунды, ракета исчезла.

Я продолжал как зачарованный глядеть на ракету, а потом на то место в небе, где она погасла, тратя драгоценное время и игнорируя другие важные факторы. В этом была моя ошибка.

Оглянись я в этот момент по сторонам, то увидел бы, что в результате сложных маневров и поворотов, которые только что завершились, наш строй пришел в совершеннейший беспорядок. Кроме того, все корабли оказались опасно скученными. «Самидаре» находился вне строя слева от меня, а три других наших, корабля сблизились друг с другом на 300 метров вместо предписанных 500.

Я решил, что ракета, видимо, сброшена нашим самолетом-разведчиком для обозначения места противника, а потому передал на все корабли срочное сообщение:

«Вижу противника по пеленгу 70 левого борта!»

Никто в нашем соединении даже и помыслить не мог, что главные силы противника подходят к нам с юга и находятся в данный момент у нас прямо по курсу.

В этот момент мои сигнальщики доложили: «С левого борта по пеленгу 70 четыре корабля!» Было 00:45 2 ноября 1943 года.

Я считал, что эти четыре корабля появились продолжая следовать своим курсом с места, обозначенного ракетой. В действительности, пока я пялился на эту ракету, четыре из восьми американских эсминцев, идущих с юга на север, уклонились с курса, чтобы, развернувшись, выпустить торпеды.

Мой сигнальщик продолжал докладывать: «Отряд противника разделился на две группы. Одна группа удаляется, вторая — ложится на параллельный курс с нами. Это эсминцы! Дистанция 7000 метров!»

Я вздрогнул от понимания, что уходящие эсминцы уже выпустили свои торпеды. Противнику удалось захватить инициативу! Я немедленно приказал положить руль право на борт и выпустить торпеды.

«Сигуре» начал поворот вправо, выпустив с двухсекундными интервалами восемь торпед. Я следил за обстановкой, будучи в полной уверенности, что мне удастся уклониться от любых торпед, выпущенных американцами. Обернувшись, чтобы проследить за ходом собственных торпед, я с ужасом увидел, что крейсер «Сендай» полным ходом несется прямо на мой эсминец! Одновременно с «Сигуре» крейсер также повернул вправо, но выполнил этот маневр гораздо быстрее и круче. Я оцепенел, видя с какой скоростью крейсер сближается с «Сигуре». Его огромный корпус, превышающий в три раза наш по размеру, торпедой несся прямо в середину нашего правого борта.

— Право на борт! — заорал я. — Полный вперед!

Подобно тонущему в пучине, я задержал дыхание, видя, как над «Сигуре» нависает огромный форштевень крейсера. Мне казалось, что «Сигуре» ползет как улитка, и я весь напрягся в ожидании неизбежного столкновения, когда «Сигуре» вильнул своей хрупкой кормой и пронесся менее чем в трех метрах от крейсера.

Переведя дух от миновавшей опасности, я бросил настороженный взгляд в направлении «Самидаре» и снова застыл от ужаса. «Самидаре», резко уклоняясь вправо от обезумевшего «Сендая», прочертил бортом весь левый борт и палубу «Сирацуи», разбив и смяв все его орудия и торпедные аппараты!

Но все мои удивления только начинались. Не успел я прийти в себя от столкновения двух своих эсминцев, как «Сендай» без всякого предупреждения снова развернулся и помчался к противоположной колонне наших кораблей. Ошеломленный таким поведением своего флагманского крейсера, адмирал Иджуин приказал переложить руль, и наблюдал, как крейсер неожиданно вильнул влево, выполняя какой-то непонятный маневр. В следующий момент я с ужасом увидел, как вокруг «Сендая» встали водяные столбы от упавших снарядов, а один из них угодил прямо в середину крейсера. Рыская как пьяный, «Сендай» попал под первый залп американских крейсеров. Мне еще никогда не приходилось видеть такой исключительной точности — первый залп и — прямое попадание!

Второй и третий залпы также поразили обреченный крейсер, и он вспыхнул, как гигантский факел. Корабль задрожал, накренился и замедлил ход, но все-таки сумел выпустить восемь своих торпед в общем направлении кораблей противника.

С находящегося в 500 метрах дальше эсминца «Самидаре» сумели вычислить место американских кораблей, и в 00:52 капитан 3-го ранга Сугихара выпустил веер из восьми торпед.

Четыре невидимых американских крейсера находились от нас на удалении 15 000 метров. В 00:51 они совершили последовательный поворот вправо и успешно уклонились от шестнадцати торпед. Попадание из-за ошибки в маневрировании получил только последний корабль во второй американской колонне — эсминец «Фут». Он был выведен из строя, но не затонул.

Между тем хаос и паника царили в двух других колоннах наших кораблей. В 00:45, когда я передал сигнал об обнаружении кораблей противника, адмирал Омори их видеть не мог. Зато пятью минутами позже он увидел, как вспыхнул «Сендай» под градом американских снарядов. Адмирал считал, что «Сендай» находится примерно в 1000 метрах впереди его на курсе, параллельном курсу тяжелого крейсера «Миоко». Вместо этого он обнаружил горящий «Сендай» у себя слева по носу. Решив снова перестроить соединение в первоначальный ордер, адмирал приказал всем кораблям ложиться на обратный курс, чтобы выйти из зоны обстрела. Этот маневр мог бы удасться, если бы все корабли его четко выполнили. Но на многих кораблях офицеры не имели никакого опыта ночных боев, и результатом этой команды стал полный хаос. К нему еще добавились ошибки, допущенные третьей колонной адмирала Мацубара.

Мацу бара, не имеющий большого боевого опыта, был, однако, известен своей фанатичной агрессивностью. Получив мое сообщение о появлении противника, он немедленно бросил свою колонну в атаку на американские корабли. Развив полный ход, его корабли минут десять шли в полной темноте в указанном направлении, ничего не видя. Затем Мацубара увидел, что тяжелые крейсера «Миоко» и «Хагуро» начали поворот, он начал делать то же самое, совершив самую серьезную ошибку из всех, допущенных этой ночью.

Когда его крейсер «Агано» и три следующие за ним эсминца, завершив поворот, взяли курс на север, Мацубара не заметил, что его колонна под прямым углом пересекает курс тяжелых крейсеров адмирала Омори. В результате тяжелый крейсер «Миоко» врезался в эсминец «Хацукадзе», а тяжелый крейсер «Хагуро» едва избежал столкновения с «Вакацуки».

В панике Мацубара снова развернулся, чтобы вернуться к своему поврежденному эсминцу» Но поскольку в разгаре боя он ничем не мог помочь поврежденному кораблю, Мацубара снова приказал своей колонне лечь на параллельный курс с тяжелыми крейсерами.

В 01:15 американские снаряды накрыли «Миоко» и «Хагуро». Тяжелые крейсера вслепую открыли ответный огонь в вероятном направлении нахождения противника. В следующие несколько минут, продолжая вести огонь из орудий главного калибра, тяжелые крейсера выпустили также двадцать четыре торпеды, ни одна из которых в цель не попала.

Американские радиолокаторы лишили японский флот былого преимущества в ночных боях. Американские эсминцы добились великолепных результатов, хотя все десять их торпед прошли мимо. Одним ударом были выведены из строя три японских корабля!

В это время сигнальщики доложили, что с кормы «Сендая» сигнальным фонарем передают сигнал бедствия, прося «Сигуре» подойти к крейсеру. Мой эсминец находился в 500 метрах с правого борта «Сендая». Снаряды противника не долетали до нас, продолжая каскадами обрушиваться на подбитый крейсер. Мой лучший друг, адмирал Иджуин, звал меня на помощь, но «Сигуре» не имел никаких шансов уцелеть, если бы он приблизился к горящему «Сендаю». Я еще помнил, что сорок три человека на «Амацукадзе» погибли, попав из-за собственной ошибки под сосредоточенный огонь крейсера «Хелена». Ради душ этих моряков я не имел права повторять подобной ошибки.

Командир «Сигуре» с нотками нетерпения в голосе попросил разрешения подойти к «Сендаю». Я не разрешил.

— Но это приказ командующего эскадрой! — закричал Ямагами. — Он приказывает нам подойти к крейсеру и снять экипаж!

— Нет, Ямагами, — твердо ответил я. — Я решил этого не делать. Смотрите, что делается вокруг крейсера. Мы, может быть, успеем снять с него пару человек, но погибнем все и погубим эсминец.

— Но мы получили приказ! — не унимался Ямагами.

— Приказ? — переспросил я. — Да, мы имеем приказ и давайте его выполнять. Нам отдан приказ сражаться с врагом. Идет бой, а во время боя все спасательные операции являются второстепенными...

— Но там гибнут наши товарищи, капитан 1-го ранга Хара! — в истерике закричал Ямагами. — Они гибнут на ваших глазах и просят о помощи!

Это меня разозлило и я заорал в ответ:

— Молчать! Не суйтесь не в свое дело! Пока я отвечаю за все!

Ямагами в каком-то оцепенении замолчал, а я дал команду:

— Лево руля! Полный вперед! Мы атакуем! Турбины «Сигуре» взревели, доведя скорость до максимальных 30 узлов. Я хотел присоединиться к другим кораблям и вместе организовать поиск и атаку кораблей противника. Но я не видел никого, и никто не заметил меня. Следующие 10 минут я провел в отчаянном поиске целей. Я продолжал идти южным курсом до 01:34, когда был получен приказ адмирала Омори отходить с места боя и возвращаться в Рабаул.

Омори решил выйти из боя, поскольку пришел к выводу, что нам противостоят семь крейсеров и девять эсминцев противника, действующих в двух кильватерных колоннах. К этому выводу адмирал пришел на основании ошибочных докладов с самолетов-разведчиков. Благодаря этому, два наших тяжелых крейсера всю ночь сражались с миражом, существовавшим лишь в голове командующего. В действительности четыре американских крейсера в 01:01, которые шли южным курсом, повернули на север. Это и породило иллюзию у Омори, что один крейсер противника был потоплен «определенно», а два других — повреждены. Он так и не понял, что его крейсера вели себя как двое слепых, понапрасну тратя боезапас и горючее.

При возвращении на базу на мостике «Сигуре» царило тяжелое молчание. Я думал о том, что нам еще повезло. Действуй американцы активнее, они в таком хаосе могли бы перетопить все наши корабли. 2 ноября в 20:00 мы вернулись в Рабаул. Мы вставали на якорь, когда с «Миоко» семафором сообщили: «Подводная лодка «J-104» доложила, что спасла с «Сендая» адмирала Иджуина и тридцать семь человек экипажа. С эсминца «Хацукадзе» не удалось спасти никого».

На следующее утро капитан 3-го ранга Ямагами предложил отправиться на «Миоко» и представить адмиралу Омори полный рапорт о событиях минувшей ночи. Я посоветовал ему сделать это позднее, а пока подготовить корабль к отражению воздушного налета. В последнее время американцы все чаще и интенсивнее бомбили Рабаул. У меня было предчувствие, что сегодня обязательно будет налет. И не ошибся. Самолеты противника появились с севера, стелясь над водой на высоте не более 50 метров. Предыдущие бомбежки проводились с больших высот, но сегодня тактика изменилась. Начавшийся бой оставил у меня одно из самых ярких воспоминаний войны.

«Сигуре» был первым кораблем, давшим ход в момент появления американских бомбардировщиков. За ним шли «Самидаре» и «Сирацуи».

Все орудия были задраны в небо, а их расчеты работали, как разъяренные дьяволы, ведя непрерывный огонь. Казалось, что в этот огонь вложена вся злость, порожденная неудачным исходом боя в бухте Императрицы Августы. В этот день в налете на Рабаул участвовали 80 американских бомбардировщиков «Б-25» и 80 истребителей «П-38». Большая часть из них проскользнула прямо над мачтами моих эсминцев.

Бомбардиры американских самолетов, видимо, не поняли, что это за маленькие кораблики крутятся под ними и не особенно желали тратить на нас бомбы. Всего было сброшено несколько бомб, одна из которых слегка повредила «Сирацуи». Но наши орудия вели такой огонь, что строй вражеских самолетов сразу же рассеивался, пролетая над нами. В итоге американцы добились результатов, совершенно несоизмеримых с их количеством: были уничтожены восемнадцать японских самолетов, а потоплены только два торговых судна и один охотник за подводными лодками. За эти ничтожные результаты американцы заплатили восемью бомбардировщиками и девятью истребителями, которые точно были сбиты. Кроме того, много самолетов получили такие повреждения, что, кое-как доковыляв до базы, разбились на посадке.

Обычно зенитный огонь с надводных кораблей по самолетам не бывает особенно эффективным. Но в этот день все было иначе. Самолеты противника сами входили в сплошную стену нашего зенитного огня. Я сам видел по меньшей мере пять машин, сбитых орудиями «Сигуре». (Капитан 1-го ранга Хара совершенно прав, описывая эффективность зенитного огня его эсминцев. Официальная история авиации Армии США отмечает: «...два эсминца, находящиеся у устья реки Варангой, оказались прямо на пути наших самолетов и своим огнем вынудили бомбардировщики рассеяться и заходить затем на цели в одиночку или парами». («Тихий океан» — От Гуадалканала до Сайпана, T.IV, стр. 326).)

Когда мои эсминцы вернулись на свои якорные стоянки, я с радостью заметил, что упадническое настроение, порожденное вчерашним ночным боем, исчезло. Офицеры и матросы снова шутили и смеялись.

После обеда я отправился на флагманский крейсер «Миоко» с рапортом о вчерашнем бое. После отражения воздушного налета мне было легче говорить о неприятных событиях минувшей ночи.

Адмирал Омори встретил меня, как обычно, тепло и приветливо. Выслушав мой рапорт, он, почувствовав мою нервозность, успокаивающе сказал:

— Я считаю, что вы все сделали правильно. И то, что вы держались подальше от «Сендая», когда тот находился под сосредоточенным огнем, тоже правильно. Кроме того, я особо благодарю вас за ваше сообщение в 00:45 об обнаружении противника. Больше никто не заметил американских кораблей. Если бы не это сообщение, вообще неизвестно, чем бы дело кончилось для всего нашего соединения.

Я попросил разрешения идти и уже направился к дверям, когда адмирал приказал мне вернуться. Он вытащил из кармана свой бумажник и высыпал его содержимое на стол.

— Здесь 30 иен, — ухмыльнулся он. — Это немного, но примите их как мой вклад в покупку выпивки для ваших матросов.

Видимо, я выглядел очень растерянным, потому что адмирал громко захохотал. Потом мы пожали друг другу руки и рассмеялись вместе. Видимо, до него дошел рассказ об эпизоде с возвращением меча, чтобы получить деньги на выпивку для матросов, хотя этот эпизод произошел задолго до прибытия адмирала в Рабаул.

В бою в бухте Императрицы Августы американцы одержали уверенную победу. Их эсминец «Фут», хотя и был тяжело поврежден торпедой с «Самидаре», сумел вернуться на базу. Потери в людях составили менее сорока человек убитыми и ранеными.

Японские потери были гораздо большими. На затонувшем крейсере «Сендай» погибли 335 человек. Эсминец «Хацукадзе» погиб со всем экипажем в 240 человек. Прямые попадания в тяжелые крейсера «Миоко» и «Хагуро» причинили этим кораблям некоторые повреждения, убив еще 6 человек и ранив семерых.

Омори вскоре был отстранен от командования и назначен начальником Минно-торпедной школы. От должности был отстранен и Мацубара, переведенный на береговой пост.

3 ноября в Рабаул пришла подводная лодка «J-104» со спасенными с крейсера «Сендай». Жалко было смотреть на адмирала Иджуина, когда он сходил на причал. Я подошел к нему с извинениями за то, что не мог подойти к «Сендаю» по его требованию. Он обнял меня:

— Вам не за что извиняться, Хара. Я не имел права отдавать подобный приказ. Это приказ труса.

Вскоре адмирал Иджуин был отозван в Токио. После нескольких месяцев отдыха он вернулся в южную часть Тихого океана и доблестно сражался. Иджуин погиб 24 мая 1944 года, когда во время выполнения эскортирования конвоя его флагманский фрегат «Ики» был потоплен американской подводной лодкой «Ретон».

Можно что угодно говорить о боевых способностях адмирала Иджуина, но в одном он оказался совершенно прав, когда заявил, что с падением Бугенвиля рухнет и Япония.

Воздушный налет на Рабаул 2 ноября не принес больших потерь, но налет, произошедший через три дня стал настоящим бедствием.

Американцы считают наш налет на Перл-Хабор катастрофой, но их налет на Рабаул был еще хуже. Целая эскадра крейсеров, которую с фанатичным упорством пытались сохранить, не выпуская в бой в течение целого года, была выведена из строя в один день.

Как такое могло произойти?

Рабаульская катастрофа 5 ноября явилась прямым следствием печального исхода боя в бухте Императрицы Августы. Уроки боев полностью игнорировались, ошибки повторялись, нарастали, превращаясь в фатальные.

Уверенность адмирала Омори в том, что он «определенно» утопил один американский крейсер и повредил два, привела не только к его производству в вице-адмиралы, но и к отправке по приказу самого адмирала Кога еще семи крейсеров в Рабаул. Адмирал Кога и все офицеры его штаба уже забыли, когда последний раз участвовали в боях с ежедневно набирающим мощь противником.

Вице-адмирал Курита, сменивший адмирала Кондо на посту командующего 2-м флотом, разделял самоуверенность и оптимизм адмирала Кога. Его самоуверенность подогревалась последним воздушным налетом на Рабаул, когда американцы не сумели добиться ни одного прямого попадания в боевые корабли. Сам Курита уже более года не участвовал в боях по-прежнему считая, что японские истребители имеют качественное преимущество над американцами и по матчасти, и по искусству летчиков, как это было в 1942 году.

На рассвете 5 ноября соединение Куриты прибыло в Рабаульскую бухту Стимпсона. Я с изумлением смотрел, как флагманский крейсер Куриты «Атаго» с величественной беспечностью прогрохотал якорь-цепью в узкой бухте, уже забитой семью крейсерами и 40 вспомогательными судами их обеспечения. От вида этой картины у меня на сердце стало как-то тревожно.

В 07:00 того же дня патрульный самолет доложил об обнаружении пяти тяжелых крейсеров, семи эсминцев и двух транспортов противника в точке на расстоянии 150 миль по пеленгу 140 от мыса Сент-Джордж. В штабе решили, что американцы снова нацелились где-то высадиться. Никому и в голову не пришло, что обнаруженные «транспорты» были на самом деле авианосцами «Саратога» и «Принстон». Вопиющая безграмотность наших пилотов разведывательных самолетов уже не раз ставила нас на грань катастрофы. Теперь она произошла.

В 09:00 в Рабауле завыли сирены воздушной тревоги. Мой «Сигуре», находясь в полной боевой готовности, сразу же дал ход, направляясь к выходу из гавани мимо стоявших на якоре тяжелых кораблей.

Крейсера тоже начали сниматься с якоря, когда в 09:15 на базу обрушились самолеты американской авианосной группы. Для 23 американских торпедоносцев «Авенджер» и 22 пикирующих бомбардировщиков «Донтлесс», прикрытых 42 истребителями «Хеллкет», 50 японских кораблей, сгрудившихся в узкой бухте, стоя на якоре, стали отличными мишенями, как сидячие утки для охотников. В воздухе находились около 70 наших истребителей «Зеро», но они не смогли остановить огненный ливень американских бомб.

Выходя из гавани, «Сигуре» открыл ураганный зенитный огонь из всех орудий. Я сам видел два самолета, сбитых огнем нашего эсминца, а сигнальщики уверяли, что мы подбили еще два. Катастрофу можно было предотвратить, если бы весь флот вышел из бухты, как это сделал «Сигуре». Я был один, поскольку накануне два других моих эсминца отправились на Трук для ремонта.

Около 10:00 мы вернулись в гавань, и я был потрясен тем, что здесь произошло менее чем за час.

Флагманский тяжелый крейсер «Атаго» пылал. Горели и однотипные с ним «Майя» и «Такао». Их трубы и надстройки были сильно повреждены. Сильные повреждения получили также тяжелые крейсеры «Могами» и «Тикума», легкие крейсеры «Агано» и «Носиро» и эскадренные миноносцы «Фудзинами» и «Амагири». Я протер свои глаза, не веря в реальность того, что я увидел.

В штабе базы обычно интеллигентный адмирал Кусака в ярости изрыгал страшные проклятия.

Между тем, все японские аэродромы в районе Рабаула гудели, как гнезда потревоженных шмелей. Все имеющиеся в наличии машины были подняты в воздух для ответного удара по американцам. Около ста бомбардировщиков и истребителей обнаружили отходящее авианосное соединение противника в 235 милях юго-восточнее Рабаула. Атаковав противника, они доложили о «потоплении одного большого авианосца и двух крейсеров и повреждении одного авианосца меньшего размера».

Этот рапорт можно было назвать тотальным преувеличением. Адмирал Кусака, которому суждено было уцелеть в войне, позднее вспоминал: «Я очень скептически отнесся к этому рапорту, как, впрочем, и ко многим другим докладам в этом же духе, которые ко мне поступали тогда. Я знал, насколько упало боевое мастерство наших летчиков за прошедший год. Но я не мог отвергать эти рапорты или требовать их проверки или перепроверки, чтобы окончательно не погубить моральный дух тех, кто шел на любые жертвы во имя победы над врагом».

На следующий день, 6 ноября, крейсера «Атаго», «Такао» и «Могами» заковыляли из Рабаула обратно на Трук под эскортом неповрежденного крейсера «Судзуя» и не очень поврежденной «Тикумы». С болью в сердце смотрел я на уход этих разбитых кораблей, вспоминая какие надежды возлагались на них в довоенные времена и насколько эти надежды оказались неоправданными.

В Рабауле остались лишь тяжелый крейсер «Майя», который получил такие тяжелые повреждения, что не мог выйти в море, и с трудом вообще державшийся на плаву легкий крейсер «Агано».

В полдень того же дня я был вызван в штаб к адмиралу Самедзима. Адмирал был мрачен.

— Я хочу, — приказал он, — поручить вам сегодня ночью одну задачу. Кроме «Сигуре» с вами пойдет «Юбари» — единственный оставшийся в строю крейсер. Обстановка очень плохая. Возможно, мы будем вынуждены сдать Бугенвиль, но нам необходимо сохранить ближайшую базу в Бука. Поэтому необходимо усилить там оборону.

Подобное решение не удивило меня. Я откозырял и повернулся, чтобы идти, но адмирал вернул меня.

— Я скажу вам честно, Хара, — вздохнул он, — что мне совсем не хотелось бы посылать именно вас в этот поход. Но это будет ваша последняя задача. Я отлично помню, сколь вашему эсминцу необходим капитальный ремонт, а вам — отдых.

Из всех Соломоновых островов Бука находился ближе всех к Рабаулу. «Сигуре» и «Юбари» подошли глубокой ночью к его побережью, высадив 700 солдат 17-й армейской дивизии и выгрузив двадцать тонн предметов снабжения.

Хотя операция была короткой, напряжение на обоих кораблях было очень высоким. Противодействия мы не встретили никакого, но вернулись в Рабаул совершенно измученными. Я явился в штаб, чтобы доложить о выполнении задания и попрощаться с адмиралом Самедзима.

— Задача оказалась на удивление очень легкой, — доложил я, — но предупреждаю — в следующий раз она уже столь легкой не будет. Поэтому не повторяйте того, что сделали мы. Это может очень плохо кончиться.

Адмирал поблагодарил меня за предупреждение, сказал, что ему будет очень меня не хватать, особенно при столь острой нехватке опытных офицеров. Он выразил надежду, что я вернусь обратно в Рабаул.

7 ноября в 05:30 «Сигуре» вышел из Рабаула. По пути домой мы должны были проэскортировать до Трука два транспорта «Токио-Мару» и «Онтакесан-Мару». За кормой в туманной дымке таяли вулканические сопки Рабаула. Сколько здесь пришлось пережить, скольких друзей потерять в беспрерывных боях за удержание Соломоновых островов.

И все тщетно! Мы теряли остров за островом, и к настоящему времени в наших руках оставался только Бука, который тоже может пасть в любой момент. А за ним наступит очередь и Рабаула.

Стоял ясный и солнечный день. Море было спокойным. Все шло гладко и приятно, как в туристском круизе. Подставив лицо под освежающий бриз, я стоял на мостике, посматривая на транспорты. Мы шли со скоростью 12 узлов.

К закату солнца мы находились у юго-западного побережья Новой Ирландии. Погода продолжала быть тихой и ясной, на небе сверкали мириады звезд. Мы прошли пролив Изабеллы и повернули на восток к Кавиенгу, когда из радиорубки доложили, что перехвачена зашифрованная радиограмма, говорящая о том, что где-то поблизости находятся самолеты противника. Приятный туристский круиз закончился!

Увеличив скорость до 18 узлов, я приказал ставить дымовую завесу. Транспорты, отчаянно дымя, развили свой максимальный ход 16 узлов. Я ходил около них, чтобы окутать их дымом завесы.

Самолеты появились внезапно, заходя с правого борта. К счастью, они выбрали эсминец, а не транспорты. Пройдя над нами, они развернулись и стали заходить на «Сигуре» с левого борта. По тому, как они стелились над водой, я понял, что это знаменитые «топмачтовики». Я часто ломал себе голову над методом уклонения от их атак, и сейчас, когда два ревущих монстра неслись прямо на меня, инстинкт подсказал мне правильное решение. Открыв ураганный огонь из всех орудий и пулеметов, я направил «Сигуре» прямым курсом прямо на противника. У скользящих по воде бомб было мало шансов попасть мне в форштевень; выскочив из воды, они взорвались метрах в 10 с правого и левого бортов. «Сигуре» тряхнуло и подбросило, но на этом дело и кончилось. Самолеты исчезли, а вскоре по радио мы перехватили переговоры американских пилотов с базой открытым текстом. Летчики сообщали, что получили сильные повреждения от зенитного огня и собираются совершить вынужденную посадку на воду, прося прислать спасательный гидросамолет...

Вскоре мы пришли в Кавиенг, разгрузились там, а на рассвете 8 ноября вышли к Труку. Снова все было спокойно и приятно, как в развлекательном круизе до 10 часов утра, когда мне доложили, что наш гидролокатор вышел из строя. Акустики возились весь день, но так толком починить его не смогли. Слишком старым и изношенным было оборудование. Это было очень неприятно. Район кишел американскими подлодками, а «оглохшему» эсминцу было трудно охранять транспорты в трехсуточном походе.

Я приказал приготовить глубинные бомбы, а двум транспортам было передано сигналом увеличить расстояние друг от друга до 1500 метров. «Сигуре» занял позицию с их правого борта. Праздничный круиз превращался в напряженно-нервный поход.

В оставшиеся часы дня и ночью ничего не произошло. На следующий день, во вторник, все также было спокойно.

В среду все утро я проводил интенсивные противолодочные учения. В 11:30 был сыгран отбой, чтобы дать немного отдохнуть экипажу. Погода к этому времени несколько испортилась: небо затянуло тучами, разволновалось море.

Именно в тот момент, когда матросы расходились по палубе после отбоя, я увидел зловещий след торпеды, идущий наперерез курса «Сигуре» со стороны правого борта. Не в силах что-либо сделать, я молча наблюдал, как торпеда шла в направлении «Токио-Мару», который находился в этот момент примерно в 700 метрах по левому борту эсминца.

Я следил за зловещим следом оцепенев. Торпеда попала прямо в середину транспорта. Силой взрыва, тряхнувшего эсминец, меня вывело из состояния оцепенения. Приказав увеличить скорость до 24 узлов и приготовиться к сбросу глубинных бомб, я повел «Сигуре» вдоль торпедного следа, пытаясь по нему примерно рассчитать местонахождение лодки. Мы сбросили шесть глубинных бомб, но никакого результата не наблюдали.

Подводная лодка ушла. И не удивительно, если иметь в виду мою замедленную реакцию на случившееся. Я стоял бледный и злой, наблюдая за «Токио-Мару». На транспорте не было заметно ни пожара, ни дыма, но оказалось, что машинное отделение у него затоплено, хода нет, но судно еще держится на плаву. «Онтакесан-Мару» взял поврежденный транспорт на буксир, и мы пошли дальше со скоростью 7 узлов.

По мере того, как мы продолжали свой путь, крен «Токио-Мару» постепенно увеличивался. Через 8 часов стало ясно, что транспорт обречен. «Сигуре» подошел к борту, сняв с транспорта семьдесят человек команды, после чего «Токио-Мару» быстро затонул. Это был первый случай, когда я терял транспорт, находящийся под моим эскортом.

«Сигуре» и транспорт «Онтакесан-Мару» прибыли на Трук около полудня 11 ноября. Я отправился на флагманский крейсер «Атаго», чтобы доложить о печальных результатах нашего похода командующему 2-м флотом адмиралу Курита. Мне удалось встретиться с начальником штаба флота контр-адмиралом Коянаги. Он обрадовался, увидев меня, но когда я пробовал ему доложить о походе, он кивал головой, но было ясно, что он меня не слушает, думая о чем-то другом. Не понимая в чем дело, я замолчал. Адмирал встрепенулся:

— Извините, Хара. Дело в том, что противник снова нанес удар по Рабаулу. Сегодня утром... Очень большие потери.

Выяснилось, что 128 американских самолетов, поднявшись с трех авианосцев: «Эссекс», «Банкер Хилл» и «Индепенденс» появились в 08:30 над Рабаулом. Кусака, узнав вовремя об их приближении, приказал поднять в воздух 68 истребителей «Зеро», которые перехватили противника над мысом Сент-Джордж. Однако бомбардировщики противника прорвались к Рабаулу и потопили эсминец «Суцунами». Эсминец «Наганами» был тяжело поврежден, а крейсер «Агано» — получил попадание торпедой. Более 100 японских самолетов ринулись в преследование и доложили о повреждении двух авианосцев и крейсера. Этот рапорт тоже оказался чистейшей иллюзией, но 41 самолет был потерян.

— Простите, Хара, — продолжал адмирал, — мне нужно вернуться на совещание. Да... адмирал Курита хочет, чтобы вы эскортировали крейсера «Миоко» и «Хагуро», которые завтра уходят в Сасебо. Удачи, Хара! И адмирал чуть ли не побежал по коридору. В унынии от услышанного я вернулся на «Сигуре» и приказал приготовиться к походу на завтра. 12 ноября в 08:00 мы оставили Трук, эскортируя два тяжелых крейсера. Наше отплытие совпало по времени с решением адмирала Кога отозвать из Рабаула самолеты с трех наших авианосцев, которые прибыли туда всего две недели назад. Кога, видимо, расстался с идеей дать американцам решительное сражение в районе Соломоновых островов.

Пять суток плавания прошли спокойно, и 17 ноября 1943 года мы встали на якорь в Сасебо. Это возвращение было, конечно, приятнее, чем в декабре 1942 года, когда я вернулся с похоронками на 42 моряка из моего экипажа. За восемь месяцев службы на Труке и в Рабауле «Сигуре» не потерял ни одного человека. Матросы кричали от радости, прыгали и обнимались, когда эсминец входил в наш родной порт. Во время страшных боев у Соломоновых островов мы, порой, и не чаяли снова увидеть родные берега.

После двух дней разных бюрократических проволочек и болтовни «Сигуре» был введен в сухой док.

На следующий день я не мог отбиться от репортеров и фотокорреспондентов различных газет, которые прорвались на судоремонтную верфь. Они щелкали затворами камер, исписывали страницы записных книжек, спрашивая экипаж о действиях эсминца в далеких южных водах.

Слава «Сигуре» как самого знаменитого эсминца Императорского флота берет начало именно с этого времени. Газеты посвящали нашему кораблю целые полосы, а кто-то написал даже «Сагу о «Сигуре». Мне было очень неудобно читать некоторые статьи, полные выдумок и сильных преувеличений тех результатов, что нам удалось добиться в боях.

В ближайшие дни мы устроили в ресторане Манкиро банкет для экипажа «Сигуре». Ресторан был очень популярным среди моряков. Управлялся он пожилой женщиной, которую все звали Осеки-сан. С каждым своим посетителем она обращалась как с ребенком, называя даже адмиралов уменьшительными именами. В обращении она была очень простой, не признавая почти никакого этикета. Входящих офицеров она хлопала по спине, громко произнося их имя перед словом «привет». Так всегда она поступала и со мной, когда я появлялся в ее заведении после долгого отсутствия. Но на этот раз я был поражен. Одетая в праздничное кимоно, Осеки-сан встретила меня церемонным поклоном и сказала тоном, которого я никогда ранее не слышал:

— Добро пожаловать домой, капитан 1-го ранга Хара. Для меня величайшая честь принимать у себя вас и ваш прославленный экипаж. Примите мою глубочайшую почтительность.

— Что с вами, Осеки-сан? — удивился я. — Что за странные вещи вы говорите? И так странно себя ведете? Здоровы ли вы? Это же я, Тамеи Хара. Вы разыгрываете меня? Вы же знали меня еще кадетом.

— Я абсолютно серьезна, господин Хара, — отвечала она. — Мы все так гордимся вами. Я никогда не думала, что вы станете таким знаменитым офицером. Мне так стыдно, что я была груба с вами в прошлом.

— Да о чем вы говорите, Осеки-сан? — засмеялся я. — Я же тот самый Тамеичи, вечно пьяный, который почти никогда не мог полностью оплатить свой счет. Наверное, я и сейчас вам что-нибудь должен?

— Теперь вы меня разыгрываете, Тамеичи-сан, — сказала хозяйка. — Все долги, как ваши, так и вашего экипажа, давно списаны. И сегодняшний банкет будет проведен за счет ресторана. Я знала много эсминцев, которые погибли в боях. А ваш «Сигуре» прошел через ад, не потеряв ни одного человека. Я обслуживаю моряков уже пятьдесят лет, и я никогда не встречала столь прославленного офицера со времен адмирала Хейхачиро Того, когда он вернулся из своего Цусимского триумфа в 1905 году.

— Теперь я вижу, — сказал я, — что вы читаете газеты, Осеки-сан. Не верьте ничему из того, что там написано обо мне и «Сигуре». То, что мы сохранили корабли и уцелели сами — считайте, что нам повезло. Возможно, потому, что вы горячо молились, чтобы мы остались живы и вернули ваши долги.

Тут мы засмеялись вместе, но хозяйка настойчиво повторяла, что весь банкет будет проходить за счет заведения. Когда мы вошли в зал, она шепнула мне:

— Все гейши в Сасебо добровольно вызвались обслуживать ваш банкет бесплатно. Они также сказали, что ни за какие деньги не будут обслуживать этих индюков с «Миоко» и «Хагуро».

Нет необходимости рассказывать, насколько весело мы провели время. На следующий день весь экипаж эсминца на ротационной основе получил отпуска домой на десять суток. Мне было очень приятно видеть, как первая партии из восьмидесяти матросов сходила с эсминца, отправляясь на вокзал Сасебо.

В Сасебо мне удалось последний раз в жизни встретиться с адмиралом Нагумо, оправившимся от болезни и ожидавшим нового назначения. Хотя адмирал и выглядел значительно лучше, в каждом его слове чувствовалась какая-то обреченность. Возможно, он предвидел и собственную гибель, и гибель Императорского флота. Нагумо погиб в июле 1944 года на острове Сайпан, будучи командующим всего региона Центральной части Тихого океана и 14-м воздушным флотом.

Вскоре и я воспользовался правом десятисуточного отпуска, отправившись домой. Такого отпуска у меня никогда не было. Ежедневно, а то и по несколько раз в день, ко мне приходили мои офицеры и матросы, каждый раз с большой бутылкой саке. Поэтому мне ничего не оставалось делать, как сидеть с ними дни и ночи и пить. Конечно, моя жена и дочери были страшно недовольны, но внешне вежливы с гостями.

6 декабря я вернулся в Сасебо. Голова у меня гудела от бесконечных пьянок. Потребовалась неделя, чтобы я окончательно пришел в себя.

20 декабря ремонт «Сигуре» был закончен. Я провел двухсуточные послеремонтные испытания и убедился, что корабль приведен в состояние полной боеготовности, о чем и доложил в штаб, сообщив о готовности вернуться в южную часть Тихого океана. Мне приказали находиться в готовности и ждать.

Прошло три дня томительного ожидания, после чего я был вызван в штаб военно-морской базы Сасебо. Там я был принят заместителем командующего военно-морским районом, который лично вручил мне приказ о назначении преподавателем в Минно-торпедную школу!

Мое недоумение быстро сменилось яростью:

— Береговая служба? Что это все значит? Адмирал Самедзима сам говорил мне, что ждет моего возвращения на театр боевых действий, что я ему нужен! Я хочу вернуться на фронт! Я настаиваю на этом!

Адмирал терпеливо выслушал мои претензии и сказал:

— Успокойтесь, Хара. Не горячитесь. Вам еще не все известно. Ваше назначение на преподавательскую работу вызвано не тем, что вы оказались неспособным к строевой службе на кораблях, как иногда случается. Вы отобраны на специальную работу по рекомендации адмиралов Нагумо, Иджуина и Омори. Задание совершенно секретно и пока я могу сказать вам, что речь идет о совершенно новой тактике применения торпедного оружия. По общему мнению, никто кроме вас не способен эту работу выполнить. В настоящее время это одна из наиболее важных задач, стоящих перед нашим флотом.

Вернувшись на «Сигуре», я собрал экипаж на полубаке и попрощался со всеми своими моряками, пожелав им успеха с новым командиром. Шокированные матросы молчали. У некоторых по щекам катились слезы.

Собрав свои вещи, я спустился в шлюпку и последний раз окинул взглядом свой гордый корабль. Экипаж, сгрудившись у лееров и облепив надстройки, взмахами рук и фуражек прощался со мной. Я пытался помахать им в ответ, но сердце у меня не выдержало. Я опустился на банку шлюпки и заплакал.