Виктория Холт Людовик возлюбленный

Глава 1 СТАРЫЙ КОРОЛЬ

Чтобы скрыть свою дрожь и беспокойство от ребенка, женщина смотрела в окно на улицу: там было настоящее столпотворение.

Но мальчик потянул ее за юбку:

– Матушка Вантадур, вы смотрите туда, а не на меня.

Когда, отвернувшись от окна, она обернулась к ребенку, выражение ее лица сразу смягчилось. Так происходило всегда, когда она видела этого херувимчика.

– Смотрите, – скомандовал мальчик. Герцогиня де Вантадур кивнула, всем своим видом показывая, что ее внимание приковано к нему. Мальчик встал на руки. Его перевернутое красное от напряжения личико улыбалось, требуя похвалы.

– Очень хорошо, мой дорогой, – сказала она. – Но ты уже показал мне, насколько ловок, и этого вполне достаточно.

Ребенок вскочил на ноги и склонил головку к плечу. Волна золотисто-каштановых волос упала на его живое лицо.

– Я могу еще раз проделать это, матушка, – сказал он.

– Хватит, мой золотой.

– Ну еще разок, матушка.

– Хорошо, но только один раз, – согласилась она.

Герцогиня смотрела, как он кувыркается, и спрашивала себя: «Кто может причинить ему вред? Кого не тронет его ангельское очарование?»

Довольный собой, мальчик обнял ее за колени и прижался кудрявой головкой к груди.

Чтобы скрыть тревогу, растущую в ее глазах, женщина крепко обхватила ребенка, прижала к себе.

– Мне больно, матушка, – сказал он, но она не слышала. Герцогиня вспоминала, как три года назад спасла ему жизнь. Ведь тогда доктор Фа-гон мог «вылечить» этого мальчика, как «вылечил» его отца, мать и брата, но она вошла в ту комнату и помешала ему.

– Я выхожу этого ребенка, – твердо заявила мадам де Вантадур. – Я, и никто иной.

Никто не возразил. И это было странно, так как мадам де Ментенон считала Фагона лучшим доктором Франции. Но возможно, три смерти в течение одного года подорвали ее веру. А возможно, в герцогине де Вантадур была та истинно материнская страсть, поэтому мудрее было предоставить мальчика ей, чем дать «лечить» его доктору Фагону.

Мадам де Вантадур взяла завернутого в простыни ребенка двух лет от роду, день и ночь ухаживала за ним и сумела поставить на ноги… Никому с тех пор она не позволяла заботиться о нем, стала его гувернанткой и спутником, заменив ему мать, умершую за шесть дней до смерти его отца.

Выбравшись из ее объятий, мальчик положил свои покрытые царапинами ручонки ей на колени и пристально посмотрел на нее взрослыми глазами.

– Прадедушка скоро уйдет, – сообщил он. Она открыла было рот, но ничего не сказала.

– Он больше не будет королем, – продолжал ребенок. – Но кто-то должен быть королем Франции. Вы не знаете кто, матушка?

Она положила ладонь на грудь: мальчик был слишком наблюдательным и мог заметить, с какой силой колотится под корсажем ее сердце.

Он отпрыгнул и снова встал на руки.

– Я скажу, матушка, – вскочив, заявил он. – Когда мой прадедушка уйдет, королем Франции стану я.

Людовик, лежа в огромной королевской спальне, готовился умереть с тем же достоинством, с которым жил. На дворе стоял конец августа, и золотые с серебром занавеси еще не успели поменять на алые.

Всю свою жизнь король строго следовал правилам версальского этикета и продолжал соблюдать его даже в преддверии смерти. Самым спокойным среди собравшихся в опочивальне был он сам.

Король-солнце исповедался в присутствии всех тех, кто пришел во дворец посмотреть, как он будет умирать. Раньше они приходили посмотреть, как он танцует на балах или прогуливается в великолепных парках, окружавших дворец. Он принял всех как прежде, как всегда. Он был их королем и требовал от них полного подчинения, поэтому сам не собирался уклоняться от того, что считал долгом по отношению к подданным.

Он отослал мадам де Ментенон, гувернантку его детей, на которой тайно женился тридцать лет назад. Она рыдала, и он не смог вынести ее слез.

– Ты убиваешься, потому что мне осталось совсем недолго, – сказал он ей. – Не стоит, я ведь уже старик и пожил достаточно. Ты что, думала, что я бессмертен? Я уже исповедался, и моя судьба теперь в руках Господа. Сейчас, на смертном одре, я хотел бы надеяться, что прожил праведную жизнь.

Она кивнула. Всегда любившая перечислять все его прегрешения, сегодня она смолчала. Но когда она ушла, ему стало проще забыть о них.

Время от времени боль в ноге становилась настолько невыносимой, что он не мог думать ни о чем другом. Ни травяные ванны, ни ослиное молоко не помогали. Не было смысла скрывать, что у него гангрена. Он сам захотел, чтобы ногу ампутировали, но было уже слишком поздно: жить оставалось лишь несколько часов.

Все кончено: пришел конец его долгого правления. Он был королем Франции семьдесят два года, прошел путь от презираемого до обожаемого, но за всю свою жизнь так и не смог забыть то унижение, которому подвергалась его семья во время войны с Фрондой. Тогда он был совсем еще ребенком. Да, именно тогда в нем появилась исключительная гордость и непоколебимое желание стать единственным главой своего государства. Его знаменитые слова «Государство – это я» помнят до сих пор.

Когда жизнь подходит к концу, начинаешь вспоминать события, которые тогда казались незначительными, но спустя годы оказались решающими. Как-то он был на приеме у Конде в Шантильи, и там к обеду не подали обещанную рыбу. Для повара это стало настоящей трагедией: ведь за столом сидел помазанник Божий, а он не смог сделать все по высшему разряду! Повар так и не смог пережить этого и покончил с собой.

В то время для Людовика это событие не казалось таким уж из ряда вон выходящим.

Теперь он видел себя в прошлом, королевской походкой шествующим по жизни. Придворные церемонии, в которых ему отводилась центральная роль, представляли его святым. Он и впрямь стал считать себя таковым. Будучи единовластным правителем государства, в отличие от прежних королей Франции, он не позволял вмешиваться в вопросы правления своим любовницам. Он сам был государством – он, и только он один.

Сейчас, прикованный к постели, которую ему никогда уже не покинуть, король имел много времени, чтобы оглянуться на прожитые годы и в какой-то мере оценить свои свершения. Вокруг всегда было много людей, твердивших ему, что он бог. У него не было никакого желания им возражать, но боги не валяются в постели с гангреной, сжигающей их жизнь. Он смертен, полон человеческих слабостей, и, поскольку никто и никогда не указывал ему на них, он и никогда не пытался подавить их в себе.

Король знал, что каждый день люди во Франции умирали от голода, а он, именно он, тратил богатства страны на войны. Но разве все эти войны велись не во славу Франции и не в интересах французского народа? Нет, все это было во славу и обогащение Людовика! Война захватывала его. Он мечтал о французской колониальной империи, самой могучей в мире. По всей стране он оставил свидетельства мощи Франции.

Во-первых, Версаль, его дворец, он задумал как самый величественный в мире. Колонны Ле-Во символизировали число месяцев в году, а маски в сводах над окнами нижнего этажа – этапы человеческой жизни, ведь Версаль должен был стать центральной звездой Солнечной системы, вращающейся вокруг великого короля-солнца.

Из-за его страсти к строительству огромных дворцов и любви к войнам страдало огромное количество его подданных.

«Если бы я мог начать все заново, – думал умирающий король, – я бы поступил иначе. Я бы в первую очередь думал о людях, и они любили бы меня так же, как раньше, когда объявили королем в четыре года.

Четыре года! – думал он. – Я был слишком мал, чтобы стать королем Франции».

А сейчас вот в соседней комнате сидит другой маленький мальчик, который через день-два… наденет корону Франции.

Будущее наследника престола, Людовика XV, казалось настолько тревожным, что Людовик XIV перестал ворошить прошлое.

Он поднял руку, и тут же к постели подошел мужчина лет сорока.

– Чего изволите, ваше величество? – спросил он.

Людовик изучающе посмотрел в лицо своего племянника Филиппа, герцога Орлеанского. «Как же он похож на брата – чопорного, завистливого, вечно недовольного судьбой и тем, что пришел в этот мир на два года позже меня», – подумал Людовик.

О герцоге шла дурная слава. Всем было известно, что у него куча любовниц, а также о его чрезвычайном честолюбии и презрении к религии. Он был даже не прочь почитать во время мессы томик Рабле. Говорили, что герцог интересовался черной магией, хорошо разбирался в ядах (его подозревали в отравлении родителей маленького дофина, герцога и герцогини Бургундских). К тому же он часто напивался. Но Людовик знал, что герцог был вовсе не таким уж страшным, как его расписывали. Королю даже нравилась его дурная слава, и он всячески ее подхлестывал. Зачем-то герцогу Орлеанскому было нужно, чтобы окружающие его боялись.

У герцога была нежная душа, он был привязан к своей матери. Кроме того, этот холодный ум хорошо представлял себе, что будет со страной, потерявшей правителя. Герцог был добр и ласков с дофином. Людовик знал, что слухи о том, что герцог отравил родителей мальчика, были клеветой недоброжелателей. Герцог Орлеанский был сильной личностью, а стране в эпоху регентства понадобятся сильные люди.

– Племянник, прикажите привести мне ребенка, – повелел король. – Я хочу поговорить с ним, прежде чем умру.

Герцог Орлеанский поклонился. Он подозвал одного из своих слуг, стоявших у дверей:

– Его величество хочет видеть дофина. Немедленно приведите его сюда.

Маленький Людовик, держа мадам де Вантадур за руку, позволил ввести себя в опочивальню короля. Он осознал важность торжественного момента, так как все его визиты к прадедушке были исполнены значения. Но будущий король оставался ребенком и с большим удовольствием кувыркался бы или играл в классы с одним из пажей.

Тишина в зале насторожила ребенка: он знал, что все внимание сейчас было приковано к нему. Он увидел скорбных мужчин и женщин и своего дедушку, приподнявшегося на огромной кровати. В паре метров от ложи молился священник. Больше всего ребенка поразил тошнотворный запах, вызывающий отвращение.

Мадам де Вантадур подвела его к постели, упала на колени, не переставая крепко держать мальчика за руку. Маленький Людовик смотрел, как дрожащая рука его прадедушки вытянулась и дотронулась до плеча гувернантки.

– Благодарю вас, мадам, – сказал король. – Усадите дофина в кресло, чтобы я мог рассмотреть его.

Она исполнила приказание. Маленький Людовик оторвал взгляд от кровати и посмотрел на глубокое кресло, которое, казалось, могло поглотить его. Он сидел в кресле, полностью вытянув ноги, и не знал, куда их деть. Тут он сильнее чувствовал отвратительный запах, и понял, что этот его визит отличается от всех предыдущих.

Прадедушка заговорил, обращаясь к нему, и все в зале слушали, с важным видом посматривая на мальчика.

– Мой милый мальчик, – начал прадедушка, и Людовик одарил его своей обезоруживающей улыбкой, той, которую мадам де Вантадур считала самой прелестной на свете. – Скоро ты станешь королем.

Дофин продолжал улыбаться. «Я буду носить корону, а смогу ли в ней кувыркаться? Надо будет попробовать».

– Величайшим королем в мире, – продолжал дедушка. – И ты не должен забывать о своих обязанностях перед Господом. Надеюсь, что ты не будешь поступать так, как поступал я. Избегай войн, мой мальчик. Будь в мире со своими соседями. В мире и согласии. Служи народу. Делай все возможное, чтобы облегчить его страдания. Прислушивайся к хорошим советникам…

Маленький Людовик смотрел своему дедушке в рот, продолжая улыбаться. Внезапно его внимание привлекли картины, изображавшие играющего на арфе Давида и Иоанна Крестителя. Он знал, кто они такие, потому что ему рассказывала мадам де Вантадур. Умел ли он играть на арфе? Он должен стать королем… величайшим государем мира, поэтому он мог бы играть на арфе, если захотел бы. Интересно, а Иоанн Креститель умел стоять на руках?

– Хочу поблагодарить вас, мадам, – говорил король, – за вашу заботу о ребенке. Умоляю, продолжайте и дальше заботиться о нем.

Мадам де Вантадур ответила срывающимся от волнения голосом, что для нее будет высочайшей радостью следовать приказанию короля.

– Мой мальчик, – обратился король к Людовику. – Ты должен любить мадам де Вантадур. Никогда не забывай, что она сделала для тебя.

Эти слова привлекли внимание мальчика. Это он мог понять. Он начал слезать со стула, собираясь взять мадам де Вантадур за руку и увести ее отсюда. Он устал от запаха этой комнаты, и ни Давид, ни Иоанн не могли удержать его.

– Мадам, – сказал король, – подведите ребенка. Глаза мои слабеют, и я плохо вижу его.

Когда мадам де Вантадур взяла его на руки, Людовик прошептал «нет», но мадам де Вантадур посадила его на кровать, не обратив на это никакого внимания. Он был так близко к старику, что мог видеть глубокие морщины и пот на его лице. Людовик представил, как он бежит прочь, прочь из Версаля, прочь от постели умирающего деда.

Старик обнял ребенка, и мальчику показалась, что он попал в объятия самой смерти. Ему стало душно от заполонившего все запаха, испугало это старое лицо, он хотел было закричать, чтобы его выпустили, но испугался. Он затаил дыхание. Мадам де Вантадур говорила, что все плохое быстро проходит. Все равно что принимать лекарства: выпей, и тебе дадут что-нибудь сладкое, чтобы перебить вкус.

– Господи, – сказал король. – Я предаю Тебе это дитя. Я молю Тебя быть к нему благосклонным. Пусть он прославит Тебя, став настоящим христианским королем и защитой Франции.

– Я не могу дышать, – прошептал дофин. – Ты мне не нравишься, прадедушка, ты слишком горяч, и твои руки обжигают меня.

Но тут началось самое худшее. Губы старика прижались к губам ребенка. Это и было самое плохое…

Дофин зарыдал:

– Матушка… Матушка…

Мадам де Вантадур стояла у ложа умирающего монарха, в чьей власти находилась ее жизнь, и была готова на все, лишь бы не причинили горе ее любимому ребенку.

Она схватила его на руки, и мальчик, обхватив ее за шею, зарылся лицом в волосы… Любимая, хорошо пахнущая матушка, единственный островок безопасности в этом страшном мире.

Герцогиня бросила на короля умоляющий взгляд.

– Мадам, – проговорил с трудом умирающий король. – Отведите дофина в его комнату.

Король медленно сел в постели. Весь двор восхищался тем, как он готовился к смерти.

Раскаиваясь в ошибках прошлого, великий монарх хотел, уходя в мир иной, оставить государство в полном порядке. Он понимал, что, хотя и прославил страну, приведя Францию к золотому веку, теперь страна погрязла в долгах, а население сократилось и обнищало. Это результат войн. Он слишком поздно понял, что даже победные войны приносят больше зла, чем славы. Старые налоги росли, были введены новые, например подушная подать. Когда он ездил по стране и восхищался выстроенными по его приказу чудесными зданиями, то видел в них не только великолепие своего архитектурного вкуса, но и расточительство, которое не должен был позволять, делая невыносимой долю страдающего долгие годы народа.

Он слишком поздно осознал свои ошибки и теперь изо всех сил старался исправить их. Франции нужен был правитель столь же сильный, как он во время расцвета правления. А что было у Франции? Мальчишка пяти лет.

Какая беда выпала на долю страны! Его сын умер от оспы. Сын великого дофина, герцог Бургундский, умер, как говорили, от разрыва сердца шестью днями позднее своей жены, скончавшейся от кори, – о сильной привязанности герцога к ней было известно каждому во Франции. Их старший сын, пятилетний герцог Бретани, умер в тот же год, оставив своего младшего брата дофином Франции. Словно какое-то страшное проклятие уничтожало правителей Франции!

Мальчишка пяти лет станет королем Франции! Но времени на сожаления нет, нужно действовать, и действовать быстро. Что же он мог? Дать совет своим министрам. Когда он был здоров, его слово было законом, но где гарантия, что таким оно останется и после его смерти?

Король отложил шкатулку с документами и призвал к себе самых важных людей Франции.

Он молча смерил их взглядом, думая о тех двух, кому собирался доверить самые важные дела в государстве: о герцоге Орлеанском и герцоге Майенском. Герцог Орлеанский рассудителен. До совершеннолетия Людовика он станет его регентом. Герцога Майенского, сына короля и мадам де Монтеспан, необходимо объявить законнорожденным. Он человек достойный уважения, религиозный и хороший семьянин – ему предстоит отвечать за воспитание молодого короля.

Глаза старого короля тускнели, но он, приподнявшись, обратился к собравшимся:

– Друзья мои, помню все услуги, оказанные вами, и сожалею, что не отблагодарил вас по заслугам. Прошу вас, служите дофину так, как вы служили мне. Помните, ему всего пять лет. Я хорошо помню все те трудности, которые возникли передо мной, когда я унаследовал трон в столь же раннем возрасте. Пусть между вами будет согласие, и тогда я могу быть спокоен за страну. Я молюсь, чтобы он стал хорошим правителем, а вы служили ему и иногда вспоминали обо мне.

Многие из тех, кто стоял вокруг постели, плакали.

– Мне осталось жить лишь несколько часов, – продолжал Людовик. – Я чувствую, что смерть близка. Племянник, назначаю тебя регентом. А тебя, сын мой, прошу обеспечить ребенку хорошее образование. Напоминаю вам, что он еще такой маленький. Настаиваю, чтобы до достижения семи лет он продолжал жить со своей гувернанткой, к которой, как мы все видели, он столь сильно привязан. Потом ребенка надлежит отобрать у мадам де Вантадур и обучать его, как короля. Господа, я прощаюсь с вами. Ваш король на пороге могилы, а наследник трона только что покинул колыбель. Исполните свой долг перед страной. Да здравствует Франция!

Большего король сделать не мог. Наступала ночь, и никто не был уверен, что он увидит следующий день. Послали за священниками, и те всю ночь простояли у королевского ложа.

Король молился и готовился умереть.

– О Господи, – шептал он, – помоги же мне скорее.

Когда лучи утреннего солнца первого дня сентября осветили богатые, украшенные золотом покои, придворные, собравшиеся вокруг постели умирающего короля, услышали слабый хрип, вырвавшийся из его горла. Они многозначительно переглянулись, и в их взглядах читалось: «Час… может, два…»

В четверть девятого утра Людовик XIV покинул роскошный Версаль, который он воздвиг и оставил для своих наследников.

Главного казначея призвали в королевскую опочивальню. Он знал зачем.

Вскоре казначей быстрым шагом вышел на балкон, и собравшиеся внизу охнули, заметив черное перо в его шляпе.

– Король умер! – воскликнул он.

Затем он скрылся и после этого уже не спеша вновь вышел на балкон, на этот раз уже с белым пером в шляпе.

– Да здравствует король!

Мадам де Вантадур привела маленького Людовика в Зал зеркал. Отражения полностью захватили его. Пространство казалось ему огромным миром. Он рассматривал украшавшие потолок аллегорические фигуры, представляя среди них себя. Ребенка завораживало собственное отражение на фоне серебряных ваз и огромных канделябров. Прямо как в сказке.

Мальчик был рад оказаться здесь, так как из окон своей комнаты видел слишком много людей. Они толпились у дворца и выглядели ужасно уродливыми. Здесь, в Зале зеркал, был лишь он и мадам де Вантадур. Людовику захотелось пробежаться из одного конца зала в другой, и он уже собирался сделать это, как почувствовал руку матушки на своем плече и заметил, что к ним приближаются.

Первым шел дядя Людовика, герцог Орлеанский, мальчик любил его. Тот часто шутил. Кроме того, скандальная слава «плохого» завораживала, делая дядю таинственным. Вместе с герцогом Орлеанским пришли граф Тулузский, герцог Майенский, Бурбон и Виллеруа. Значит, случилось что-то серьезное.

Как обычно, Людовик посмотрел на матушку, чтобы видеть, как она отреагирует на это вторжение. Та стояла почти по стойке «смирно», прямо как солдат, и по ее глазам он понял, что она желает, чтобы ее Людовик вел себя достойно, так, чтобы можно было гордиться им. Людовик любил ее и всегда старался угодить, к тому же сейчас от него ничего особенного и не требовалось, и мальчик тоже застыл в ожидании.

Дядя подошел к ним первым и вместо того, чтобы, по обыкновению, поднять его и посадить на плечи, опустился перед Людовиком на колени, взял руку ребенка и поцеловал ее.

– Будучи вашим подданным, ваше величество, – сказал герцог, – я первым пришел присягнуть вам.

Людовик все понял. Его прадедушка ушел, как и шептали все вокруг, и теперь он стал королем. Поток его мыслей прекратился, он не пытался схватить шпагу своего дяди и трогать золотые кисточки мундира, Людовика поглотила лишь одна мысль: «Я теперь король. Теперь все будут обращаться ко мне «ваше величество», все будут кланяться, и когда-нибудь я тоже буду спать в этой огромной королевской кровати».

Остальные по очереди преклоняли перед ним колени и клялись в верности. Людовик стоял прямо, глаза его блестели. И те, кто видел его, удивлялись: «Разве может маленький мальчик понимать так много?» Мадам де Вантадур была рядом, гордясь своим любимым ребенком.

Через пару дней маленький Людовик обнаружил, что быть королем не так уж и здорово. Хотелось закричать, как в игре: «Хватит. Я больше не король». Но это была не игра, и ему теперь всю жизнь придется оставаться королем.

Его присутствие необходимо на всех торжественных событиях. Там надо долго сидеть неподвижно и говорить только то, что подсказывают. Ребенка это утомляло.

Мадам де Вантадур одевала его в одежду, которая ему совсем не нравилась. Она была вся фиолетовая и черная.

– Мне не нравится эта одежда, матушка, – возмущался Людовик.

– Ты наденешь это всего лишь раз.

– Но только один раз, больше я не хочу это носить.

– Дорогой, пожалуйста, будь послушным.

– Разве я не король, матушка? Разве короли носят некрасивую одежду? Прадедушка же не носил.

– Носил бы, если бы от него этого ждал народ. Короли должны делать то, что от них ждет народ.

– Тогда что хорошего в том, чтобы быть королем? – спрашивал Людовик.

– Ты узнаешь это позже, – отвечала таинственно мадам де Вантадур.

И он замолкал, надеясь узнать это как можно скорее.

Но ожидание было таким долгим и утомительным. Ему нужно было ехать в Париж и предстать перед парламентом, где герцога Орлеанского официально объявят регентом.

Людовику очень понравилось в палатах парламента. Там было полно людей, и, когда он вошел, все встали, сорвав головные уборы. Он посмотрел на них застенчиво, но с любопытством. Кто-то выкрикнул: «Да здравствует король!» Это про него! Если бы не рука мадам де Вантадур на плече, он подбежал бы к кричащему. Людовик заявил, что никуда без нее ходить не будет, и хотя матушка и покачала головой, говоря, что ему придется быстро взрослеть и учиться обходиться без нее, но он знал, она была довольна его словами. Поэтому можно было требовать, топать ногами, если надо, и кричать… всем им кричать, что он никуда не пойдет без своей любимой матушки. Его подняли на руки. Он знал, что это герцог де Трем, главный казначей.

В одном конце палаты был трон, а на троне – бархатная подушка. Герцог де Трем посадил Людовика на подушку, и мадам Вантадур сказала громким звучным голосом:

– Месье, король созвал вас здесь, чтобы объявить о своих желаниях. Вам их огласит главный казначей его величества.

Людовик пристально посмотрел на матушку. Желания? Что еще за желания? Это сюрприз? Он говорил ей, что хочет то-то и то-то… как на именины?

Но он не мог понять, о чем они говорили, и ему было так неудобно сидеть на этой бархатной подушке… Он поймал взгляд гувернантки. «Пойдем уже», – хотел было прошептать он, но мадам быстро отвернулась, а Людовик не решился крикнуть.

Он рассматривал голубой бархат с нашитыми на него золотыми лилиями. Затем обратил внимание на замечательную красную шапочку на голове архиепископа Парижского. Он никогда раньше не видел таких шапок. Теперь он знал, чего хочет. Он хочет вот такую шапку, потому что ненавидит черную шапку из крепа. Он был королем, и он должен иметь то, что он хочет, иначе зачем тогда быть королем?

Архиепископ преклонился перед ним, и шапка была очень близко. Людовик протянул свои ручонки и уже было схватил ее, однако неусыпный взор мадам де Вантадур вовремя остановил его.

– Я хочу красную шапку, – нетерпеливо прошептал он.

– Тихо, мой дорогой.

Месье де Виллеруа наклонился к нему и прошептал:

– Ваше величество, вам нужно слушать то, что вам говорят.

– Я хочу красную шапку, – прошептал Людовик.

Месье де Виллеруа выглядел беспомощным, и среди стоявших рядом с троном прокатился смешок.

– Вы не можете получить ее… сейчас, – чуть слышно сказала матушка де Вантадур.

Людовик улыбнулся.

– Я – король, – так же тихо сказал он.

– Вы должны слушаться, – прошипел месье де Виллеруа; он был явно раздражен.

Людовик бросил на него сердитый взгляд.

– Да ну тебя, – прошептал он. Людовик тут же почувствовал, как он устал и раздражен, но все же не сводил глаз с шапки архиепископа.

У него спросили, утверждает ли он герцога Орлеанского регентом короля. Людовик посмотрел на герцога де Виллеруа пустыми глазами.

– Отвечайте «да», – приказал ему тот. Людовик сжал губы и продолжал пристально смотреть на месье де Виллеруа, а тот беспомощно взирал на мадам де Вантадур.

– Скажите «да», – требовала она. – Скажите громко, крикните… чтобы все услышали.

«Не скажу, – подумал Людовик. – Они не дали мне красную шапку, а я не скажу «да». Мадам де Вантадур с герцогом де Виллеруа продолжали убеждать его, а он смотрел на них своими красивыми темно-голубыми глазами, хлопал длинными ресницами и плотно сжимал губы. Людовик не собирался ничего говорить.

– Тогда снимайте вашу шапку, – сказала мадам де Вантадур.

Людовик улыбнулся. Он с удовольствием снял эту черную дрянь из крепа, впиваясь глазами в головной убор архиепископа.

– Король дал нам знак своего согласия, – сказал де Виллеруа, и собрание окончилось.

На улице толпился народ. Все хотели увидеть маленького короля.

На ступенях Сен Шапель главный казначей поднял Людовика на руки, и люди выкрикивали его имя.

Большинство из них казались уродливыми, совсем не нравились ему: слишком громко кричали, глазели на него и тянули руки…

– Ребенок устал, – сказала мадам де Вантадур. – Поехали.

Вскоре он уже сидел в карете вместе с мадам де Вантадур.

Людовик услышал пушечные выстрелы.

– Стреляют в Бастилии, так как вы король и народ любит вас, – объяснила мадам де Вантадур.

Людовик увидел птиц, выпущенных с четырех концов Парижа.

– Это означает возрождение свобод, – пояснила мадам де Вантадур.

– А что такое возрождение, матушка? А свобода? – спросил Людовик.

– Это значит, что они рады, что вы их король.

– Куда мы едем? – спросил Людовик.

– В Венсенн, – ответила мадам де Вантадур. – Там мы снова станем самими собою.

– Хотя я и король?

– Хотя вы и король, вы пока все еще маленький мальчик. В Венсенне мы будем играть в наши любимые игры и вместе делать уроки. Какое-то время можете забыть о шапочках из крепа и бархатных подушках.

– Здорово, – облегченно сказал Людовик. Потом он засмеялся. Оказалось, что быть королем совсем не так плохо, как он думал раньше.