"Подружки" - читать интересную книгу автора (Фаррер Клод)Глава двадцать первая, в которой в порт приходит корабльКрейсер Республики «Арколь» вошел в бухту Галонг через пролив Генриетты. На мостике стоял дежурный офицер, лейтенант де Л'Эстисак, и жестами указывал рулевому трудный и извилистый фарватер, по которому надлежало пройти. Справа, слева, спереди и сзади корабль окружали странные, очень высокие и очень черные островки, похожие на готические башни, внезапно возникшие из глубины моря. Это был бесконечный лабиринт, серо-зеленый текучий лабиринт, в котором, казалось, могли заблудиться и исчезнуть, не найдя никогда выхода, тысячи и тысячи кораблей. Низкое медно-красное небо висело над гладким оловянным морем. И все время капал туманный мелкий дождик, как будто бы тучи печально плакали потихоньку. Киль «Арколя» пенил мертвую воду, и она разбегалась, сколько мог видеть глаз, двумя длинными прямыми бороздами, которые под острым углом расширялись все больше и больше и пропадали у подножия черных островков, все более многочисленных и все более странных. Л'Эстисак продолжал смотреть на лежавшую перед ним карту и давать указания рулевому; а неподалеку на холщовом складном табурете сидел командир корабля – «старик» – и не вмешивался ни во что, предоставив действовать своему помощнику. Наконец, пролавировав без перерыва почти час, в течение которого он не сказал ни слова, Л'Эстисак наконец повернулся к командиру и сказал: «Вот порт» и указал на туманный горизонт. «Старик» спокойно курил и смотрел на скалы, возвышавшиеся совсем близко от корабля. – Ваши приказания? – спросил Л'Эстисак. – Стать на якорь у берега. Сигара, которую он курил, делала отрывистой его речь. – Налево, пять! – скомандовал лейтенант. Он подозвал знаком дежурного при рупоре в машину: – Предупредите, что через четверть часа мы бросим якорь. Командир. – Что? – Разрешать ли сообщение с берегом? – Как вам будет угодно! Не думаю, чтоб кому-нибудь захотелось погулять по этой аннамитской грязи и каменному углю. Неужто вам хочется съехать на берег? Л'Эстисак утвердительно кивнул головой: – Да, командир! В Конгаи живет мой друг, морской врач. Рабеф, может быть, знаете? Я не видел его почти два года со времени его женитьбы: я тогда проводил его с женой на пароход. – Неужели его жена смогла выжить здесь? Она все еще тут? – Я ничего не знаю про них. Но думаю, что да. – Впрочем, климат в этой дельте неплохой. – Да. Простите, командир. Мы уже у берега. Разрешите. – Пожалуйста. Л'Эстисак скомандовал: – Свисток! Барабаны, горн! Все по местам! Готовься бросать якорь! Между чащей островков, теснящихся и надвигающихся друг на друга, как деревья в окаменевшем лесу, вдруг открылась довольно широкая прогалина, и «Арколь» малой скоростью держал путь прямо ко входу в эту прогалину – естественный порт, куда никогда не доходят ни циклоны, ни бури. Офицерская шлюпка подошла к лестнице большой деревянной пристани. Л'Эстисак вышел на берег, поднялся по лестнице и, стоя на набережной, окинул взглядом весь горизонт. На юг было море, бухта Галонг и бессчетный архипелаг. За множеством островков нигде не было видно открытого моря. Поэтому бухта напоминала скорее маленькое озеро, чем море. На север открывался странный пейзаж – холмы и болота, над которыми висели клочья низких облаков. Вдоль берега шла ровная дорога, другой стороной примыкавшая к склону холма. На этом склоне стояли домики с кирпичными стенами, черепичными кровлями и острыми бамбуковыми изгородями вокруг садиков. В полуверсте дорога кончалась в аннамитском селении: тридцать улиц, пятьсот дворов, четыре тысячи душ. Вокруг стоявшего неподвижно Л'Эстисака копошилось десятка два мальчишек и девчонок, до такой степени похожих друг на друга, что невозможно было различить их, и все требовали, чтобы Л'Эстисак взял кого-нибудь из них в проводники: – Капитан! Капитан!.. Надо помогать? Гостиница идти? Почта идти? Л'Эстисак поднял трость. Смелые ручонки цеплялись за его одежду. – Ты, – сказал он, взяв за плечо ближайшую к нему девчонку. – А вы все, катитесь! Цыц! Он знал, как разговаривать с ними. Девочка указала ему домик, выше других расположенный над дорогой. – Хороший дорога позади Гранд-Отель. Гранд-Отель с трех сторон был окружен почти девственным кустарником: хорошая дорога оказалась узкой тропинкой, благоухающей дикой мятой. – Теперь ты тоже катись! Получай за труды. Девочка исчезла. Садик был немногим больше какого-нибудь палисадничка в Нейи или в Отейле и состоял из одного сплошного куста гибиска, через который дорожка вела прямо к дому. Он был расположен в восьми ступенях над землей. И Л'Эстисак, поднявшись на них, очутился над цветущими кустами, цветущими так пышно, что совсем не было видно зелени, и весь сад алел, как роскошное поле маков. Сад был расположен на едва заметном склоне; дороги, проходившей внизу, не было видно за разросшимися кустарниками, которые, казалось, старались задушить даже море – мертвое серо-зеленое гладкое море, покрытое повсюду черными островками и так странно обрамлявшее пурпурные кусты. Л'Эстисак в задумчивости долго смотрел на все это, прежде чем постучать в низкую дубовую дверь. – Старина! Дорогой!.. Они крепко схватились за руки и не отрываясь смотрели друг на друга братским взглядом, стремясь как можно скорее, с первого же мгновения уничтожить ту пропасть, которая легла между ними за два года разлуки. – Дорогой, дорогой друг… И когда они наконец выпустили друг друга, к их голосам присоединился третий, менее суровый голос, тоже произносивший слова приветствия: – Л'Эстисак!.. Как мило с вашей стороны, что вы сейчас же пришли к нам, как только высадились на берег!.. Протягивая обе руки, к ним бежала мадам Жозеф Рабеф. Он поцеловал ей руки и ответил на ее приветствие. – Нет! Нет! – сказала она. – Не зовите меня «мадам»! Такой друг, как вы!.. Он взглянул на Рабефа. – В том, что я ваш друг, не приходится сомневаться. Но как прикажете вас звать? – Ну конечно, Алисой, а то как же? Ведь она осталась, как и прежде, вашей маленькой подругой, – сказал Рабеф. И вдруг, вспомнив, добавил совсем просто: – Да, правда! Я и не подумал, ведь вы звали ее два года тому назад Селией. Но она не очень любила это имя. Она слегка покраснела. И, улыбаясь, обернулась открыто и просто к своему давнему приятелю: – И все-таки, Л'Эстисак, если вам больше нравится Селия. – Нет, – сказал он, тоже улыбаясь. – Мне больше нравится Алиса. Они уселись. Она весело болтала. Комната, в которой они сидели, была удобна и просторна; она была выбелена известкой и целиком затянута местными шелковыми тканями и циновками. Четыре широкие колонны резного дуба подпирали потолок; все балки были тоже резные, сложной и тонкой работы в аннамитском вкусе; мебель тоже была местного, аннамитского происхождения; из фиолетового дерева с перламутровыми инкрустациями; а сиденья кресел, кушеток, дивана и стульев были из гонконгского тростника, такого гибкого и упругого, что на нем отдыхаешь лучше, чем в самом покойном европейском кресле. Все было красиво и изящно. В китайских вазах и Тонкинской бронзовой курильнице для ароматов стояли букеты гибискуса. На рояле лежала вакнинская вышивка, изображавшая черно-серого дракона. А раскрытые ноты свидетельствовали о том, что рояль служил не только подставкой для вышивки. Алиса постучала в гонг; вошли два боя, одетые в канхао из плотного черного шелка, и подали на подносе (с них самих величиной) чай, приготовленный на азиатский манер. – Вам здесь хорошо, – пробормотал Л'Эстисак. – Очень, – отвечала Алиса. – Очень хорошо, благодаря этой доброй фее, – сказал Рабеф. И мимоходом поцеловал ей руку, пока она наливала чай. Отпив немного, Л'Эстисак отставил свою чашечку. – Не слишком ли одиноко? – Нет. Здесь есть моряки с подводных лодок и истребителей, служащие на горных разработках и таможенники. Ну а время от времени гости, вроде вас. Жить можно!.. Здесь в Конгаи есть человек двадцать европейцев и четыре семейства. У Алисы есть даже две подруги. – Ну а дальше? Ведь ваша ссылка не будет вечной! – Конечно нет. Хотя… Мы имеем намеренье продлить немного нашу командировку. Я просил оставить меня здесь еще на год. – Вот как? Герцог смотрел теперь на молодую женщину. Она опять покраснела. Ее матовая кожа, как и прежде, мгновенно окрашивалась, отражая дальнейшее движение ее мыслей. – Да, – сказала она, помолчав немного. – Да, так будет лучше. Три, а может быть, и четыре года изгнания. Это нужно, чтобы там, в Тулоне, забыли обо всем, окончательно забыли. Герцог слегка пожал плечами. Но она продолжала настаивать: – Уверяю вас!.. Так будет лучше. В бухте Галонг рдяные стрелы заходящего солнца почти всякий вечер пронзают серые тучи и небеса начинают как-то странно пламенеть над морем, которое так же тускло, как прежде, оттого что за черными островками не видно отражения заката в воде. Красные стрелы достигли домика на холме, и вся комната запылала вдруг горячим светом. – Красиво! – сказал Л'Эстисак. Слегка загрустившая Алиса подошла к окну и прижалась лбом к стеклу. – Ну а вы, дорогой друг? Хорошо ли живется вам на вашем «Арколе»? – Вполне сносно! – Хорошие известия из Франции? – Отличные! – А герцогиня? – В Каннах, как всегда зимой. Ребенок растет как следует. – Сколько ему? – Да как будто уже пять месяцев! – Как хорошо, что вы женились! – Ну само собой, еще бы. Солнце было теперь совсем низко. Рдяные стрелы устремлялись теперь по горизонтали и ударялись в стены, как раз на высоте окон. – Скажите, – спросила молодая женщина, – ведь «Арколь» отплыл из Тулона? – Да. – И вы, наверное, пробыли там около месяца перед отплытием. – Больше месяца. – Ну что же, там все по-старому? Как было в наше время? Л'Эстисак медленно упер локоть в колено и положил подбородок на руку. – Как в ваше время! – повторил он. – Да… Пожалуй… Он молча подумал и потом сказал: – Ну да, конечно, я вполне уверен в этом. Как было в ваше время и как было в мое. Там те же самые милые подруги, те же или совсем такие же, те же маленькие сестры, которые радостно стараются облегчить жизнь нам, бедным, и прибавить каплю меда в наши горькие чаши; те же подружки, смело принимающие на себя часть наших забот, нашей усталости, нашего горя, и они несут половину нашего тяжкого бремени. И продолжают оставаться такими, пока могут, такими же нежными, бескорыстными и любящими. Да. Все так же, как было и в мое время. Ничего не изменилось. Ночь опустилась быстро, подобно стае черных птиц. – О, – сказала Алиса, – раньше, чем вы уйдете, я непременно должна сделать букет из наших цветов для вашей каюты на «Арколе». Она побежала в сад к цветущим кустам. Оставшись наедине, Л'Эстисак и Рабеф снова подошли друг к другу и опять взялись за руки. – Счастливы? – спросил Рабеф. – Нет, – сказал герцог, – но доволен. Цель достигнута. Брак, в сущности говоря, удачен: оба герцогства сохранены и даже увеличены; честь имени упрочена; есть кому передать наследство; наследник появился на свет – здоровый, вполне нормальный ребенок, мужского пола. Да, доволен. И кто знает, – быть может, потом, когда-нибудь, буду счастлив. Вспомните, что «долгий трудный день кончается» Он низко опустил голову. И совсем тихо сказал: – Все это пустяки! В Тамарисе, на могиле Жанник, белая сирень цветет круглый год… Из окна оба они видели, как в темном уже саду светлое платье мелькало то здесь, то там. – Мы счастливы, – сказал Рабеф, – счастливы!.. Только не слишком спокойным счастьем, тем счастьем, которое нам по плечу. Чего же больше? Только дети могут мечтать о земном рае. А тот, кто уже заглянул за кладбищенскую ограду, становится менее требовательным: гробовщик снимет с нас точную мерку! Куда мы денем тогда слишком большие радости? Они снова замолчали. Белое платье приближалось к ним из уже совсем темного сада. Она вошла. Огромный сноп гибискуса был у нее в руках. – Вот! – сказала Алиса Рабеф. – Не правда ли, они очень красивы? Но они почти не пахнут и осыпаются слишком скоро. – Тем лучше! – сказал Л'Эстисак. – Такими они нравятся мне еще больше. Очень, очень вам благодарен. |
||
|