"Табак" - читать интересную книгу автора (Димов Димитр)

VII

Когда Борис вышел от Торосяна, шофер, предупрежденный по телефону, ждал его с машиной у подъезда. Шел снег, тихий, пушистый, крупными хлопьями, и его белая пелена будила в прохожих радость и волнение. Из здания ректората высыпала толпа студентов, и они тотчас же принялись кидаться снежками. Породистая собака, выпущенная на волю, стремглав пронеслась по тротуару, остановилась на миг и бросилась обратно к служанке, которая вывела ее на прогулку.

Борис сел в машину. Серые шерстяные занавески на окнах пахли лавандой – духами Марии. В бутоньерку над сиденьем был вставлен букетик гвоздик. Все это приятно напоминало Борису о жене. Для этого Мария и оставляла свои «следы» в машине.

Снежинки липли к оконным стеклам. Борис видел, как они тают и превращаются в нежные капельки воды. Ему стало приятно и легко. Потом он вдруг вспомнил по контрасту тяжкие дни первого снега в те зимы, когда он возвращался домой в дырявых башмаках, с мокрыми ногами. Учитель латинского языка был так беден, что покупал башмаки своим сыновьям лишь раз в два года, и семья всегда встречала первый снег с неудовольствием. Но теперь все это казалось Борису полузабытым бредовым сном. Теперь он владел «Никотианой».

Автомобиль подъехал к его красивому дому. Слуга быстро распахнул двери парадного подъезда, и Борис вошел в вестибюль. Этот дом, совсем новый, построенный в соименном вкусе, был свадебным подарком молодой чете от папаши Пьера. Он стоял достаточно далеко от старого дома, в котором жила его вдова. Госпожа Спиридонова все еще не могла простить зятю его плебейского, чиновничьего происхождения.

Из вестибюля была видна анфилада комнат первого этажа; просторный холл, столовая, гостиная и зимний сад. Витая деревянная лестница, украшенная большими вазами из керамики и субтропическими растениями, вела на второй этаж. Мария несколько месяцев подряд не давала покоя архитекторам и декораторам, пока не обставила весь дом в современном стиле.

Борису стало приятно, как и всякий раз, когда он возвращался домой. Что за чудесный у него дом!.. Роскошь и современные удобства удачно сочетались здесь с прямыми линиями, удлиненными прямоугольниками комнат и нежными тонами красок. Внутреннее убранство напоминало простые, но неповторимо элегантные наряды Марии. Борис представил себе ее бледное, словно написанное акварелью, лицо дурнушки, худенькое тело и длинный, стянутый в талии халат из тяжелого розового шелка, который она носила дома. Его охватило слабое волнение, похожее на нежность. Мария и не докучала упреками, и не мешала работать, и не изменяла ему. Впрочем, она не была красива, и, когда вышла замуж, поклонники сразу же ее забыли. Она жила уединенно, уже почти не играла на рояле и, вероятно, страдала от мысли, что не может иметь ребенка. Борис почувствовал угрызения совести. Он вспоминал о жене, только когда приходил домой.

– Госпожица Зара здесь, – доложил слуга.

– Где она? – быстро спросил Борис.

– В маленькой гостиной.

– Хорошо.

Зара ждала уже полчаса. Мария отказалась принять ее наверху. Подруги по колледжу теперь охладели друг к другу, и отношения у них были чисто светские. Борис снял пальто и вошел в маленькую гостиную.

– Так, – произнес он вместо приветствия.

Зара сердито отшвырнула старый номер какого-то английского журнала, который перелистывала.

– Хозяйке дома не худо было бы быть повежливей, – сказала она, покраснев от гнева. – Я не портниха, чтобы заставлять меня дожидаться здесь.

– Рассказывай!.. – сухо приказал Борис.

Зара возмущенно посмотрела на него.

– Иногда вы оба становитесь форменными грубиянами – Она – маньячка, ты – выскочка!

«Шлюха», – подумал Борис, но овладел собой и стал делать. Лицо его сделалось неподвижным, как у мумии. Брови Зары беспокойно дрогнули.

– Что это значит? – спросила она изменившимся голосом.

– Ничего!.. – Он коварно улыбнулся. – Мария больна.

– До этого мне нет дела!.. – Зара быстро обрела свою нахальную самоуверенность. – Изнеженные дамы чаще всего заболевают от безделья и собственной глупости.

«Настоящая шлюха», – опять подумал Борис. Черные глаза гостьи блуждали с озлоблением и тоской по красивой обстановке комнаты. Заре показалось вдруг, что, если бы она обладала всеми этими вещами, она, может быть, не была бы такой подлой. Но сейчас собственная подлость наполняла ее злорадством.

– Что нового? – спросил Борис.

– Ничего особенного. Вчера вечером была на приеме в посольстве, и фрау Тренделенбург представила меня своему мужу… Прекрасно говорит по-английски… Хайльборн со дня на день ожидает, что его отзовут, а Лихтенфельд – мелкий пройдоха. Я начинаю думать, что этот тип связан с Германским папиросным концерном.

– Так.

– А ты не подозреваешь этого?

– Нет.

Брови у Зары опять беспокойно дрогнули. Тогда, стремясь убедить его в своей искренности, она сказала то, чего не должна была говорить.

– В немецком посольстве уже полгода работает одна служащая… некая Дитрих. Хайльборн подозревает, что она из тайной гитлеровской полиции… Но простовата и глупа, как тыква.

– А что представляет собой Кршиванек?

Лицо у Зары было испуганным.

– Кршиванек?… Не знаю… Кршиванек… Подожди, Дай вспомнить… Кажется, это один австриец, который старается перейти в германское подданство.

– Он занимается табаком?

– Не знаю. Но могу выяснить.

Наступило молчание, во время которого Зара снова овладела собой.

– Как идут твои дела? – быстро спросила она. – Узнал что-нибудь новое?

– Нет, – хмуро ответил Борис.

– А с Барутчиевым что решили?… Позволь мне поправить тебе галстук… Вот так!.. Он тоже был на приеме?

– Он отказался мне помочь.

– Но ты… – Зара не решалась продолжать.

– Что?

– Ты очень на него рассчитывал?

– Сука! – внезапно прохрипел Борис – Для Кршиванека выспрашиваешь?

Зара побледнела.

– Ничего не понимаю… Это еще что за чушь?

– Иди и скажи ему, что проституткам нечего делать в торговле.

– Борис!..

– Сию минуту вон отсюда!

– Это сплетни!.. Я видела его только два раза у Вагнера. Ты помнишь его?… Представитель по продаже анилиновых красок?

– Вон отсюда, сейчас же!

– Выслушай меня!.. Он, правда, пытался кое-что у меня выудить, но не смог… честное слово!

– Немедленно убирайся из моего дома! – В голосе Бориса клокотал гнев. – И завтра же освободи квартиру, в которой живешь! Слышишь?

– Квартиру?… – Зара содрогнулась. – Квартира моя.

– Нет, не твоя.

– Что ты говоришь?… Папаша Пьер подарил ее мне.

– Нет. Он ее тебе не Дарил.

– Борис!.. – В глазах Зары блеснул огонек истерии. Она была похожа на проститутку, у которой отнимают скопленные деньги. – Что ты хочешь сказать?

– Если не выедешь добровольно – вышвырнем тебя с полицией.

– Кто? Уж не ты ли с Марией?

– Акционеры «Никотианы».

– Но я докажу, что квартира моя! – Голос Зары прозвучал жалко и беспомощно. В глазах ее блеснули слезы. – Увидишь!

– У тебя нет купчей крепости.

– Я ее достану.

– Ее уже достали, и она у меня.

Слезы потекли по прекрасным нежно-смуглым щекам Зары.

– Ты… вы с Марией… чудовища… Я подам в суд.

– В суд? – Борис жестко рассмеялся. – Уж не собираешься ли ты доказать в судебном порядке, что была любовницей папаши Пьера?

– Да!.. – В голосе Зары прозвучала мрачная решимость. – Я скомпрометирую твоего тестя… твою жену, подругой которой я была.

– Моя жена не имеет никакого отношения к любовницам своего отца, – гневно прошипел Борис. – Но вот что скажут о тебе? Представь себе изумление фрау Тренделенбург, Хайльборна, всех почтенных семейных людей, у которых ты бываешь!.. Что ж, возбуждай дело, если хочешь. Закону вышвырнуть тебя, еще проще.

Лицо у Зары скривилось, губы задрожали. Никогда еще ей не угрожала такая опасность погибнуть, быть отторгнутой от пиршества жизни. И как раз теперь, когда она наконец устроилась, когда ее везде принимают и уважают, когда с деньгами, которые она зарабатывает, можно играть роль независимой женщины из высшего общества… Какая глупость – эта история с Кршиванеком! Надо же ей было отказаться от Бориса ради чечевичной похлебки… А он настоящий демон, не знающий жалости.

Зара сгорбилась и тихо заплакала.

– Чего ты этим добиваешься? – всхлипывала она. – Зачем тебе все это?

– Затем, что ты дрянь, – сказал он. – Затем, что ты неблагодарная и подлая, как всякая шлюха. Я от тебя ожидал всего, что угодно, но только не этого.

– Борис!.. – прошептала она вдруг.

Его глаза холодно впились в ее мокрое, заплаканное лицо.

– Борис! – продолжала она несколько более бодрым голосом. – Подожди, дай мне сказать!.. Я могу обернуть все это в твою пользу. Я могу сказать тебе кое-что, и это поможет тебе окончательно погубить Кршиванека.

– Гадина! И ты думаешь, что я тебе поверю?

– Умоляю тебя, выслушай меня до конца! – Глаза у Зары посветлели. – Фон Гайер и Прайбиш уже давно тут. Они живут на вилле в Бояне и изучают нашу экономику, а сведения им дает Тренделенбург. Лихтенфельд ужо у нас на поводу, но фон Гайер и Прайбиш упорствуют, И Кршиванек решил шантажировать Прайбиша…

– Как шантажировать?

– При помощи женщин… Он сфотографирует его во время кутежа с женщинами и пошлет снимки в Берлин. Так мы его, во всяком случае, припугнем.

– Кто будут эти женщины?

– Одна из них – я… Понимаешь теперь?

Голос у Зары стал совсем тихим. Он звучал грустно, почти горько.

– Так!.. – ехидно произнес Борис.

Он закурил сигарету и сел в кресло. Мозг его начал работать, как счетная машина. Зара воспользовалась случаем, чтобы напудриться и стереть следы слез. Борис ничуть не возмущался; он был только удивлен глупостью и ребяческими уловками Кршиванека. Если он действительно собирается все это проделать, то его провал будет катастрофическим.

Когда Борис поднял голову, Зара уже напудрилась.

– Я готова на все, что ты хочешь, – уверила она его негромко.

– Хорошо. Если будешь действовать с умом, получишь купчую крепость и установленную награду за этот год. Но если учинишь новую подлость и Кршиванек ничего не предпримет, в Софии тебе не жить. Ты меня понимаешь?

– Да… – с каким-то отчаянием произнесла Зара. – Что я должна делать?

– Ты будешь выполнять все, что тебе прикажет Кршиванек. Остальное – мое дело. А теперь иди!

Он проводил ее до парадного подъезда, потом подошел к телефону и соединился с Барутчиевым.

Борис заговорил таким резким голосом, как будто отдавал приказ.

– Я хочу, чтобы вы немедленно устроили мне встречу с фон Гайером. Можете присутствовать и вы.

– Хорошо, – ответил Барутчиев. – Я уже собирался поговорить с ним о вас.

Борис повесил трубку и стал медленно подниматься по лестнице на второй этаж. Сейчас он не думал ни о Кршиванеке, ни о Заре, ни о фон Гайере, Прайбише и Лихтенфельде. Его сознание было захвачено лишь одной мыслью: «Никотиана» может поставлять Германскому папиросному концерну десять – двенадцать миллионов килограммов табака в год, а он, Борис, может стать самым богатым человеком в Болгарии, гораздо более богатым, чем папаша Пьер и туберкулезный Барутчиев. А потом?… Потом в далях его мечтаний обрисовывались контуры нового величественного этапа. Он создаст филиалы фирмы за границей, будет командовать банками, станет коммерсантом европейского, мирового масштаба.

Но вдруг он остановился.

На верхней площадке, держась рукой за полированные перила, стояла Мария. Глаза ее пристально следили за Борисом, который медленно поднимался по лестнице. Но когда он поравнялся с женой и наклонился, чтобы ее поцеловать, взгляд ее не изменился – казалось, она открыла в муже нечто новое и неожиданное и это ее поразило. Она даже сделала слабое усилие высвободиться из его объятий. И тогда Борис понял, что она слышала его разговор с Зарой. Ее светло-серые глаза смотрели на него неподвижно, в каком-то странном оцепенении.

– Неужели ты примешь участие во всем этом? – тихо спросила она.

– В чем? В глупостях Зары и Кршиванека? Просто я позволю им сделать то, что они задумали. Когда занимаешься торговлей, нельзя заботиться о морали других.

– Но это не торговля, это шантаж!.. – проговорила Мария едва слышно.

– К шантажу я не имею никакого отношения.

– А готовишься обратить его себе на пользу. Даже подбиваешь Зару – обещал ей подачку, вместо того чтобы предотвратить этот шантаж.

– Да? – засмеялся Борис – По откуда ты знаешь, что я не предотвращу его вовремя?

– Если ты это и сделаешь, то только потому, что это будет тебе выгодно. После того, как ты толкнул испорченную женщину к еще более глубокому падению… после того, как унизился до переговоров с ней… после того, как сравнялся с Крпшванеком…

Голос Марии пресекся от негодования.

– Когда я борюсь с подлецами, я не могу выбирать средства.

– И тебе не противна их грязь?

– Уличная грязь может обрызгать каждого.

– Борис!.. – Голос Марии стал мягким и грустным. – . У отца были тысячи недостатков, но так он не поступал. Неужели ты не понимаешь, что Зара подличает потому, что жизнь поставила ее в безвыходное положение? И не падаешь ли ты еще ниже ее, когда пользуешься этим в своих целях?

– А твой отец разве не так поступал, когда сделал ее своей любовницей?

– Да, но он не пытался ее использовать… Если он был с ней в связи, это объясняется его личной прихотью. Во всем остальном он оберегал ее женское достоинство.

– Значит, я должен по-рыцарски относиться к проституткам и дать возможность мерзавцу подставить ножку «Никотиане»?… Хорошенькое дело!

– Я предпочитаю это.

– А я «Никотиану».

– А твое достоинство? – хмуро спросила Мария. – Выиграть игру, шантажируя беззащитную женщину? Ведь она бы тебе не призналась, не пригрози ты отнять у нее квартиру.

– Просто я хотел обезопасить себя от нее.

– Ты не имеешь права.

– Как это не имею права?

Глаза у Марии внезапно сделались какими-то пустыми и бессмысленными.

Борис вздрогнул. Он снова столкнулся со странностями, которые обнаружил у Марии год назад. Она становилась все более меланхоличной, все более замкнутой и как будто глупела. Музыку она забросила. В ее мышлении иногда бывали провалы, совершенно исчезала логика. Сначала это его раздражало, потом начало беспокоить. Она становилась все бледной, прозрачней и тоньше. Кожа ее приобрела болезненный, желтоватый оттенок, а под глазами залегли темные тени и появились морщинки.

– Ты не имеешь права… – со странным и тупым упрямством повторила Мария.

– Но, милая, ты понимаешь, что говоришь? Если тебя ударят, ты разве не будешь на это реагировать?

– Квартира принадлежит Заре, – проговорила она. – Когда отец умирал, он позвал меня и сказал мне с глазу на глаз, чтобы мы уступили эту квартиру Заре. Купчая крепость осталась у нас. Он просил меня перевести ее на имя Зары, когда все забудется, чтобы не компрометировать ее и не раздражать маму.

– Хорошо…

Борис перевел дух. Сейчас он думал только о Марии. Мысль ее снова потекла правильно. Но немного погодя она опять сказала:

– Ты не имеешь права остерегаться ее.

– Почему?

– Так.

– Ради бога, объясни мне! Если Зара шпионит за мной и выбалтывает все наши тайны моим врагам, то почему я не имею права ее остерегаться?

В светло-серых глазах Марии снова мелькнуло выражение пустоты и беспомощности. В этот миг она не понимала причинной связи явлений. И Борис опять почувствовал, что мысль ее угрожающе оборвалась.

– Мария… – Он прижал ее к себе. – Объясни мне, о чем ты сейчас думаешь? Папаша Пьер оставил квартиру Заре. Хорошо, квартиру мы ей отдадим. Но зачем позволять ей делать пакости мне?… Почему я не имею права остерегаться ее? Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю? Объясни мне связь между этими двумя вещами! Приведи какой-нибудь довод!.. Мария, ты понимаешь меня?

Он встряхнул ее. Но ее серые глаза смотрели тупо. В их стеклянной неподвижности была какая-то страшная пустота. И тогда он понял, что нить ее мысли все еще порвана.

– Мария!.. Мария!..

– Чего ты хочешь? – спросила она внезапно.

– Ты понимаешь меня?

– Да, что за вопрос?

Ее разорванная мысль как будто срослась снова. Мария испуганно посмотрела па Бориса.

– О чем я тебя сейчас спрашивал? – сказал он.

– Ты спрашивал странные вещи… Но если отец оставил квартиру Заре, значит, ты не имеешь никакого права остерегаться ее, даже если она попытается тебе вредить. Разве тебе это не ясно?… Зачем ты так громко называешь мое имя?

– Мария!..

– Нет, правда, что с тобой случилось?

– Ничего, – ответил он.

– Ты переутомлен, – проговорила она сочувственно. – Может быть, поэтому ты не понимаешь, как унижаешься сам, когда пользуешься Зарой в своих целях и толкаешь ее к новому, еще более глубокому падению. Для тебя она – подлое создание, которое нужно раздавить, как ты давишь других. Но она женщина. Неужели ты можешь раздавить слабую, беззащитную женщину?

Сейчас она опять рассуждала с кристальной ясностью разумного человека. Мысль ее потекла по каким-то путям сознания, которые не прерывались. Или, может быть, этот разрыв заполнился лишь для того, чтобы спустя несколько дней мысль ее оборвалась снова, но еще внезапнее и на более длительное время.

– Обед готов, – сказала она.

Они вошли в маленькую столовую на втором этаже и сели за стол. Горничная начала подавать кушанья. Говорили о пустяках.

В середине обеда Мария сказала:

– Я попрошу тебя кое-что сделать.

– Что именно?

– После обеда переведи купчую крепость на имя Зары. Поставь ей условием, чтобы она за это отказалась от шантажа с Кршиванеком. Попытайся спасти ее.

– Хорошо, – обещал Борис.

Он был доволен, что Мария не хочет обременять себя этим добродетельным поступком. Передачу квартиры можно будет великодушно преподнести Заре в качестве предварительного вознаграждения. Но он и не думал отговаривать ее от участия в шантаже. Да разве можно соглашаться с донкихотскими глупостями жены и упускать возможность нанести удар Кршиванеку?

Впрочем, сейчас Бориса целиком охватила тревога за Марию.

– Я не могу понять только одного, – произнес он осторожно, как врач, который вводит в рану зонд, – почему ты думаешь, что, если квартира принадлежит Заре, я не имею права остерегаться этой женщины. Объясни мне связь между этими двумя вещами!.. Да есть ли вообще какая-то связь между ними? Прошу тебя, скажи мне!

Он говорил медленно, подчеркивая каждое слово, потом с мучительным напряжением стал ждать ответа. Любой из двух возможных ответов должен был подтвердить самое страшное. Но он хотел еще раз убедиться в этом.

Мария посмотрела на пего широко раскрытыми глазами.

– Кто мог сказать подобную глупость? – удивленно спросила она.

Нить ее мысли снова срослась.

Борис опустил голову. Сомнений не оставалось. Тяжкая, неизлечимая болезнь Марии развивалась с трагической неизбежностью. Борис почувствовал жалость к жене, но вместе с тем и какую-то особенную, еще незнакомую ому досаду, смешанную с физическим отвращением.