"Наталья Александрова. Ад да Винчи" - читать интересную книгу автора

форме охранника. В руке он держал переговорное устройство, а карман его
оттопыривался самым недвусмысленным образом. В нем явно просматривался
пистолет. Парень вполголоса бубнил что-то в переговорник. Следом из двери
вышли еще два охранника, которые несли плоский деревянный ящик. Ящик был
небольшой и, судя по всему, нетяжелый, но охранники несли его так бережно,
что ребенок сообразил бы, что там находится картина.
Маша мысленно сделала стойку, как охотничья собака.
Самым последним вышел немолодой человек с аккуратной профессорской
бородкой. Он хотел запереть двери, но тот плотный и маленький, что выскочил
первым, вырвал у него ключи и сделал это сам. Маша успела заглянуть через
его плечо в зал и увидела, что, в общем-то там ничего не изменилось. Нет
никакой воды на полу, нет оголенных проводов... Картину явно эвакуировали.
Но почему одну? Да потому, что именно с ней, с одной из мадонн, что-то
случилось, поняла Маша. И никакие трубы тут ни при чем.
Процессия двинулась налево, через зал, где выставлено венецианское
стекло. Все двигались в полном молчании, только первый охранник все еще
напряженно говорил что-то в переговорник. Маша снова столкнулась взглядом с
тем полноватым и лысым, кто явно был в процессии главным. Он так зыркнул,
что ей захотелось немедленно очутиться где-нибудь в другом месте. Однако она
не могла себе этого позволить. В Эрмитаже творилось что-то из ряда вон
выходящее, это Маша теперь знала точно. Она чувствовала это своим
репортерским носом. Вынесли одну картину, вторая осталась в зале. Вот
интересно, с которой из двух мадонн приключилось что-то плохое?
Мадонна Бенуа, там, где молодая женщина держит на коленях крупного
лысого младенца и играет с ним, улыбаясь? Маше с детства больше нравилась
другая мадонна - та, что кормит своего сына грудью. Кудрявый золотоволосый
младенец, чуть отвернувшись от матери, серьезно смотрит с картины на людей.
Ребенок на этой картине очаровательный, и краски такие яркие, сочные...
Краем глаза наблюдая за процессией, Маша заметила, что они пересекли
фойе и скрылись за дверью, где было написано "служебное помещение".
- Александр Николаевич! - окликнула озабоченная служительница пожилого
мужчину с бородкой клинышком, который шел последним. - А как же...
- Потом, все потом! - отмахнулся он, причем Маша заметила, что лицо его
было совершенно опустошенным, опрокинутым, как будто с его близкими
случилось несчастье, да такое страшное и неожиданное, что человек и
осознать-то его толком не может, к мысли этой никак не привыкнет.
- А кто это - Александр Николаевич? вполголоса спросила Маша
служительницу.
- Лютостанский, хранитель отдела итальянского искусства, - ответила та,
находясь в прострации.
- А вот этот - такой полноватый дядечка с лысиной? - не отставала Маша.
- А что это вы все спрашиваете? - очнулась от тяжких дум музейная дама
и поглядела неприветливо.
- А почему зал закрыт? Это ведь картину сейчас понесли? Которую? -
напирала Маша.
- И сама не знаю, - пригорюнилась старушка, и Маша поняла, что ничего
она больше не узнает. Служебная дверь, как она и думала, оказалась заперта.
"Ой-ой-ой, - подумала Маша, - не повторился ли, не дай бог, случай с
"Данаей" Рембрандта? Тогда понятно, отчего этот хранитель выглядит так, как
будто у него внезапно умерли все близкие родственники и любимая собака