"Белое чудо" - читать интересную книгу автора (Масс Анна Владимировна)

В троллейбусе

Когда мама с папой начинают в соседней комнате говорить пониженными голосами — для меня это как сигнал к тому, что разговор пойдет о чем-то интересном. Поэтому я сейчас же перестала читать учебник анатомии и прислушалась.

— Я сегодня перебирала свои старые бумаги, — сказала мама, — и обнаружила интересную вещь: список спектаклей, которые я просмотрела в восьмом классе. Знаешь, сколько я посмотрела за один только учебный год? Пятьдесят спектаклей!

— Ого! — сказал папа.

— Пятьдесят! — торжественно повторила мама. — А Катька — хорошо, если раз в месяц выберется в театр.

— Она телевизор смотрит, — сказал папа. — Когда ты училась в школе, у тебя был телевизор?

— Что ты! В нашем классе только у Ленки Ремез был телевизор, самого первого выпуска — помнишь? С маленьким таким экранчиком и с большой мутной линзой.

— Ну вот! А сейчас в каждом доме телевизор. Вчера передавали «Лебединое озеро» из Большого, сегодня — «Проснись и пой» из Сатиры. Так что если подсчитать, сколько спектаклей смотрит Катька за год, получится не так уж мало.

— Ах, разве можно сравнивать театр с телевизором! — горячо возразила мама. — Мне за Катьку обидно. Она живет тусклой, неинтересной жизнью. Нет, я в ее годы...

Дальше можно не слушать. Мама села на любимого конька под названием «Я в ее годы». По словам мамы, она в мои годы жила в атмосфере диспутов, творчества и тому подобного, а у меня ничего этого нет.

Да, я не похожа на маму. У нее характер компанейский, деятельный, ей кажется, что, если человек не бегает, высунув язык, за каждым прилично одетым прохожим и не спрашивает у него «лишнего билетика», значит, он живет тусклой, неинтересной жизнью.

А мне не нравится выпрашивать билетики. Зато, когда я забираюсь с ногами в наше старое-престарое, перешедшее еще от бабушки, глубокое мягкое кресло, зажигаю торшер и открываю том Джека Лондона, Александра Грина или Рея Брэдбери — нет человека, которому в эти минуты жилось бы так же интересно, как мне.

— Плохо выглядишь! — сказала мама за ужином. — Позвони хоть Тане, пойдите подышите свежим воздухом.

— У Тани сегодня музыкальная школа.

— Одна подруга, — сказала мама, — учится в музыкальной, другая — в спортивной. Некогда просто погулять в обычном смысле. Вот в наше время...

Я застонала.

— Что ты стонешь? — спросила мама.

— Потому что мне надоело! Тебе нравится твое время? Ну и возвращайся в него! А я буду жить в своем времени, хорошее оно или плохое.

Я надела шубу, ушанку, натянула сапоги.

— А рейтузы? — спросила мама.

Но я уже захлопнула за собой дверь. Мама тут же открыла дверь и гулко крикнула мне вслед в лестничный пролет:

— Вернись! Без рейтуз ты никуда не пойдешь!

Я помчалась вниз через две ступеньки. Весь подъезд должен слышать о моих рейтузах! Да что она?!

Дверь наконец захлопнулась. Кажется, на ближайшие полтора часа с ценными указаниями покончено.

...Люблю зимние вечерние троллейбусы — полупустые, с плотно заиндевевшими белыми мохнатыми стеклами. Люблю сесть у окна, протаять ладонью и дыханием прозрачный мокрый кружочек, прильнуть к нему глазом и смотреть, как медленно проплывают мимо светящиеся окна, машины, прохожие. Мне тепло, и я никуда не тороплюсь.

Я обычно сажусь в троллейбус «Б» и еду, еду по Садовому кольцу, пока кольцо не замкнется и я не приеду на свою собственную остановку. Мама думает, что я гуляю. «Дышу свежим воздухом». Хотя, где она отыскала свежий воздух в нашем районе на Садовом? Здесь от рева машин не слышишь собственного кашля.

Неважно, пусть думает, как хочет. Это моя сказка, моя игра.

Не троллейбус медленно ползет по заснеженному Садовому, а Машина Времени летит в будущее. И пассажиры — это не пассажиры, а экипаж. Мои спутники по Времени, мои товарищи. И когда кто-то сходит на своей остановке, я смотрю на них с грустью, прощаюсь с ними, потому что они уходят навсегда, умирают. Это у нас на Машине так и называется — сойти на своей Остановке. Рано или поздно все сойдут, но Машина не опустеет — таков закон Времени.

Остановка. Прощайте, прощайте! Новые спутники возникают из Времени. Кто сядет рядом со мной? Только бы не эта толстая тетка с сумкой, набитой апельсинами. Тут много не нафантазируешь. Нет, села впереди. А со мной рядом садится парень в серой кроличьей ушанке с опущенными ушами, в бежевой куртке из кожзаменителя. Прежде чем сесть, он секунду разглядывает меня. По-моему, это не обидный, а очень естественный интерес к человеку, с которым ему предстоит делить путешествие. Я с безразличным видом смотрю прямо перед собой, но при этом вижу, что у него симпатичное, живое, приветливое лицо.

Он уселся поудобнее, достал из коричневого «дипломата» книгу, обернутую в газету, раскрыл и погрузился в чтение. Я скосила глаза на страницу и прочитала: «Тогда Аэлита заговорила, точно дотронулась до музыкального инструмента, — так чудесен был ее голос...

Я поняла, что рядом со мной сидит человек с родственной душой.

...Его зовут Грэй, он командир нашего экипажа. Мы давно уже любим друг друга, но разные обстоятельства — потом придумаю какие — мешают нам стать мужем и женой.

Но что это?! Взрыв! Вышло из строя автоматическое управление, и Машина вдруг помчалась со страшной скоростью, но только не вперед, а назад, в Прошлое! Всеобщая паника, но мы спокойны. Мы вместе, а это главное.

Пещера. Горит костер. Один за другим умирают наши товарищи. Нас остается все меньше и меньше. Отсюда, из этого каменного века, таким прекрасным кажется Наше Время! Нам не дожить до него. Но наши дети, внуки, правнуки... Правнуки наших правнуков — доживут. О, как им долго добираться до наших дней! Ведь им предстоит идти по Времени пешком, у них нет Машины.

Она есть, но сломана. Она может идти только назад, в Прошлое. Грэй и те, кто прилетел с нами, чинят ее вот уже много лет. Но мало надежды, что починят.

Растут наши дети. У меня уже семь детей. Они сидят у костра на шкуре мамонта, и я рассказываю им о своем Времени. О глубоком мягком кресле, о книгах, о телевизоре...

Поздно ночью возвращается усталый Грэй. «Ну что?» — спрашиваю я его взглядом. «Пока все также», — отвечает он тоже взглядом. Мы давно уже понимаем друг друга без слов.

Идут годы, и дети наших детей слушают у костра легенды о летающих крылатых машинах, о движущихся изображениях, о ящичках, которые умеют петь и разговаривать.

Уже никого не осталось из тех, кто начинал путь вместе с нами. Только Грэй и я. Никто больше не верит, что можно починить Машину. Племя растет, охотники добывают мясо и рыбу, женщины сушат на зиму съедобные корешки, шьют одежду из шкур, и только Грэй все еще верит, что найдет неисправность.

Поздно ночью он возвращается. Он стар. Седая борода закрывает ему колени. Годы согнули его спину. Но для меня он все так же красив, как в молодости, и в его взгляде, устремленном на меня, все та же любовь.

«Нашел, — говорит он тихо. — Мы полетим не вперед, а назад по кругу Времени, и замкнемся на той минуте, откуда начали свой путь».

...Он захлопнул книжку, положил ее в чемоданчик, встал и пошел к выходу.

...«Куда ты?! Не уходи, Грэй!» — «Прости. Пришло Время. Мне нужно сойти на своей Остановке. Прощай».

Двери раскрываются, он сходит. Двери закрываются. Я прихожу в себя и замечаю, что плачу. Понастоящему плачу — слезы так и бегут по щекам. Что это было? Сон? Не знаю, да это и неважно. Главное, я жила в эти минуты так интересно, так ярко — ни один спектакль, ни один фильм не мог бы мне дать ничего подобного. Наверно, потому что я жила своей собственной жизнью — хоть и придуманной, но своей.

Троллейбус покачивается, я смотрю в протаянный кружочек. Вот Крымский мост. Вот Парк культуры. Кольцо замыкается. Вот и моя остановка. Я выхожу. Вернулась в свое Время. Падает снег.

Интересно, где сейчас мой Грэй в своей бежевой куртке из кожзаменителя, с «дипломатом», с «Аэлитой», обернутой в газету? Где-то в районе Даниловского универмага и давно уже забыл про меня.

Но мы встретимся. Через три года. Ночью. На побережье Тихого океана.