"Михаил Алексеев. Через годы, через расстояния (Автобиографическая повесть в письмах) " - читать интересную книгу автора

До свиданья.
Иду сейчас в грозный бой.
Твой Михаил.
Привет папе, маме, бабушке и Нюсе.
17.09-42 г.
Как видите, к папе, маме, бабушке в нашей строго документированной
эпистолярной повести прибавился еще один персонаж по имени Нюся, с которой я
был совершенно незнаком ни тогда, ни сейчас А вот что касается человека,
которому я действительно обязан своей жизнью (и не только один я, а еще
несколько бойцов из моей минометной роты), - речь тут идет о Николае
Сараеве. Это он при нашем выходе из окружения, встретившись почти вплотную с
немецкой танкеткой, бросил под ее гусеницы связку из двух противотанковых
гранат, уничтожил ее вместе с экипажем, нас спас ценою собственной жизни.
Так думалось поначалу нам, спасенным. В последнюю минуту мы видели Николая,
лежащего неподвижно перед горящей танкеткой в изодранной гимнастерке. А что
было с ним потом, рассказывается в эпилоге романа "Мой Сталинград".
А вот - открытка. Первая, посланная из-под Сталинграда. Откуда она
взялась? До нее я упаковывал свои окопные послания в треугольники, ставшие,
как и наркомовские сто грамм, постоянными палочками-выручалочками для
фронтового люда. А тут - открытка. Скорее всего, она пришла ко мне вместе с
ответными письмами от Ольги из далекого уральского городка Ирбита. От нее же
я получил и несколько маленьких конвертиков, выпущенных где-то как бы
специально для фронтовиков, коим недосуг писать длинные письма. Ежели у моих
издателей окажется возможность воспроизвести образчик открытки-малютки, я бы
попросил их сделать это.
Ну а вот и мое письмо, как раз, что называется, тютелька в тютельку
уместившееся в открытке:
Здравствуй, Оля!
Отсутствием твоих писем ты заставляешь меня сильно обижаться на тебя.
Поверь, Оля, очень обидно, сознавая то, что ты находишься на фронте в таком
напряжении и все же находишь время писать письма, а на них нет ответа. Порою
эти письма на фронт доставляются под градом пуль и снарядов: так дороги они
бойцам!
Только холодная душа не может понять этого. Это не к тебе относится,
Оля! Но все же я обижаюсь на тебя крепко: разве ты не имеешь возможности
писать почаще?
Я привык к одиночеству. Я вырос один, без близких родных, и все-таки
здесь я хочу получить весточку, очень хочу!
Ну о себе сообщать нечего, все по-старому: три раза ранен, но легко, из
строя не выходил ни разу. Вот и все. Желаю тебе, Оля, счастья и здоровья.
Будь уверена во мне.
Привет папе, маме и бабушке.
С приветом - Михаил Алексеев.
12.10-42 г.
Грустновато-горький характер этого письма можно объяснить не только и
не столько отсутствием писем от дорогого тебе человека, но, конечно же,
положением нашим на фронте: именно в октябре 42-го немцы усилили свой
натиск, отодвигая нас все ближе и ближе к берегам Волги, а в районе
знаменитого сада Лапшина, столь часто упоминаемого в моем романе, уже вышли
на ее западный берег, отделив друг от друга две армии - 62-ю генерала