"Валерий Алексеев. Остров гарантии" - читать интересную книгу автора

- Давайте кинем в шахматишки, - потягиваясь, сказал Борька. - А то ведь
сдохнуть можно от безделья. Слышишь, Шурка? Разок тебя обштопаю - и тебе
полезно будет, и мне приятно.
- Ладно, - согласился Шурик. - Играем на жвачку.
Сказал - и посмотрел на меня. Я медленно поднял глаза. Шурик,
скромненький, тихий, в Борином старом костюмчике, встретил мой взгляд и
завял.
Стало тихо. Я встал с кресла, подошел к книжным полкам, нашел "Виды
Исландии" и начал рассматривать.
- Ладно, - сконфуженно сказал Шурик, а я стоял к нему спиной, - не на
жвачку. Пусть тот, кто проиграет, выйдет на балкон голышом и прокричит: "Я
Тутанхамон!"
- Иди ты, холодно, - поежился Борька. - Лучше на жвачку.
Я сел от них подальше, на диван, загородился книгой. Мне очень это дело
не нравилось. Если Шурик и был человеком второго сорта, то только для
Борьки, не для меня. Он был довольно хилым, низкорослым, страшно ленивым,
отчего и в школе с трудом "успевал", и мы с Борькой по всем статьям его
опекали. Самой судьбой ему предназначено было стать у нас мальчиком на
побегушках, но он не стал. Даже Борька не осмелился бы им помыкать. И не
только потому, что я не позволил бы. Имелось в Шурике что-то такое, что в
старину называли "божьей искрой". Никто так не умел рассказывать, как
Шурик: из ничего, с пустого места, с одной-единственной фразы. "В четыре
часа утра к острову прокаженных медленно подошла тяжело груженная шхуна",
- начинал он вялым, сонным голосом, и десять вечеров подряд мы слушали,
затаив дыхание, историю, вся прелесть которой была в том, что Шурик сам не
знал, чем кончится следующая глава. Борька слушал его очень ревниво,
раздражался, когда концы не сходились с концами, - впрочем, придирки его
были мелочными, у Шурика все сходилось само собой. Я был уверен, что в нем
сидит гений, и больше всего меня огорчала полнейшая Шуркина
беспринципность. Он брал у Борьки деньги, побрякушки, мог взять что
угодно, ему на гордость и достоинство было совершенно наплевать. Впрочем,
меня он еще немного стеснялся.
Они играли и приговаривали: "Так, так", - и, как выражалась тетя Дуня,
"собачились", а я сидел на диване, листал "Исландию" и думал. Каменистые
пейзажи с лужицами бледных цветов, как ни странно, натолкнули меня на одну
интересную мыслишку: а имею ли я право требовать от человека, чтобы он жил
согласно моим представлениям о нем? Кто может поручиться, что мои
представления единственно верные? Про меня однажды сказали, что на физике
я стараюсь вылезть вперед, и сказали-то плохо, за глаза, но, может быть,
действительно вылезаю? А уж если я не знаю себя самого, как могу я судить
о том же Шурике или о Борьке? Ладно, скорректировал свое поведение, и
сейчас Анна Яковлевна имеет все основания быть мною недовольной. Задает
вопросец с зазубриной, и никто не может разобраться, не выпрыгиваю и я, не
подчеркиваю ничего. Что с того, что знаешь? Знай. Мне Маринка сказала -
ханжество, дожидаешься, пока спросят в упор: ну, Ильинский, надежда
последняя, свет очей, вывози. Но, во-первых, Анна Яковлевна не спросит,
мне вообще кажется, что она сразу все поняла. А во-вторых, не дожидаюсь,
потому что знание (вычитал где-то) не достоинство, а почти недостаток:
понимаешь яснее, что знаешь преступно мало и что все никогда не сможешь
узнать. Я сказал как-то раз Анне Яковлевне о знании - она задумалась, а