"Валерий Алексеев. Проект "АЦ"" - читать интересную книгу автора

Физику и химию Скворцов не спешил начинать.
- Математика, - повторял он, - это основа основ.
Своего мнения по этому вопросу у меня не было.
Историю, географию и литературу мы совершенно не трогали. Впрочем, я
много читал и тоски по этим предметам не испытывал. Удивительно было то,
что мы совсем не занимались русским языком, но писать письма мне
становилось все легче. Должно быть, это было связано с тем, что я научился
"организованно мыслить". Об иностранном языке Скворцов даже не вспоминал.
Как-то раз я намекнул ему, что хотел бы выучить испанский.
- А зачем это тебе? - поинтересовался Скворцов.
- Так, красиво... - пробормотал я.
- Ну, пожалуйста, - равнодушно сказал Скворцов. - Учебник ты найдешь у
себя в шкафу, на досуге и займешься. Недели две тебе, пожалуй, хватит...
Но имей в виду: не в ущерб нашей программе.
Учебник я нашел, но открыть его не рискнул: как-то не верилось мне, что
язык можно выучить за две недели. Больше мы к этой теме не возвращались.
Спецкурс меня немного расстраивал: по моему мнению, мы просто топтались
на месте. Автогенка мне надоела: я уже научился сосредоточиваться, держать
мысль, убрал запретительную перебивку, свободно снимал напряжение, -
словом, делал все то, что Воробьев показал мне на первых уроках. Правда, к
этому прибавились мнемоника и эвристика, но все это было совсем не то.
Мнемоника мне сначала понравилась: с памятью у меня были всегда нелады. Я
добросовестно учился сортировать, группировать и запоминать информацию,
выделять общие признаки, разработал свой собственный код запоминания
исторических дат (Воробьев меня очень хвалил, хотя сам он в хронологии
путался). Эвристика (искусство находить неожиданные решения) шла более
туго, но кое-какие успехи тоже были. И все-таки я до сих пор не умел ни
прослушивать, ни блокироваться, ни исчезать. Иными словами, никаких
особенных способностей я в себе не обнаруживал, а Воробьева это как будто
не заботило вовсе.
Зато однокашники мои делали всё новые успехи. Борис Махонин у меня на
глазах согнул взглядом железную вышку трамплина и тут же, победоносно на
меня посмотрев, выпрямил ее, как надо. Олег и Соня целые часы проводили на
корте, играя в теннис без ракеток: они стояли на своих площадках,
пристально глядя на мяч, который по направлению их взглядов носился над
сеткой, выписывая немыслимые кривые. А потом оба, бледные, с покрасневшими
глазами, бежали купаться.
Да что там говорить: даже Черепашка моя начала понемногу летать.
Точнее, не летать, а вспархивать, как куропатка, и это было ужасно смешно.
- Ой, упаду! - пищала она. - Ой, сил моих нету!
Славик и Лена посмеивались над ее попытками, поэтому она все чаще
исчезала и летала тайком от всех, хотя Виктор Васильевич ей категорически
запрещал.
Рита была добрая девочка и хорошо ко мне относилась. Она пыталась мне
объяснить, как это делается, но я не способен был уловить даже принцип:
при словах "гравитация" и "поле" я просто терялся.
Черепашка и была первая, кого я "услышал". Однажды, играя с ней в
прятки, я остановился посреди комнаты в недоумении: последнее время она
все чаще взлетала под потолок, где я не мог ее найти, и это меня обижало.
Вдруг я услышал какой-то гул, словно кровь стучала в ушах, и слабый