"Валерий Алексеев. Проект "АЦ"" - читать интересную книгу автора

фразу три раза, только молча.
Я добросовестно повторил.
- Для начала не так уж и плохо, - похвалил меня Виктор Васильевич и
снова зевнул. Я подумал, что он делает это нарочно, чтобы я не особенно
напрягался. А я и действительно сидел как на иголках: ведь именно сейчас
начиналось то самое, необыкновенное, по сравнению с чем понятные уроки
Скворцова казались мне детской забавой. - Но смотри, что у тебя получается:
"Удивительное... м-э... дело... чего тут удивляться, нашел чему
удивляться... м-э... как там дальше-то?.. удивительное дело... забыл...
чепуха какая-то... удивительное дело, что такой серый валенок..." Это
ты меня имеешь в виду?
Воробьев настолько точно воспроизвел все, о чем я успел за минуту
подумать, что я покраснел до слез.
- Ну, а о том, как ты второй раз повторил, и говорить не стоит, -
безжалостно и в то же время добродушно продолжал Виктор Васильевич. - Там
пошли чьи-то удивительные глаза и вообще личные дела, которые меня не
касаются...
Я готов был провалиться под парту.
- Это, Андрейчик, помехи. Если ты не в состоянии удержать такую
пустяковую фразу, что же говорить о серьезном? Ну-ка, постарайся еще три
разика, только, пожалуйста, без помех. Я понимаю, слово "удивительно" тебя
волнует, но ты не волнуйся, а удивись. Удивись! Я удивился.
- Нет, ты не удивился: ты вытаращил глаза, глупо скривил рот, как
двухлетний младенец на горшочке, да еще пожал при этом плечами. Не
гримасничай, дорогой, я в кино тебе сниматься не предлагаю. Ведь это
действительно достойно удивления: человек занимался математикой два часа -
и какие два часа! - и при этом совершенно не устал. Странно и удивительно:
совершенно не устал.
Я как раз устал, и даже очень, и фраза не лезла мне в голову.
- Ну да, ну да, - закивал толстяк, - математика утомляет, потому и
удивительно. Ну-ка, три раза.
"Удивительное дело, - подумал я небрежно. - Я совершенно не чувствую
себя усталым. Странно, я совсем не устал. А ведь действительно..."
И тут произошло первое чудо: звон в моих ушах затих, цифры перестали
прыгать перед глазами. Я сидел спокойный, легкий, довольный и удивлялся
самому себе.
Только рука затекла: я держал карандашик без нужды слишком крепко.
- Да, рука, ручоночка, - озабоченно проговорил Воробьев. - Мы писали,
мы писали, наши пальчики устали... Которая? Ну, разумеется, правая. Положи
ее на стол и подумай: "Моя рука лежит на столе".
Я подумал.
- Превосходно! - возликовал Виктор Васильевич. - Стол жесткий, холодный
и гладкий, а рука теплая и мягкая. Ей нравится отдыхать на столе. Она
намного мягче пластмассы, не правда ли?
Я кивнул.
- "Моя рука намного мягче самой мягкой пластмассы". Подумай так. Хорошо.
"Она теплая и мягкая".
Наверно, я заулыбался от уха до уха: рука отошла, пальцы благодарно
зашевелились.
- Вот видишь, - с удовлетворением сказал Воробьев. - И это сделал ты