"Валерий Алексеев. Паровоз из Гонконга (Повесть, ж."Мы" 1-3/1990) " - читать интересную книгу автора

- Спасибочко вам! - воскликнула Людмила и тут же, понизив голос,
спросила:
- Мы из Щербатова, может, слышали? Небольшой сувенирчик на память...
о нашем городе...
- Уходите с моих глаз немедленно! - грозно сдвинув брови, сказала
таможенница. - И чтоб я вас здесь больше не видела!
И мама Люда, всхлопнув локотками, побежала.
- Что, получила? - гневно отчитывал ее, едва поспевая за нею, Андрей.
- Взяткодательница! Позорница ты! Сорока-воровка! Скажи спасибо, что
пощадили твою глупую голову!
Анастасия, точно клетчатая кукла, покорно тряслась у Бати на руках,
мама Люда в распахнутом бордовом пальто, шагая слишком крупно для своего
роста, резкими, как робот, рывками катила тележку с растормошенными
баулами, в стороне отец, словно маневровый паровоз, толкал впереди себя
сразу три тележки...
Тюрины бежали наискосок по просторному залу с плавающими потолками,
скрытыми источниками света и совершенно межпланетными указателями,
которые, требуя к себе внимания, выразительно, как глухонемые,
гримасничали и, казалось, на все лады призывно мычали. Медные трубы
глядели на Тюриных сверху, то ли укоризненно выпятив губы, то ли
округлив от деланного удивления глаза... Скорее, скорее, скорее, торопил
себя Андрей. Чтобы эта пытка стыдом поскорее окончилась (не могла же она
продолжаться бесконечно), нужно было совершить над собою усилие, а какое
именно - он не знал.
И вдруг это случилось само собою: время и пространство схлопнулись
вокруг него, как фотокамера с черной гармошкой, мама Люда и Настя,
вспорхнув, исчезли, сгинули и постылые тележки с багажом, и Андрей
увидел себя стоящим возле отца в узком шкафчике паспортного контроля.
Было тесно и холодно, дул темный ветер с тревожным запахом эскалаторной
резины. Оба, старый и малый, тряслись от волнения, словно преступники,
намеревающиеся совершить угон. Если при этом применялись нательные
датчики, полиграф, несомненно, показал бы: виновны. И в самом деле, отец
и сын охвачены были в эту минуту могучим чувством вины перед своим
государством... вот только в чем заключалась эта вина они не могли бы
высказать ради спасения души.
Но никаких детекторов лжи в том шкафу не имелось. Чистенький молодой
пограничник, сидя за стеклом, поднял ярко освещенное лицо, внимательно и
странно посмотрел сперва на сына, потом на отца и, выложив на полочку их
общий паспорт, негромко сказал:
- Проходите, пожалуйста. Следующий.
Тюрины вышли в длинный односветный зал, окнами глядевший в пасмурную
сторону неба, на фоне которого леденисто белели самолеты с высокими
хвостами. В широких креслах, просторно расставленных по всему залу,
расслабленно и покойно расположились люди. Кареглазку и ее мамашу видно
было издалека. Обе ярко-желтые, расшитые, точно камергерши какого-то
птичьего двора, они сидели напротив входа, одинаково сдвинув колени,
хотя брючная мать могла бы этого и не делать, но она, должно быть,
показывала пример дочери, юбка которой и на четверть не прикрывала ее
мощные взрослые бедра. "Москва", - сказал бы любой мальчишка в
Щербатове, где все большое и красивое называли именно так. "Гля,