"Анатолий Алексин. В тылу как в тылу" - читать интересную книгу автора

тебя уходит. И что наши приобретения становятся в тысячу раз дороже,
когда превращаются в наши потери или воспоминания. Эта истина казалась
мне раньше лежащей на поверхности, а значит, не очень мудрой.
Но, качаясь на нарах, под потолком, где было много времени для
размышлений, я понял, что первым признаком мудрой мысли является ее
точность: все, что недавно было обыденным и привычным, стало казаться
мне нереальным, невозвратимым. А неприятности и заботы, так волновавшие
меня прежде, я не разглядел бы теперь ни в один микроскоп.
Я с нежностью вспоминал о нашем учителе физкультуры, который ничего,
кроме тройки с минусом, мне никогда не ставил, и о соседях, которые
говорили, что я слишком громко хлопаю дверью и вообще ни с кем не
считаюсь. "Ценишь, когда теряешь" - эту истину война все упрямей, с
жестокой прямолинейностью вдалбливала мне в сердце и в голову.
Отец заранее объяснил, какие нас с мамой встретят на Урале флора и
фауна: он был биологом. Но нас встретил лишь низкорослый, неестественно
широкоплечий человек, казавшийся квадратом, завернутым в брезентовый
плащ с капюшоном. Из капюшона до нас донеслось хриплое сообщение о том,
что "машин сколько есть, столько есть, а больше не будет".
Мои прежние путешествия в поездах всегда были праздником. "Гарантия
возвращения - вот что было самым приятным в пути!" - понял я потом,
через много лет.
- Что с Москвой? - раздался в темноте голос Николая Евдокимовича. Мы
прошлепали по лужам еще несколько шагов. - Неужели все-таки...
- Этого не будет! - Мама остановилась, словно, как прежде, резко
поднялась со стула.
И пошла дальше. Мы тоже пошли.
- Я уверен... Я абсолютно уверен! Но мы целый день не слышали сводки
Информбюро.
На каждой станции Подкидыш выпрыгивал из вагона на шпалы, на мокрую
землю и бежал к газетному киоску или к громкоговорителю, если киоска не
было. Узнав, что после упорных боев наши войска оставили какой-нибудь
город, он сообщал об этом только в том случае, если его спрашивали. И то
очень тихо.
И поглядывал с опаской туда, где лежали на нарах мы с мамой: не хотел
нас расстраивать.
Никто не объявлял заранее, долгой ли будет остановка, никто не знал,
когда тупо ударятся друг о друга, заскрежещут чугунные буфера и мы
тронемся дальше.
- Останется... Где-нибудь он отстанет! - беспокоилась мама. И я этого
тоже очень боялся.
В течение двух недель, проведенных в пути, мы с мамой выходили только
на перроны больших городов. Она не выпускала мою руку ни на мгновение.
Мы искали бывшие вокзальные рестораны, чтобы по талончикам получить там
похлебку и кусок хлеба.
"Потерять, оставить, отстать..." - война со всех сторон окружала нас
этой опасностью. Но больше всего мама страшилась расстаться со мной. Она
даже объяснила, что, поскольку мне всего лишь одиннадцать лет, я вполне
могу ходить вместе с ней в туалет. Я воспротивился... И она стала
отпускать меня туда на больших станциях с Николаем Евдокимовичем.
Если мы с ним задерживались, она, чуть приоткрыв дверь и глядя