"Иван Алексеев. Любовь к живым цветам рассказ" - читать интересную книгу автора

ла, чтобы убедиться в своей правоте: "иностранец" сидел на стуле, отки-
нув голову, и промокал кровавым платком нос, другой катался по полу,
держась за живот, а третий под градом ударов отступал к двери (швейцар,
с интересом наблюдавший бой, услужливо посторонился), он даже не пытался
защищаться - просто прикрывал лицо или живот руками, но всегда с опозда-
нием, когда кулак боксера достигал цели.
Уже почти зарос проломленный дракой коридор, музыканты проверяли мик-
рофон ("вы-шел-ме-сяц-из-ту-мана-вы-нул-но-жик-из..."), когда грянул
первый выстрел. Можешь ли ты забыть этот предсмертный оскал, словно бок-
сер пытался левой стороной рта перекусить электрический провод? Мир пра-
ху твоему, отважный гладиатор, - ты был принесен на алтарь любви и, на-
деюсь, остался доволен своей красивой, достойной мужчины смертью.
Аллегро судьбы: милиция, пинки в спину (дубинок тогда еще не было),
треск рвущейся одежды (FUCK YOU!), высокая ступенька, блестевшая чистым
вытоптанным металлом, скрежет зубьев коробки скоростей, юношеский срыва-
ющийся голос, оравший в полной темноте битловскую "Help", духота под за-
вязку набитого фургона, боль на поворотах от невозможности вдохнуть. Ко-
роткий глоток свежего, уже с мелкой моросью воздуха, длинный темный ко-
ридор с крутым поворотом, перегороженный решеткой, - сузили количество
вариантов до минимального. Воистину - узки врата...
Всего одна тусклая лампочка, ввернутая прихотью судьбы, и мы бы так и
не узнали друг друга, но тьма оказалась кромешной: возмущенные выкрики,
шуточки, требования не портить воздух, хихиканье и капризные восклицания
девушек постепенно завяли в ней, как щебет щеглов в клетке, на которую
набросили платок; откуда-то издалека, пробиваясь сквозь возню полусотни
тел, устраивавшихся на полу (нам повезло - места достались у стены), до-
носился грубый хохот легавых. Потом сделалось тихо: треск рации, иска-
женные помехами голоса, мерное цоканье подкованных сапог в коридоре.
Слева, совсем близко - ветерок твоего дыхания, запах волос и юного
пота, но - будь ты проклята, окраина! - я не мог пошевелить и пальцем.
Помнишь ли?
Твои ноготки потаенно, по-мышиному, поскреблись в чертову кожу моих
"Супер-Райфл", замерли, выжидая, поскреблись еще раз и, не получив отве-
та, сильно, с вывертом, ущипнули. Этого было довольно, чтобы рука очну-
лась от летаргии и шустро скользнула вверх; встреча произошла на покатой
вершине колена: твой палец настороженно замер, а мой, обойдя его со всех
сторон, потерся боком о прохладную выпуклость ногтя, чуть прогнулся,
поднырнул, благодарно ткнулся в складку и опрокинулся навзничь, отдавая
инициативу, как бы говоря - теперь ты... Встав на пуанты, твой палец не-
которое время пребывал в задумчивости, потом опустился на фалангу, снова
привстал, и когда, наконец-то, протяжно потянувшись, как бы ластясь,
улегся рядом, наши ладони судорожно переплелись: здравствуй, любовь моя.
Господи, дай утешение убийцам и благослови тюрьмы!
Я считал губами твои пальцы, сбивался и все начинал сызнова.
Оказалось - у тебя есть еще одна рука. Она бесшумно выпорхнула из
темноты и, усевшись ко мне на запястье, сдавила косточки с такой силой,
что я тотчас же подчинился - взмах крыльев, и мы на твоем колене. Мель-
кнули - благородная грубость джинсовой ткани, электрический мох свитера,
прелестные подробности ночного ландшафта: складки, выпуклости, провалы,
бруствер воротника, ветреный простор шеи, восхитительная округлость под-