"Иван Алексеев. Глеб" - читать интересную книгу автора

вглубь зарослей, дабы зарыться с ним в слой отмеревших растений и наконец
стать новыми элементами организма диска.
Однажды во сне мне привиделось отвратительное создание - маленькая
горгулия с премерзкой физиономией - показавшееся мне, однако, беззащитным, в
чем-то славным, даже милым.
Перипетии сна, как водится, забылись, оставив лишь странный образ. Так
и остался бы он крохотным пятнышком в круговороте памяти, если бы однажды не
занес меня рок в большой, старый и грязный город. Уже на вокзале охватила
меня необъяснимая радость от встречи с этим немытым обиталищем людей. То ли
аромат весны, гоняемый ветерком вместе с древесным пухом, то ли ласковое
послеобеденное солнце, золотившее обращенные к нему стены домов, оставляя
загадку тени на остальных, то ли светлые лица счастливых прохожих, а скорее
все это вместе, густо приправленное неясным узнаванием, этаким дежавю, туго
стянуло сердце. И даже суетливая возня столь нелюбимых мною мух,
отогревшихся от спячки и слетевшихся со всей округи на запахи привокзальных
закусочных умиляла меня, будучи пренепременной участницей пробуждения
природы.
Чем дальше позади оставался вокзал и чем ближе проступал город, тем
активней будоражилось во мне удивление узнаванию. Неужто я бывал здесь в
забытом детстве, и что утаили от меня родители?
Улицы, посвежевшие в золотистых лучах, распахнули мне, старому
знакомому, бередившие душу объятия. Всякая мелочь представлялась мне
близкой: канавка для стока воды, запущенная, полная листьев, но идеальная в
моем представлении о канавках; облупившаяся фигура на фасаде нелепого,
кичливого здания, уродство, постыдная безвкусица, но для меня прекрасная
старая подруга. Я брел, отдавшись воле собственных ног, похоже, знавших
больше меня. С каждым шагом ощущение дежавю все сильнее гипертрофировалось,
превратившись из мгновенной вспышки знакомости в непостижимое знание
кудесника.
Моя память довольно часто играет со мной, играет так жестоко, что
временами я едва удерживаюсь на грани реальности. Должно быть у остальных с
ней получше, иначе мир наполняли бы одни шизофреники. Впрочем, судить не
мне, ведь я знаком лишь с собственной памятью. Иногда я принимаю незнакомцев
за близких мне людей, что обычно заканчивается конфузом, а знакомых,
напротив, не узнаю. Окружающие относят эту странность в моем поведении к
чудачеству, близорукости, похожести неверно узнанных, но я то знаю, что во
мне чего-то недостает, какого-то чувства, позволяющего людям без ошибки
вычленять нужное среди множества лиц. Безусловно, я - асоциальный тип,
обреченный на одиночество, чей единственный друг перестает быть таковым,
сменив неизменную рубашку.
Участок моей памяти, где у прочих хранятся виртуальные фотоальбомы с
тысячами физиономий, увы, не сидит без дела. Он веселит меня ирреальными
воспоминаниями, выдумками сумасшедшего сознания, копается в моих снах и
хранит их как истинные события. То и дело он подкидывает мне настолько
бессмысленные задачки, что всякая попытка разгадки ввергает меня в удушливое
отчаяние.
Однако если обыкновенно причуда памяти напоминала далекое бряцанье
колокольчика, то в этом городе бил набат, бил непрерывно, оглушающе. Ноги
несли меня, презрев мучительницу-волю. Я как будто проваливался в бездонную
яму, падал, оставаясь лишь созерцателем действия надо мной гравитации. А