"Любовь Алферова. Пещера отражений (Фантастический рассказ)" - читать интересную книгу автора

скалы. Потом перестал даже замечать ее, погружаясь в разочарованность и
обидные мысли о своей судьбе.


Авдотьев был человеком, склонным к самоанализу. Повседневные раздумья
над участью таланта, зарытого в глуши, все больше заслоняли от него смысл
того, чем он занимался в школе. Сама история подчас начинала казаться
неимоверным нагромождением имен, дат и событий, которых когда-нибудь
накопится столько, что всего и не упомнишь. Рассчитанное на разумение
школяров изложение предмета в самом учителе порождало глухую, отупляющую
скуку. Преображался и оживлялся он лишь на уроках истории древнего мира,
за что наблюдательные и язвительные ученики вскоре дали ему прозвище
Гексамерон, возмущавшее Всеволода Антоновича, хотя ничего обидного в этом
наименовании космогонии древнего Двуречья не содержалось, иным учителям
придумывали клички и похлеще.
Быт людей в Подгорье был однообразен и прост. По субботам жители
топили бани, спозаранку начинали носить воду из речки, муравьиной цепочкой
двигаясь вниз-вверх по склону. В будние дни с гиканьем штурмовали тесные
автобусы, увозившие рабочих на делянки леспромхоза. Весной распахивали
огороды, осенью толокой копали картошку, собирали в лесу грибы да ягоды,
охотились по сезону, заготавливали на зиму дрова.
Всеволод Антонович лишь скорбно усмехался, вспоминая, как воображал
себя то членом археологической экспедиции, то участником представительного
симпозиума, произносящим сенсационные доклады. В мечтах осталась
исследовательская деятельность. Он писал планы уроков, заседал на
педсоветах и совещаниях учителей в районе, воевал с двоечниками и
ослушниками в школе. А в доме добрейшей вдовой Настасьи Гавриловны, где
квартировал с первого дня, Авдотьев, как все селяне, должен был заботиться
о хозяйстве. Он таскал воду, топил баню, вскапывал и полол огород, собирал
картошку и корнеплоды, запасал к зиме дрова, косил сено для козы. Это
отнимало немало времени, но зато он почти даром жил и столовался у
старушки. Часто к вечернему чаю с вареньями и ватрушками поспевал и дед
Веденей, являвшийся из чащи леса, где обитал в избушке под голой горой.
Разговоры старика, дополненные преданиями, известными Настасье
Гавриловне, и смутили, в конце концов, ум дипломированного знатока
древности.
Дед Веденей любил покалякать о том, что, дескать, откуда на холмистой
равнине, покрытой дремучим сосняком, могла взяться диковинная
четырехгранная гора, похожая на египетские пирамиды. Не иначе, мол, как в
незапамятные времена построена она руками человеческими. В пустынях под
солнышком такие творения тысячелетиями стоят, ничего им не делается, а
местное чудо, конечно, изрядно пострадало от суровости северного климата.
Лето тут жаркое, зимой мороз трескучий, а весной и осенью одолевают дожди.
Ветра, случается, бушуют безжалостные.
- Так оно, так, - вторила старику Настасья Гавриловна, задумчиво
кивая седой головой с жидкой, свернутой в колечко косицей на затылке. -
Слышала я от своей бабки, а та от прадеда моего, что выросла та гора в
одну ночь, когда встало на небе двенадцать лун. Очень давно это было. В
лесах водились райские птицы, зрели на деревах золотые яблоки, реки текли
молоком и медом...