"Андрей Аливердиев. Скиталец" - читать интересную книгу автора

Кровавой смертию бойца.
Жена ребенка поднимает
Над бледной головой отца.
"Смотри, как умирают люди,
И мстить учись у женской груди".

- Не нравишься ты мне в последнее время, - сказала она, прерывая долгое
нервное молчание - Это вообще или в частности? - Конкретизировал я.
- Конечно в частности, - ответила Алиса, целую меня в щеку. - Но с
твоими мыслями у тебя могут быть неприятности. Конечно наш новый фюрер -
это не Адольф Гитлер, но все же не стоит будить лихо.
- Я согласен. Но пока я говорю это только тебе, своей жене.
Она улыбнулась.
- А я вот с тобой не согласна. В конце концов, мы победители, и какое
нам дело до этих славян. Я - немка, ты - тоже ариец.
- Ты забываешь про наших с тобой матерей. Они обе славянки.
- Оставим этот разговор, - подытожила она, - а то - рассоримся!
Да, за время пребывания в этом мире сей разговор был первой большой
глупостью. Однако я все же надеялся, что не фатальной. И, кроме того, в
силу последних событий, я был уверен, что долго здесь не продержусь. О
своем же сменщике из другого мира я, извиняюсь, не подумал.

***

Второй раз к этому разговору мы чуть было не вернулись уже в Москве,
где пребывали проездом в мой родной город. Когда электричка везла нас от
аэродрома в город, мы проезжали мимо нового православного кладбища, и
какой-то мужик вспомнил слова Некрасова о выносливости русского народа,
который "вынес и эту дорогу железную, вынесет все, что Господь ни пошлет".
На этот раз вскипел я, но вовремя взял себя в руки.
- Не стоит вести крамольные разговоры в присутствии офицера СС, -
ответил ему я. - Сегодня я добрый, со мной жена-красавица, но все же не
стоит...
В голове же звучало:
"А, может, она начинается со стука вагонных колес, И с клятвы, которую
в юности ты ей в своем сердце принес."
Никогда не думал, что могу оказаться оккупантом в родной стране. Все
мое естество противилось этому. Ведь как бы то ни было, и какая бы
национальность не стояла в моем паспорте, я чувствовал, что это плохо -
находиться среди врагов великого народа, давшего мне все. Даже если этот
самый народ "создал песню, подобную стону, и духовно навеки почил".
Теперь я понимал, как ощущали себя те редкие "телезвезды" моего мира,
совесть у которых не полностью атрофировалась.
"Я к окошечку стою робко, Я прошу принять в заклад душу", - всплыли в
памяти слова А. Макаревича.
Может кому-то покажется странным, но в хитросплетениях моих мыслей
песни всегда играли не последнюю роль.
Составляющие их ассоциативные образы составляли как бы проторенную
тропу... Но это уже совсем другой разговор, и я не буду утомлять им
читателя.